М.Т. Мазуренко © 2012

Утраченная Колхида

© OCR – М.Т. Мазуренко, 2012. Воспроизводится по тексту: Мазуренко М.Т. Утраченная Колхида. – М., 2012. – 448 с.

Глава 1. 1878 -1921. Эпоха раннего освоения Колхиды. Под патронатом Русской империи || Глава 2. 1921-1946. Советизация Грузии. Коллективизация. Отечественная война || Глава 3. 1947-1954. Отрочество и юность || Глава 4. 1954-1960. Мои университеты || Глава 5. 1960-1984. На Зеленый мыс наездами || Глава 6. 1984–1988. Снова на Родине || Глава 7. 1989-1991. Одна на Родине || Глава 8. 1992-1993. Лето с Андреем. Шторм || Глава 9. 1994–2004. Последние приезды

Глава 6. 1984–1988. Снова на Родине

Смерть мамы. Похороны

13 марта 1984 года умерла моя мама. Я переехала на Зеленый мыс и поступила на работу в ботанический сад. Прожила там девять трудных лет. Столкнулась с характерами моих родственников, видела изнутри жизнь Зеленого мыса, ботанического сада, горной Аджарии. Много было интересного, трудного и комичного.

Все годы в далеком Магадане почти каждый день я получала от мамы письма. Была в курсе ее дел. Наши дети студенты летали к ней регулярно. Билеты были в то время дешевыми, и зимние каникулы они проводили на Зеленом мысу.

Выбраться на Зеленый мыс в начале года я не смогла. Несколько неотложных и неожиданных дел, связанных с незаслуженным выговором Андрею, не позволили мне организовать такой необходимый приезд. Это очень огорчило маму. В это время Андрей был в Москве и в конце февраля во время студенческих каникул вместе с Павлом прилетел к ней в гости. Это было за две недели до ее смерти.

Она меня очень ждала и, видимо, предчувствовала скорый конец. Но не довелось мне её увидеть перед смертью…

В начале марта я достала на улице из сумки пачку писем от мамы. Их подхватило метелью. Мама мне прислала заметку из газеты, где рассказывалось о ней, о ее жизни и заслугах. Я глянула на её фотографию в газете и поняла – умирает. Расплакалась, затосковала.

Около 8 марта мама прислала телеграмму: сообщала о смерти Шурика Твалчрелидзе – ее второго мужа, Сашиного отца, моего отчима. Она с ним не была в разводе. Тетка потом говорила на полном серьезе, что Шурик ее затянул за собой.

Нужно было срочно послать телеграмму с соболезнованием. В Грузии этому придают большое значение. 8 марта. Выходной. Телеграф закрыт. Мы пошли к знакомым, чтобы послать телеграмму по телефону. Я затеяла гадание. У нашего приятеля было старинное, чуть ли не первое издание Пушкина. Называешь номер страницы, строку, читаешь. Мне досталось какое-то странное стихотворение «Погребальное». Я потом нигде не встречала в собраниях сочинений Пушкина этого стихотворения. И я подумала не об умершем Шурике, а о маме. Но надеялась на лучшее.

Мама умерла 13 марта. Я была так потрясена, что не могла читать текст телеграммы. Не верилось! Внутри всё дрожало.

Начиналась новая страница моей жизни, новая веха. Магадан закончился. Я побежала в сберкассу. Сняла крупную сумму на похороны. Потом искала рыбу для поминок.

В самолете я вспоминала маму, писала о ней, какой я ее знала. И совсем-совсем не верила в ее смерть.

В круглом иллюминаторе – полная темнота. Смерть.

Через двое суток я подъехала к нашему дому на такси. Все так близко, знакомо. Родное. Вхожу на застекленную веранду, а там посредине –закрытый гроб. Вокруг люди, родственники, все в черном. Стало легче, что не вижу маму мертвой.

Оля и Павлик уже здесь. Я как в тумане. Захожу в дом. Первым делом тетка протягивает мне мамину шапку из соболя – мой подарок – и просит отдать ей.

– Конечно, бери, – говорю равнодушно. Только спустя несколько дней я вспомнила об этом. Видимо, она завидовала маме, этому соболю.

Похоронами заправляют соседи. Сотрудники. По аджарскому обычаю, родственники не принимают большого участия: сидят у закрытого гроба, скорбят, принимают соболезнования. То и дело подъезжают машины. Люди идут вереницей. На столике перед верандой мужчины оставляют головные уборы. Входят. Обходят вокруг гроба. Пожимают руки родственникам. Соседи готовят пищу, по очереди приносят. Некоторые садятся рядом – на несколько минут. Обычно прощание растягивается на несколько дней. В данном случае ждали меня. Готовят пищу и для грандиозных поминок. Без мяса: лобио, рыба, сыр, хачапури. Все по особому ритуальному рецепту.

Я дала деньги на поминки. Саша, мой брат, помалкивал и денег не дал. Но я об этом не думала.

Не стало мамы. Вот ее комната… Мы спим там вдвоем с Олей. В доме полно народу. Прилетели Олег с Ниной. Здесь и тетя Дуду. Все время кто-то толчется, распоряжается. Принесли черные повязки. Тетке выкрасили платье в черный цвет. В Батуми для этого специально работает красильный цех.

В доме все так знакомо. Родное. Но нет мамы. Тетка с Олегом хотят пройти в мамину комнату, ищут брильянтовое кольцо. Мама его отдала Павлу две недели назад. Нэцке, маленькие японские человечки слоновой кости, привезенные дедом в молодости из Японии и подаренные им своей невесте – моей бабушке, которые хранила мама, тетке удалось взять себе. А мама, видимо, чувствовала свой уход: оставила записку, что она нэцке завещает Оле.

Главная забота о келехе – поминках. Приезжает-уезжает Вано Мамунидзе. Он в этом деле большой специалист. У него в Батуми знакомства на рыбном заводе. Несколько банок дефицитных консервов, привезенных мной из Магадана, здесь капля в море. Все делается по определенным правилам, с большим размахом.

Сотрудники – большие специалисты по приготовлению еды. Это их сближает. Каждый показывает свое искусство.

Долгие разговоры о могиле. Мама оставила записку. Просила похоронить ее рядом с ее дедом и бабушкой на семейном кладбище.

Март. Сыро, дождливо, холодно. Я иду на могилу прадеда и прабабушки. Высокая сосна стоит над могилами. Две плиты окружены темным бордюром из кустов рододендрона. За этим бордюром на вершине холма впритык стоит квадратный дом Зивера. Когда дед Генрих приходил сюда на могилы отца и матери, сильно припадая на одну ногу, всегда кричал на Зивера: его куры паслись на могилах. Падал туда и мусор. И если бы не крики деда – то Зивер, постепенно захватывая по сантиметрам жалкие остатки маленького лесного массива, давно бы сравнял могилы. Крики помогали.

Ко мне подходит маленький человечек с неестественно большой головой, увеличенной седеющими пышными кудрями. Депутат. Уговорил похоронить на русском, то есть карелинском кладбище.

В день похорон на рассвете тетка с соседкой Зекие, женой Османа, обмывают маму. Я на другом конце дома. Тетка зовет. Я иду и вижу: мама сидит с распущенными волосами. Тетка: «посмотри, как живая». Я падаю в обморок.

Павлик принес розовый букет магнолии, кладет в гроб. Вереница незнакомых людей последний раз обходит гроб, люди толпятся во дворе. По серпантинам карелинской дачи несут гроб. За ним венки. Их тоже много. Спуск. Вдоль тропинки посажена алыча. Весной она вся белая, в цвету. Вот и могила. Опускают гроб.

Поминки грандиозные, в Лажварди. Это огромное помещение, выстроенное на месте пруда внизу, в ущелье рядом с домом Лабунченко. Пруд засыпали. На прочном дореволюционном фундаменте возвели летнюю большую столовую. Летом сюда приходят отдыхающие – только питаться, живут в частном секторе. Зимой это большое несуразное непрочное здание используется для поминок и свадеб. Удобно. Количество людей всегда не менее 200, а то и 400.

Произносятся поминальные тосты. Нури Мемедович под конец отозвал меня и сказал, что возьмет меня в ботанический сад на работу.

Мой братец прекрасно знал, что на похороны собирают деньги. Пока их нам не отдали, не уезжал в Тбилиси. Я этого обычая не знала.

Спустя некоторое время, присмотревшись к жизни окружающих, я узнала, что большинство аджарских семей, да и многих грузинских, находится в определенных отношениях с окружающими соседями, близкими знакомыми, родственниками: далекими и близкими. На свадьбу и похороны соседа нужно внести сумму. Тот, кто участвует в этом сборе денег, когда у него в семье свадьба или похороны – тоже получает сумму сборов. Ведутся записи о внесенной сумме. Мама в этой игре не участвовала. Но в ботаническом саду собрали деньги и отдали Саше, сыну. В Грузии сын важнее дочери, он – глава семьи. Это совпало с девятым днем со дня смерти, днем, когда поминают покойника близкие. Но Саша получил деньги и, не участвуя в поминках, тут же уехал в Тбилиси.

Накануне вся семья сидела в теплой средней комнате. Саша разобрал Олины часы. Я наблюдала за его работой. Восхищалась его умением. Нужно было пригласить Нану Чиракадзе, чтобы пришла на следующий день помянуть маму. Хорошо бы попросить Сашу поехать к Нане на машине. Но путь на машине длинный, в объезд. Я не хотела тревожить семейного единения и решила пойти сама, кратким путем, через дачу Карелиных. Как поднялась к Нане, то есть к даче Моат – не помню. Но на обратном пути, когда шла привычными скользкими дорожками и старыми лестницами карелинской дачи в полнейшей темноте, начала ощущать внизу, в овраге присутствие кладбища, маминой могилы. Мне, обычно бесстрашной, стало очень не по себе. Дома, в тепле, я никому не сказала о своих страхах.

Пора было ехать в Магадан, увольняться и быстро возвращаться к следующим поминкам, сороковинам.

1984 г. Весна. На новом месте

О переезде на Зеленый мыс мы столько раз говорили во время долгих зимних прогулок с Андреем по окрестностям Магадана… Работа на севере была завершена, возникла необходимость поправить здоровье. Многое складывалось так, словно сама судьба распорядилась нашим переездом.

Но очень многие вещи я не предусмотрела. И главное – разницу в наших характерах. Андрей, типичный академический ученый, отнюдь не хозяин, должен был организовывать строительство дома. Я знала его характер, но думала, что все преодолимо. Еще чувствовала себя нестарой и сильной. Думала, что меня окружают добрые соседи. В дальнейшем пришлось убедиться в обратном.

Мне тогда казалось, что мы с Андреем настроены одинаково. Он любил юг, мечтал, что мы вместе переедем на Зеленый мыс. Все выглядело логично. Но на самом деле Андрей еще раздумывал, отмалчивался. Он был москвичом и, как бы мы не соскучились по материку, взгляд на жизнь у него был иной. Главное для него была – его работа. А на севере еще столько не исследовано! Все вопросы мы всегда обсуждали вместе. Но часто я предлагала, а он помалкивал. Я считала, что он согласен. И думала прежде всего о том, что нам нужно обеспечить себе место, где мы можем безбедно жить на старости лет. Считала, что Зеленый мыс идеален для нас.

Но Андрей не хотел сразу уезжать с севера. Потом обнаружилось, что он то ли забыл, то ли сделал вид, что забыл о нашей договоренности… И как-то заявил, что я в один миг бросила его и умчалась на Зеленый мыс. Конечно, если бы он так поставил вопрос, я пожертвовала бы своей мечтой о родине не задумываясь. Андрей был моей половиной в полном смысле этого слова. И то, что он думал иначе, позже меня очень задевало.

Но в то время я об этом не задумывалась. Я потеряла маму. Мне так хотелось быть рядом с ней! А теперь ее нет, и не будет уже никогда. Теперь я снова на Зеленом мысу. Чувство горечи смешивается с ощущением, что я снова на Родине, дома. Нужно организовать будущую жизнь.

В середине марта я пошла в сельсовет, чтобы выяснить положение с земельным наделом. Двухэтажное серое здание в центре поселка Махинджаури граничит со школой, в которой я училась. Перед сельсоветом выходит на шоссе одноэтажное здание милиции. Постоянно можно видеть милиционера, дежурящего на шоссе и останавливающего проезжающих.

На первом этаже сельсовета – темный неопрятный холл. Тянет сыростью и запахом из туалета. Обшарпанная лестница ведет на второй этаж. Отсюда вход в канцелярию, в кабинет председателя и большое помещение для собраний. Канцелярия такая же обшарпанная, грязная. Там сидит носатая девица-секретарь, строчит на пишущей машинке.

Кабинет председателя разительно отличается от обстановки в этом здании. Стены обшиты деревом. Большой, просторный полированный стол буквой «Т». По бокам стулья. Они заняты несколькими просителями. Здесь обычай не ждать, а заходить не стучась и садиться в ожидании, когда предыдущий посетитель освободится, даст возможность следующему просителю обратиться с просьбой. Привычка эта тягостная, у просителя занимает массу времени. Но на востоке не торопятся. Ожидающие своей очереди живо интересуются разбираемым вопросом, высказывают свое мнение. Получается общее обсуждение.

За столом восседает толстый как бочка черноволосый председатель Нодари Беридзе. Лицо полное, не без приятности, но хитрое.

Я сижу за столом и жду своей очереди. Хочется смотреть не на председателя, а в огромные окна, за которыми синеет море. Эта живая картина очень отвлекает от важного дела. Беридзе раскрывает подержанный гроссбух, находит старую, 1939 года, запись, когда мой отчим Александр Александрович Твалчрелидзе и мама вступили в колхоз. В объекте, то есть в колхозном наделе, записана и я. Теперь, чтобы за мной закрепили землю при доме, нужно, чтобы все это утвердили на собрании колхозников, которые бывают дважды в год. Для этого нужна моя метрика. Ее у меня нет. Потерялась.

Вано Мамунидзе, у которого большие связи в Академии наук Грузии, хлопочет для меня о месте старшего научного сотрудника. Обещает обеспечить место и для Андрея.

Я еду в Тбилиси. Там я родилась. Иду в архив. На полках лежат записи. Вано сопровождает меня, прилагает все свое обаяние, чтобы копию метрики мне выдали сразу же, а не через месяц, как положено. Это большая услуга. Приходится по наущению Вано деликатно протянуть определенную денежную сумму. Две тощие девицы заполняют копию. Я получаю зеленую книжечку и легкомысленно не перечитываю. Плохая привычка, которая меня подводила несколько раз. Поэтому сегодня я не Майя, а Мая, я не Тимофеевна, а Темофеевна.

В зеленой книжечке читаю. Мать – Зельгейм Вероника Генриховна – немка. Отец – Тимофей Андреевич Мазуренко – немец (хотя он по национальности украинец) Дочь, т.е. я – Мазуренко Мая Темофеевна – украинка. Хорошо бы мне быть грузинкой в тот момент! Но нет, я украинка.

В начале апреля с большим букетом цветущей розовой азалии я улетела в Москву и через день была в Магадане. Ушла с работы и выписалась из квартиры.

Обратно в Батуми я прилетела в начале мая. На моей будущей работе все меня знали. Это было хорошо знакомое, почти родное место. Хотя я еще не была оформлена, но уже считалась своей. Вано Рафаилович хлопотал о моем устройстве. В то время он был человек с большим весом. Его брат – самый главный человек в Аджарии, первый секретарь КПСС! Слава брата сильно поднимает Вано не только в ботаническом саду, но и во всей Аджарии. Наблюдаю такую картину: торжественно входит в магазин величественный Вано. Продавцы сразу же делают стойку, шепотом сообщают, словно по рации: «Вано, Вано». Вано нужен дефицит, главным образом продукты: самые лучшие, припасенные для самых лучших людей.

С продуктами в Советском Союзе хронически плохо уже давно. В магазинах не то чтобы совсем пусто. Нет, стоят какие-то товары. В основном трехлитровые банки с маринованными огромными огурцами. В Батуми – батареи хорошего грузинского вина. Но других повседневных пищевых продуктов нет. Это дефицит. Мясные консервы, сгущенку, масло и сахар мне все годы, что я жила на Зеленом мысу, привозил мой сын Павел. В самолет можно было брать только 20 килограмм. Потому мы пользовались оказиями. Я же посылала домой в Москву фрукты, варенья.

Конечно, и в советских магазинах бывали хорошие продукты. Но их припрятывали для своих родных, для нужных людей. Все дефицитное можно достать только по блату, то есть по знакомству.

У Вано знакомства и в билетной кассе – как в аэропорту, так и в городской железнодорожной. Он величественно раздвигает плотную толпу, делает знаки кассирше – «белой головке» Нелли, которую знает весь город. Ее так зовут из-за огромной белокурой прически с начесом. Нелли, такая неприступная и гордая, сразу же улыбается, отдает Вано дефицитные билеты.

С билетами на самолет всегда очень сложно. Особенно в курортный сезон. Все 9 лет, что я прожила на Зеленом мысу, пришлось пользоватьчя связями моего начальника.

Нужно срочно организовывать вторые поминки – сороковины. По обычаю на них подается уже не постная пища, а обильная скоромная. Я привезла из Москвы дефицитные колбасы, ветчину. Были куплены два поросенка. Приехала Ирочка Твалчрелидзе, моя племянница, большая специалистка в кулинарии. Но главной «законодательницей» была Нана Чиракадзе.

Поминки пришлось переложить с 9 мая на 11, на два дня. Большинство сотрудников ботанического сада в начале мая уезжали в свои селения копать, сеять кукурузу и картошку.

Пришлось ехать в город, звонить Саше. Никак не соединяли. Глдани, где он живет – окраина Тбилиси. Там перебои с телефонной связью. Поэтому я звоню тете Дуду. Она мне сочувствует, обещает связаться с Сашей. Я вновь пытаюсь дозвониться до брата. Неожиданно слышу разговор между ним и Дуду. Он почем зря меня проклинает. Тетка защищает. Слушаю и удивляюсь. Я ведь никогда ничего плохого ему не делала. Спустя несколько минут снова звоню в Глдани. Саша поднимает трубку – тихий, благостный. Начинаю понимать, что на помощь брата мне рассчитывать не приходится. Но я всегда все брала на себя, не рассчитывая на других. Было очень обидно. Я так хотела быть с братом заодно, любила его.

За дефицитными продуктами Вано посылал своего шофера или ездил сам. Машина Вано – «козлик». Он ее получил в Академии наук, пользуясь своими связями. Шофер – Исакий Багратиони. По аджарскому обычаю, если в семье несколько сыновей, землю наследует старший сын. Остальные остаются безземельными. Безземельному семья покупает квартиру. Поэтому Исакий живет в хорошей квартире в батумской новостройке недалеко от Степановки. Степановка – это батумские Черемушки, расположенные в начале Кахаберской низменности за Батумом по дороге в аэропорт. Безликие, однотипные пятиэтажки стоят рядами. Их разнообразят лишь неаккуратно и вразнобой застекленные лоджии, да длинные, протянутые между домами проволоки для белья, которое развевается, словно флаги на ветру. Как это принято на юге, между домами большие дворы. Там беседки, обвитые виноградом. Соседи общаются. У Исакия добрые соседи. Все сталинисты, как и он сам. 9 мая 1984 года, когда к власти пришел Черненко, началась реставрация Иосифа Сталина. Исакий с соседями решили восстановить «справедливость» – поставить в середине своего двора памятник Сталину. Был найден бюст вождя. Такие бюсты из гипса стояли в свое время в каждом клубе. Решили к бюсту приделать туловище, руки и ноги. Поставить вождя снова в полный рост. Приделывали туловище сообща, с любовью. Исакий мне рассказывал с пафосом, как они соберут митинг, будет торжественное открытие. Но осторожный Варлам Мамунидзе – первый секретарь Аджарии и родной брат Вано – мирно прекратил этот ажиотаж. Памятник не был установлен.

Зеленый мыс. Вид на наш «домик садовника»
со стороны дачи Карелиных.

Весна. Природа уже проснулась, очень тепло. Все яркое и зеленое. Много цветущих растений. Но сыро, как это бывает в начале мая.

За нашим домом на большой плоской площадке, там, где когда-то возвышался величественный платан, поставили столы, скамейки, взятые напрокат. Нана Чиракадзе настояла, чтобы установили и отдельный столик с лучшей едой и питьем. За этот столик никто не садится. Последняя трапеза моей мамы перед дальней дорогой. Куда?

Народу собралось много: соседи, будущие сотрудники. Поминали маму. Вдруг полил дождь. А Саша, мой братец, не взял напрокат тент. Пришлось прервать долгую поминальную трапезу. Соседи и мои будущие сотрудники очень огорчались, обвиняли сына Вероники Генриховны. Сын отвечает за хозяйство. Тогда я еще не понимала, как сильны традиции на Кавказе.

Я приводила в порядок мамину комнату, теперь мою. Это отвлекало от грустных мыслей. Много возилась с полом. Старые толстые доски расщепились. К ним маленькими гвоздиками был прибит линолеум. Я оторвала линолеум и методично вырывала гвоздики. Проводила рукой, опять находила гвоздик. И так много раз. Потом несколько раз красила старый прочный деревянный пол. Так загрунтовала, что он стал как новый.

А крыша текла. На чердаке стояли тазы, в которые во время ливней набиралась вода. Дом постройки 1914 года был очень старым. Но строился он основательно, умно. Хотя и предназначался для садовника. Позже я часто думала о том, как важно правильно спланировать, поставить дом.

Мы ведь собирались построить дом и там жить до конца дней. Особенно любил рисовать проекты дома мой сын. Огромные квадраты домов над обрывами в горах наводили на размышления. Раздражал неразумный гигантизм. Наш домик был самым гармоничным из всех увиденных за мою долгую жизнь домов. Проблем с фундаментом, с устойчивостью не было никогда. Он стоял на вершине холма прочно. Подпол был сухим. Стены обшиты жестью. Сухие доски не портились. Мама говорила, что это привезенная из Франции сосна, видимо, приморская. Красная тяжелая черепица, тоже в свое время привезенная из Франции, лежала основательно на островерхой крыше. Все в этом домике было продумано.

Чувство возвращения на Родину восстанавливало силы. Я так ощущала это возвращение! Во время затяжного дождя спокойно думала о том, что после наступит солнечная чудесная погода. Пусть он, этот бесконечный дождь, льет и льет. Впереди долгая жизнь, счастливая старость.

Я все время прощалась с мамой, думала о ней. Представляла, как она прожила почти всю свою жизнь в этой комнате.

Начались морские купания. Ночной полет светлячков! Благоухание садов! Неужели это навсегда? Приезжая на Зеленый мыс, мы всегда считали драгоценные дни, проведенные тут. Очень досадовали на затяжные дожди, воровавшие у нашего отдыха солнце. А теперь можно было спокойно любоваться сплошной стеной дождя и знать – он пройдет. Будет рай, будет солнце, и я никуда не уеду.

Мама когда-то вспоминала, как она радовалась дождю: не надо идти на работы в колхоз.

Мои отношения с теткой Майей изменились. Ведет себя она тихо, но насторожена, побаивается. Нет контакта, который иногда между нами возникал. Но мы ладим. Хотя и без душевности, жалости ко мне, потерявшей мать. Да она и не вспоминает сестру.

Я что-то забыла, потеряла, искала. Тетка подвела базу – я потеряла память. Это меня настораживает. Говорит со знанием дела, как врач, как специалист. И я тоже начинаю думать, что после перенесенного стресса у меня на самом деле с памятью не все в порядке.

Я и сама отношусь к тетке без сердечности. Выросла стена.

К ней часто приходят соседи, пациенты, мне мало знакомые. Она по своей привычке обсуждает смерть мамы, ситуацию в доме. И я вижу, как она раскованна в оценке характеров близких. Слушателей у нее хватает. Вначале я до конца не понимала, какую роль в жизни тетки играют соседи. А ведь она с каждым, без разбора, начинала обсуждать.

Мне важно прописаться и выяснить свои права. Чтобы каждый знал, что ему принадлежит. Путаница, неопределенность всегда вызывали споры. Мне нужна конкретность: хочу построить дом.

В конце мая умерла Кето Деметридзе, соседка. У Деметридзе, каменный дом на северном склоне ниже нашего дома. Их две сестры – старые девы и брат Павлик. К этому времени старшая, Тамара, кандидат наук, состарилась. Она кичится своим грузинским происхождением, отделяя себя от более низких, по ее мнению, провинциальных аджарцев. В этой сложной иерархии русские, которые постоянно живут на Зеленом мысу, теперь вытеснены на задний план. Их ряды сильно поредели, а память об их достижениях развеялась. Наоборот, проникают подспудно настроения о том, что русские тут – народ пришлый, чужой. Их терпят. Отдыхающие – другое дело. Особенно женщины. Именно они, веселые и раскованные, привлекают внимание молодых и не очень молодых мужчин. Создано прочное мнение о гулящих отдыхающих русских.

Кето – честная грузинка. Я вспомнила красивую пышноволосую женщину, которая всю свою жизнь просидела в маленькой комнатке-клетушке почты при санатории «Аджария». Так однообразно прошла ее жизнь.

Павлика нет в живых. Зато его жена Татьяна, работая в доме отдыха кастеляншей, сумела пристроить к каменному дому длинную сигаровидную пристройку. Семья большая. Подросли дети. Манана – старая дева, как и тетя, работает в ботаническом саду научным сотрудником. Пытается разводить розы. Не получается. Бесталанная.

Павлик, любимый брат, был добрым, мягким. В него пошел его сын – тоже добрый, мягкий Зурикела, круглый, полный, с большой головой. С ним приятно при встрече обменяться двумя-тремя словами, как и с его матерью Татьяной. Сын женат на чернявой миловидной Гиули. Она родом тоже из Гурии. Работает на соседней горе в доме отдыха четвертого управления. Веселая, улыбающаяся, бойкая, она любит петь, и, как говорят, развлекается с отдыхающими. А тихий болезненный муж не обращает внимания. Есть и дети, две красивые девочки – радость всех женщин семьи.

Помня помощь соседей с мамиными поминками, я пошла помогать готовить еду для келеха Кето. Всем опять заправляла Нана Чиракадзе. Я наблюдала, как готовят баклажаны. Режут на пластины, солят. Потом выжимают руками. Одновременно из орехов делают подливу бажу. Ритуал давно и хорошо изученный. Услышала, что родные беспокоятся: никого нет обмывать покойницу. Я в порыве благодарности за участие в маминых похоронах предложила свои услуги. Просили и Зекие, которая обмывала вместе с моей теткой мою маму. Но Зекие стала крутить носом. Она аджарка, а Деметрадзе – грузины. Сложные отношения.

На рассвете от Деметридзе пришли просители. Я с теткой, большой любительницей таких процедур, отправилась к ним. Уговорили и Зекие. Вспоминаю теперь с содроганием: Деметридзе оказались весьма неблагодарными людьми. Когда начался конфликт с Олегом и теткой, они приняли в нем самое активное и неблаговидное участие.

Первая стычка с теткой возникла из-за кур. На юге куры ночуют на деревьях, сидят на ветвях как на насесте. У мамы с теткой их было двадцать штук. Они устраивались на ветвях куннингамии напротив окна и мешали спать. Попросили моего сына отпилить большую ветвь, облюбованную курами. Безобразный обрубок портил вид из окна несколько лет, пока отросшие новые ветви его не закрыли. Я решила устроить кур в курятнике за домом. Просила соседа Темури перенести курятник. Придя домой с работы, увидела во дворе Темури и тетку. Тетка распалилась – злая, нахохлившаяся:

Я не возражала. 10 кур, теткина половина, перекочевали к Мери – супруге Темури. Все несушки. Я вначале не понимала, какая это ценность – теплые яйца в гнезде. У меня осталось десять кур. Курятник я установила далеко от дома и шакалы вскоре залезли туда и утащили самых глупых. Другие устроились на новой ветке ореха. В последующие годы мамины куры старели, а новых я не завела. Однажды попыталась, но выводок красивых пушистых цыплят – всех до одного – украла ласка.

В мае почтить память мамы заехали ее знакомые – переводчица с английского Таня Хейфец и ее супруг Веня, экстрасенс. Супруги часто заезжали к маме и были хорошо знакомы с домашней атмосферой. Веня мне посоветовал срочно отгородиться, поставить на границе забор, калитку. Завести собаку, лучше ротвеллера. Я думала иначе: тетка одна, Олег в Москве, я должна ее опекать. Мы будем жить вместе, и я найду с ней общий язык. Ведь она уже немолода, моя поддержка на старости ей нужна. Позже я часто вспоминала слова Вени. Но поступить, так как он советовал, не могла. Наверное, так же как и моя мама. Не было решительности. Хотелось мира.

Снова в ботаническом саду (начало работы)

С 20 мая, через десять дней после сороковин, одновременно с хлопотами о прописке я стала работать в ботаническом саду старшим научным сотрудником в отделе интродукции. Вано Рафаилович Мамунидзе – теперь мой прямой начальник.

Отдел интродукции находится в центре ботанического сада, в так называемом большом доме. Этот дом построили в начале тридцатых годов, он предназначался для сотрудников. Там же был детский сад и начальная школа. За то время, что я отсутствовала, на Зеленом мысу произошли некоторые изменения. Многие сотрудники продолжали жить в этом доме, но школа закрылась. Теперь в ее помещениях располагался гербарий, который переместили сюда из дирекции. Сюда перевели с дачи Баратова и отдел интродукции, где теперь я работаю.

Большой дом находится в самом центре ботанического сада на вершине приморского холма. Отсюда открываются в разные стороны света неповторимые по своей красоте виды, как будто демонстрирующие все прелести природы приморской Аджарии. С вершины холма – обрыв, покрытый ярко-зеленым бамбуком, за которым аллея кипарисовиков ведет к могиле А.Н.Краснова, основателя сада. Далее Чаква, а за ней вдалеке виднеется Цихис-дзирский мыс.

Батумский ботанический сад. Рядом с могилой А.Н. Краснова.
Вид на холмы в районе Чаквы и горы Аджаро-Имеретинского
хребта. В обрамлении сосен Монтецумы

Вдали в хорошую погоду можно увидеть снеговые вершины Кавказского хребта. Кажется, что они спускаются прямо в море. А на севере я вижу горы Аджарии, в мае уже бесснежные. Сколько раз, приезжая зимой, ранней весной, проходя по дорожкам ботанического сада, я сквозь деревья любовалась заснеженными горами, которые казались совсем близкими! Теперь я ими любуюсь сквозь алые шары соцветий рододендрона понтийского. Глядя на запад, вижу густую рощу эвкалиптов и все время ощущаю особенный запах эфирных масел, особенно сильный после дождей, когда сильно парит.

Я выхожу на площадку перед домом, огибаю его и смотрю на юг, на безбрежное море…

Прошло 20 с лишним лет, как я уехала в Москву, а потом в Магадан. Теперь я вернулась!

Я спускаюсь скользкой дорожкой вниз. Обочины краснеют. Красноземы, знаменитые красноземы, на которых так хорошо растет чай. Прохожу аллеей к могиле А.Н. Краснова.

Батумский ботанический сад.
По дороге к могиле А.Н. Краснова.
Бидзина Перцелидзе и я

Там теперь стоит памятник. В моей юности его еще не было. На склоне поднялись сосны Монтецумы и мешают обзору, о котором писал в своем завещании Краснов. Но сквозь длинную свисающую хвою, словно в раме, виды на Чакву, на горы Аджарии особенно красивы. Отсюда круто вниз ведут лесенки. Спускаясь, попадаешь под сень ликвидамбаров.

Помню, как я мчалась по этим лесенкам и пела, пела! Это был один из самых счастливых дней в моей жизни. Андрей – мой жених! В то время, как я неслась вниз, Андрей приехал из Кобулети на пригородном поезде и, поднимаясь вверх, услышал мое пение. На этой дорожке мы встретились и уже вдвоем продолжили прогулку по одному из самых красивых парков мира…

Теперь я могу видеть эти красоты каждый день. Иду на работу, пересекая большую часть ботанического сада!

На второй этаж, в отдел интродукции, ведет лестница, над которой крыша сильно прохудилась, видны большие просветы. Во время ливней лестницу регулярно заливает, но о ремонте никто не задумывается. Отдел интродукции занимает две бывшие квартиры, но в одной из комнат живет пожилая одинокая Тамара Петровна, в прошлом заведующая детским садиком.

До войны судьба Тамары Петровны складывалась удачно. Красавица, жена капитана, мать двух красивых близнецов. Капитан уходил в плавание, а Тамара Петровна вместе со своей мамой растила сыновей, заведовала детским садиком. Я хорошо помню, как меня в пять лет повели на елку в ботанический сад. Там под мотив «Светит месяц» танцевали близнецы. Аккомпанировала Тамара Петровна.

Во время войны пригородные поезда брали с боем. Тамаре Петровне не повезло. Ее столкнули на ходу, отрезало ногу. Капитан не вернулся к безногой жене. Помогала мама. Дети выросли, устроили свои судьбы. Живут далеко. Мамы давно нет в живых. Тамаре Петровне помогают сотрудники отдела. Привозят продукты из города. Она пишет список необходимого. Строго следит за чистотой в туалете. Там всегда пахнет керосином, выстроились веники и венички из прочных пальмовых волос на длинных бамбуковых палках. Чтобы не мешать сотрудникам, Тамара Петровна начинает активную жизнь после их ухода, а днем ее даже не видно.

Вторая комната квартиры занята семенами. Они лежат на больших противнях. Здесь же и рабочие столы сотрудников. На балконе – горшки с посеянными редкостями. Соседняя квартира занята рабочими кабинетами сотрудников. Две светлые комнаты большей частью пустуют. Дато Гвианидзе, один из научных сотрудников, на работе появляется крайне редко. Он занимается дубами. В его кабинете полный беспорядок: желуди, засохшие ветки. Художественный беспорядок говорит о былой активности, когда он писал кандидатскую диссертацию. До женитьбы, как все говорят, Дато работал хорошо. Но в последние годы он полностью переключился на семью: красавицу Тамрико и двух прелестных дочек.

Мне выделен отдельный кабинет. Это кухня квартиры рядом с кабинетом Дато. Она длинная, но не более 5 квадратных метров. Я просила большой стол. Его мне любезно поставили, и он занял почти всю комнату. Окно выходит во двор. В конце комнатки – шкаф для книг. Здесь очень душно, особенно летом, в жару. Рядом в еще меньшей комнатке, бывшей кладовке, ютится Галина Алексеевна Морозова. Теперь она состарилась. Лицо сморщилось, но осталось миловидным. Давно овдовела. В городе у нее сестра, племянник.

Галина Алексеевна занята в основном определением восточноазиатских экзотов в гербарии.

Многих сотрудников я знаю с тех пор, как здесь работала в юности. С другими меня знакомила мама, когда я приезжала. Я считала ботанический сад частью моего дома.

В отделе интродукции работает и Циала Цхоидзе, моя ровесница. Большая семья Цхоидзе живет и работает в ботаническом саду давно. Капитон, отец Циалы, был агротехником. Мирца, сестра Циалы, пошла по стопам отца. Она тоже агротехник. Миловидная Циала окончила институт и получила квартиру в городе. Замужем. У нее двое детей – дочка Дали и сын Гурам. Оба студенты. Вполне благополучная семья. Каждые выходные они едут в деревню, в Гурию. Там у свекра собирают чай, обрабатывают сад, виноградник.

Научный сотрудник отдела интродукции – Гульнара Гулиашвили. Кроме научных сотрудников, курирует семена Маша Овчинникова, старше меня на два года. Во времена моей молодости работала на питомнике. Теперь работает агрономом. Почему не научный сотрудник? Возможно, потому что русская, выбивалась из простых рабочих, получала заочное образование в сельскохозяйственном институте в Тбилиси. Все с большими трудностями. Она, как в далекое время я, отвечает за сбор и рассылку семян. У нее верная помощница – дочь Мирцы, очень исполнительная, тихая, средних лет Неличка.

Неличка приходит на работу очень точно, ровно в девять. По ней можно сверять часы. Она живет с матерью в соседнем крыле дома. Неличка аккуратно разбирает семена. О таких говорят – безответная. Маша рассказала, что в миловидную девушку влюбился Джага, фотограф с турбазы. Я его хорошо помню. Когда я студенткой работала экскурсоводом, он с длинной треногой сопровождал экскурсантов. Через день отдыхающие получали фотографии. Хороший заработок. Джага посватался к Неличке. У него дом в богатом селении, в Чакве. Сыграли свадьбу. Мирца, мать Нелички, объяснила родителям, что девочка не совсем развита. Но Джага любил ее. Это главное. Прошел год, и Неличку вернули в родительский дом. Сейчас ей уже сорок. Она располнела, не утратив миловидности.

Маша Овчинникова живет в двух комнатах второго этажа над столовой в центре сада. Рядом на склоне, на террасах – огород. Ее страсть – цыплята, куры. Их у нее целый выводок. Куры бродят около милиции, расположенной на первом этаже рядом со столовой. Помещение столовой пустует. В последующие годы столовая открывалась ненадолго. Сын рабочей Таисии Леван там был за повара и готовил такие котлеты, вкус которых я запомнила навсегда. Потом не сработался с Вано. Столовую закрыли. Сегодня Леван – повар в одном из ресторанов Москвы.

Машина судьба в ботаническом саду складывалась непросто. Когда я уезжала в Москву, она была рабочей в питомнике под началом Ашота Багратовича. Работящую, аккуратную девушку присмотрела для себя Тамара Лазаревна Самхарадзе – волевая грузинка, которая в молодости занималась анатомией тунга, перспективной масличной культурой. Тамара Лазаревна успешно защитила кандидатскую диссертацию и осталась работать в Батумском ботаническом саду. Стала заниматься розами. Место под розарий было выбрано крайне неудачно.

Розарий расположен в центре ботанического сада на северном крутом склоне, обращенном к морю. Параллельно прорезаны террасы с посадками хилых роз. К ним ведут лесенки из бамбука. Там стала работать садовой рабочей Маша, одновременно поступив на заочное отделение института. Тамара способствовала тому, чтобы Маша получила комнату. Работа оказалась очень трудной. Розам необходима богатая почва, а в Аджарии почвы промываются ливнями. Огородники это знают хорошо. Только мощные древовидные розы прекрасно цветут круглый год. А небольшие – чахнут. Тамара Лазаревна выписывала редкие сорта роз. Их нужно было поливать в периоды сухости, носить сверху по террасам в ведрах воду, удобрения. Маша в течение нескольких лет безропотно выполняла эту тяжелую работу и не могла работать агрономом. Но Тамара ее не отпускала. Конфликт нарастал. Маше удалось вернуться к Ашоту Багратовичу. Сейчас Маша рассказывает о переходе в отдел интродукции с гордостью. И есть чем гордиться. У Тамары железная хватка. Она и сегодня работает в отделе цветоводства и продолжает выписывать сорта роз, которые быстро гибнут. В отличие от роскошного дендрария, розарий в жалком состоянии.

Маша с годами получила и вторую комнату. Получилось что-то вроде маленькой квартиры с чудесным видом на море, главную дорогу. Но теперь она, как и многие сотрудники, мечтает получить квартиру в Батуми. Жизнь в городе, в столице Аджарии – предел мечтаний.

Маша не получила квартиры. Дом не был выстроен. В голодные годы в начале девяностых она разводила не только кур, но и завела козу, которую назвала Сабриной.

Маша, как и раньше, любит странно шутить и рассказывать пошлые анекдоты. Но в ее устах все звучит невинно. А сотрудники не обращают внимания или добродушно хихикают. Семьи Маша так и не создала. Одинокая, она мечтает поехать на родину, в село Красное. Много об этом говорит, иногда начинает плакать. Маша научилась водить экскурсии. Она хорошо знает, как называются основные породы сада, где они расположены.

Кроме старшего поколения в отделе интродукции появился целый выводок молоденьких лаборанток. Их родители в родстве или близком знакомстве с Вано или директором Нури Мемедовичем. Скромные, незамужние. Не стремятся выйти замуж. Это время их свободы. Их обязательно выдадут замуж. Если уж очень сильно засидятся в девках – найдут вдовца.

Большинство сотрудников живет в Батуми в доме, выстроенном в семидесятых годах. Туда за ними по утрам подъезжает автобус, везет на работу в ботанический сад. Вечером привозит обратно.

Автобус ботанического сада – старый, видавший виды ПАЗ. Он явно требует ремонта. Однажды у него отказали тормоза. А дороги здесь идут вдоль крутых склонов. Только счастливый случай помог избегнуть пропасти. Скорость была минимальной. Воткнулись в дерево. Шофер автобуса Исмаил Багратиони – седой старик. Глядя на автобус, на Исмаила, думаешь о том, что и автобус, и водитель давно уже износились. Но по местным законам все продолжают тянуть свою жизнь на работе.

Старшее поколение сотрудников, заполняющих автобус, под стать Исмаилу. Георгий Габричидзе, мой бывший начальник, даже в жаркие дни в теплом осеннем поношенном пальто. Тамара Самхарадзе, ее сестра Маро – кассирша, Нермин Багратиони – ученый секретарь – в одежде старого покроя. Молодые лаборантки, в отличие от пожилых сотрудников, одеты и причесаны нарядно, по местной моде – с бантами на голове, в длинных юбках.

Автобус движется медленно, кружит по серпантинам сада, по дороге высаживая сотрудников.

По приезде сотрудники отдела собираются в большой комнате семенной лаборатории на утренний кофе. Маленькие кофейные чашечки есть в каждом отделе. Варят кофе в маленьком ковшике джезвике, разливают по чашечкам и глубокомысленно пьют. Выпив, откидывают чашку от себя и ставят на блюдечко, чтобы жидкость стекла, а крупинки кофе остались, образовав рисунок. Этот рисунок на дне чашечки очень важен: по нему гадают. После того как чашка выпита, приступают к десерту. Все привозят фрукты. Их много, у большинства сотрудников есть сады. После севера меня поражает фруктовое изобилие. С яблок, груш срезают шкурку, красиво разрезают, раскладывают на тарелке. Затем приступают к гаданию. Одна из самых проверенных и опытных гадалок – Гульнара Гулиашвили. Она берет чашку, долго рассматривает рисунок и изрекает, что нас ждет. Так же, как когда-то Шушаник. Но, в отличие от Шушаник, которая гадала редко и была истинной провидицей, здесь гадают каждый день. Гадание – это просто ежедневный ритуал. Кроме того, обязательно рассказывают новости и сны и вместе их долго разгадывают.

На разминку уходит час. В одиннадцатом часу приступают к работе, то есть расходятся по участкам, чистят семена и прочее. Обед ровно в 13 часов. К этому времени все сотрудники собираются в отделе. О времени обеда никогда не забывают. Не помню ни одного случая, чтобы кто-то опоздал к обеду. Красиво готовят салаты, греют привезенную еду в основном молодые лаборантки, аккуратные и чистоплотные. После обеда вся посуда чисто моется и убирается. Это делает только молодежь. На обед уходит примерно час. Обед завершается опять кофе и гаданием, десертом. Середина дня – самый пик жары в летнюю пору. Работать трудно. После обеда на участки уже не ходят. По делам идут только в дирекцию, куда к концу работы подходит и автобус. Развозит сотрудников по домам.

Я постепенно втягивалась в установленный ритм работы. По утрам пила кофе. Но от обедов вскоре отказалась, проводя время в райских рощах сада.

Пур-марили (праздничное угощение), устраивают по значительным и незначительным поводам. Вано Рафаилович большой любитель застолий. Жизнелюб, он особенно любит насладиться едой. На столе не только хлеб-соль, но, по заведенному порядку: сациви, султанские пирожки, гоми с сыром, салат, пхали черное и белое и многое другое. И обязательно ачма. Это по-особенному сваренные листы теста, проложенные сыром и запеченные в масле. Венчает серию яств пахлава – сладкий пирожок с орехами, медом и маслом.

Масло стекает по толстым пальцам Вано. Он причмокивает от наслаждения толстыми розовыми губками. И, конечно, вино – хорошее, грузинское. Большое плоское лицо Вано краснеет. Произносятся бесконечные тосты.

Застолья собираются быстро, в рабочее время. Все готовится заранее. Если событие значительное и закусок много – застолье растягивается на несколько дней, пока все не будет съедено и выпито.

На прописку у меня ушел целый месяц. Паспортный стол нашего поселка находится на первом этаже сельсовета в маленькой темной комнатке. За столом сидит молодой паспортист. На стенах плакаты, призывающие к бдительности. Изредка паспортист, собрав документы, едет в Хелвачаури – районный центр нашего поселка и поселков, окружающих Батуми. С Хелвачаури скоро мне пришлось познакомиться в деталях. Позже я назвала это своеобразное место «страна Хелвачаурия».

Наконец я прописана! Теперь впервые могу попасть в верхнюю Аджарию, закрытую зону. Но только если мой шеф мне выпишет командировку и она будет заверена в пограничном управлении.

В самом начале моей работы, когда азалии в ботаническом саду были в полном цвету, произошло одно знаменательное событие, которое, на первый взгляд, трудно объяснить.

В самом центре ботанического сада, там, где вдоль центральной дороги стоят огромные платаны, находится двухэтажный дом. На первом этаже – магазин. На втором – жилые помещения. Рядом с домом конец холма, где большая пещера, занятая под гараж. А сам холм покрыт разнообразными сортами азалий: красными, белыми, розовыми. Во время их долгого цветения в апреле, мае весь холм пестреет яркими красками.

Недавно на окраине сада построен новый хозяйственный двор. Поэтому машин в гараже-пещере уже нет.

Рядом проходит центральная дорога. Для нее в давние времена холм прорезали, края с одной и с другой стороны переплели проволокой, по которой густо вьется поэрария с большими листьями. В жаркий день, попадая в тень живого тоннеля, ощущаешь прохладу и на время остываешь от жары, душной влажности, палящего солнца.

Неожиданно в конце мая, как раз когда я поступила на работу, холм с посадками больших цветущих кустов азалий снесли. Исчезла и своеобразная беседка-тоннель и пещера.

На месте холма образовался унылый пустырь. Одновременно были срублены старые высокие криптомерии, посаженные около дома со стороны морского склона. Разрушение холма имело неприятные последствия. Крутой склон, на вершине которого был гараж, а вокруг – посадки криптомерий с рощей бамбуков, после очередных ливней стал сползать и угрожал обвалиться на железную дорогу перед тоннелем. Никто не выяснял причин этого варварства. Цветущие кусты редких сортов азалий погибли. Прелестный тоннель-беседка остался лишь в воспоминаниях. Подозреваю, что кому-то нужно было заработать на вывозе грунта и заодно прибрать к рукам строительный лес, то есть высокие деревья криптомерий.

Любопытно, что никто из сотрудников не выяснял причин вырубки, сноса холма. Намекали на хозяйственного Корнелия, завхоза. Он придумал построить новый гараж на окраине сада с выходом на главное в Аджарии шоссе. Оттуда легко выезжать. Но во время своей десятилетней работы в ботаническом саду я никогда не видела машин в этом новом гараже.

Кроме нашего отдела интродукции, главного в ботаническом саду, есть еще несколько отделов: физиологии, гербарий, отдел флоры, отдел цветоводства.

Гербарий на первом этаже – ряды шкафов в темном сыром помещении. Растения, которые собирались многие годы, сыреют. В этом холодном и неуютном месте чаще всего в одиночестве сидит Александра Алексеевна Дмитриева – автор «Флоры Аджарии». Маленькая, светловолосая, обычно склонившаяся над гербарным листом с большой лупой. Рядом в комнате пьют кофе лаборантки. Заведующий гербарием Важа Мемидадзе – гордость Аджарии. Он знает флору, ездил в горы. Но заболел ревматоидным артритом. Из окна второго этажа я часто вижу, как он приезжает на работу в своей легковой машине, с трудом выходит из нее. Болезнь прогрессирует.

В этом отделе числится и Мурман Давитадзе – черноволосый приятный аджарец. После защиты диссертации он редко бывает в саду.

Постройка нового дома в Батуми заботит всех, кто живет на территории сада. Уже давно создан проект, выбрано место. Вано хлопочет в академии о финансировании. Вожделенный дом вот-вот должен начать строиться. Поэтому сегодня в разные комнатки ботанического сада активно внедряются родственники Вано, знакомые и просто бойкие люди. Но пока все эти тонкости мне непонятны и неизвестны. С ними я буду сталкиваться постепенно, по мере работы в саду.

Дорога на работу у меня занимает более часа. Сначала нужно подняться по тропинкам к верхнему входу в ботанический сад со стороны перевала, а потом пройти по территории сада. Это довольно далеко, но сама дорога доставляет наслаждение. Я наблюдаю растения, их развитие, веду записи. То и дело любуюсь живыми картинами поразительной красоты, которые разворачиваются на фоне моря.

К верхнему входу можно подняться двумя путями: через дачу Ратишвили или через техникум. Оба пути почти равноценны. Поднявшись скользкими дорожками на дачу Карелиных, я, минуя общежитие техникума, поднимаюсь к даче Моат. Огибаю ее. Давно нет маленькой парикмахерской. Помещение забито, ветшает. Выше учебные корпуса. Проходя, я слышу гортанные голоса: идут занятия.

Наконец достигаю самой высокой точки моего подъема под горой Фриде, откуда начинаю плавный спуск ко входу в сад.

Открывается вид на всю батумскую бухту. И если с нашей площадки я вижу Батуми «в профиль», а бухта обрамлена холмами, то отсюда она раскрывается в своей полной красе. В непогоду мощный темный поток Чороха вырывается за Батуми, прочерчивая море коричневой полосой. Белые буруны волн в тихую погоду исчезают, и бухта светится лазурью, сливаясь с горизонтом. А за городом синеют горы Анатолии.

Миную дачу Ратишвили с ее шпилем и остатками княжеской роскоши. Далее вход в ботанический сад, где стоит дом Корнелия.

Другой путь по тропинкам. Поднявшись на дачу Карелиных, я спускаюсь к повороту дороги, ведущей к санаторию «Аджария» и по тропинке начинаю взбираться вверх. Белые корпуса на крутом склоне, с большим размахом выстроенные в середине шестидесятых годов, приходят в упадок. Рушатся колонны.

Я набираю высоту. Позади остается одна из бывших дач, уже почти потерявшая облик. Названия ее не помню. В ней ютятся в пристроенных клетушках сотрудники санатория. Затем беру круто вверх по лестнице к подножию дачи Ратишвили. Удивительным образом ступеньки широкой лестницы не разрушены. Хотя и выщерблены, но вполне пригодны для подъема.

Наверху лестницы передо мной вырастает громада дома Ратишвили. На первом этаже, где во времена моей молодости было общежитие, теперь живет с молодой женой Авто Пахуридзе, бывший милиционер ботанического сада, а ныне – начальник махинджаурской милиции. Из залы он сделал несколько комнат, снаружи оградив их беседкой. Получилось нечто автономное. На втором этаже, в комнатах с очень высокими потолками, которые весьма трудно отапливать, живут несколько семей. Я огибаю двор и оказываюсь рядом с самыми темными и сырыми помещениями, прилепленными к холму. Их занимает Лиза Каменева. Лиза – самый главный дворник ботанического сада. Она много лет аккуратно и рьяно подметает дорожки сада бамбуковым веником, ругается матом, на кого-то сердится. Ее всегда сопровождает маленькая дворняжка, поразительно похожая на хозяйку. Но во дворе дачи Ратишвили главный – большой гусь Лизы, который при встрече шипит и норовит ущипнуть. Собачка лает. Лиза матюкается… А я беру круто вверх и оказываюсь у входа в сад, то есть у дома Корнелия. В саду я иду по главной, знакомой с детства дороге, погружаясь в зелень высоких деревьев.

На повороте открывается вид на белое здание дирекции и далекое море. Я снова в тени деревьев, сохранившихся со времен Татаринова. На склоне большая роща японского каштана. Осенью каштаны обильно плодоносят. Семена в два раза крупнее привычного аборигена Аджарии, каштана посевного. Милиционер Абдул, проживающий на даче Ратишвили, считает, что урожай этих каштанов принадлежит только ему и никому более. Каштаны в Аджарии очень любят, варят, угощают на десерт. Осенью по утрам я вижу под каштанами Абдула. Вооружившись палкой, он ищет в траве каштановые ежики, собирает семена. На его плантацию ходить нельзя. Я однажды наблюдала, как он той же палкой выгонял соседа, покусившегося на его самовольно присвоенное богатство. У соседа в руках также была палка. Издалека казалось, что они фехтуют.

Далее дорога в «большой дом» идет по территории ботанического сада. Дорога под кронами полна красоты и меняется в течение года. Осенью и весной на фоне темной зелени «расцветают» красные листья кленов. Весной жужжат пчелы в кроне ландышевого дерева – идезии, распространяющего чудесный ландышевый аромат. За каждым поворотом – новый вид. Сквозь кроны проглядывает вдалеке море. Белое здание дирекции с башенкой остается внизу.

Новый поворот. Отсюда выход на центральную дорогу к тому месту, где был живой тоннель из поэрарии. Справа от дороги начинается ущелье горной речки. По веерной пальме густо вьется плющ. В сентябре, когда он цветет, вокруг него жужжат пчелы. Дорога снова попадает под тень огромных платанов с колоннами стволов, покрытых пестрой, словно шкура жирафа, корой. Вдоль центральной дороги – прудик с золотыми рыбками. В его центре раскрыл огромные листья-вайи папоротник осмунда царская. Зимой вайи отмирают, постепенно ржавея, а рыбки как ни в чем не бывало плавают. Интересно их наблюдать во время снегопада. Красные скользящие тельца мелькают в темной воде. По краям прудика белая снеговая оторочка.

Австралийский и новозеландский отделы. Над головой шумят огромные кроны эвкалиптов. После бури на дороге валяются ветки. Я их собираю в большую охапку и несу в свою кухню-кабинетик, развешиваю. Листья, высыхая, издают эвкалиптовый аромат. Это прекрасная прокладка для банок с вареньем, которое я укладываю в ящики и отправляю в Москву детям, родителям. Там они служат и лекарством.

Метеорологическая станция – маленький уютный домик с площадкой, где стоят мерные приборы. Флюгер. Ведет наблюдения Женя, жена Корнелия. В домике тихо живут две пожилые сестры. Они из Белоруссии, бывшие партизанки. Давно на пенсии. В солнечный день сидят на ступеньках в пиджаках, которые они не снимают и в жару. Несколько медалей у каждой блестят на солнце. Отсюда вниз к ручью ведет крутая лестница. В самом неудобном, сыром и тенистом ущелье недавно поселился Джумбер – молодой человек из Кеда. Он родственник Вано, о чем при каждом удобном случае напоминает. У него русская жена Настя и несколько детей. Он быстро построил из всяких подручных материалов домик на сваях. Под жилыми помещениями между свай – коровник. У Джумбера две коровы. И это в самом центре ботанического сада! Само строение имеет странный вид: ветхий балкон выстроен из разных досок, крыша крыта кусками старой ржавой жести. Проходящие по центральной дороге экскурсанты вправе думать, что тут снимается кинофильм. Тем более что экскурсоводы не преминут вспомнить о том, что в ботаническом саду снимался фильм «Пятнадцатилетний капитан». Маша Овчинникова участвовала в массовке, чем очень гордится.

За метеостанцией – так называемая «Красновская» оранжерея. Уютная, небольшая, на два крыла оранжерея с вазоном при входе, с красивыми овальными лесенками и фронтоном в стиле модерн была построена еще при А.Н. Краснове. Рядом примостился деревянный дом в два этажа. На первом –разводочная оранжерейка, на втором – жилые помещения, в которых живет Отари с супругой. Оба маленькие, толстые. Супруга работает в саду, а Отари в автосервисе в Махинджаури. Веселый и очень аккуратный, он каждый день из длинного шланга поливает свои красные жигули. Отари страстно любит свою машину, как джигиты – коня. Когда проходишь мимо Отари, он всегда громко ругает Вано. Они когда-то не поладили, и теперь независимый Отари может себе позволить такую вольность.

Наконец передо мной гималайская горка, на вершине которой большой дом. Я поднимаюсь в свою кухоньку, распахиваю окно и вдыхаю запах эвкалиптов. Совсем рядом, на склоне, шумят их высокие кроны.

Обратный путь также полон очарования. Особенно зимой, когда уже часов в пять начинает темнеть, а закатное красно-оранжевое небо просматривается сквозь темные кроны. Я выхожу на простор. Все небо полыхает, потом краски меркнут, и вечерняя тьма входит в свои права. Если припоздниться – домой приходишь уже в полной темноте.

Но если ливень непрерывно льет несколько дней, дорога домой не доставляет большого удовольствия. Ноги скользят. Темно. Ливень хлещет, без фонарика можно упасть. Фонарик и зонт, плащ и резиновые сапоги необходимы, особенно в зимнюю пору.

Жизнь, совсем не похожая на магаданскую, буквально обрушилась на меня. Но я жила с мыслью о том, что я оказалась в прекрасном саду, где никто не мешает мне работать. Правда, вначале встраиваться в ритм было непросто. В дирекцию я заходила редко. Все там напоминало о маме. Вано принял на работу невысокую, с неприятным лицом Туманову. Она сразу же организовала инвентаризацию. Разговаривать с Тумановой было крайне неприятно. Она могла придраться к любому слову и повернуть разговор так, что потом не отвяжешься. С грустью я вспоминала, как мама волновалась, что собираются инвентаризировать библиотеку. Боялась, что будут обнаружены потери. Хотя сама была до крайности предана своему делу.

1984 г. Лето (Лето на родине)

Андрей оставался один в Магадане. Против него в институте организовали травлю. Дирекция искала любой повод, чтобы объявить ему выговор и с позором выгнать. Хотя нужно было не выгонять, а гордиться им. Редчайший случай, когда всего за 15 лет была обследована огромная территория и написана монография «Флора Магаданской области».

Андрей не скрывал, что уедет вслед за мной. Друзья советовали трехкомнатную квартиру обменять на комнату и таким образом получить деньги. Так делали все без исключения при отъезде. Формально никто не может придраться. Придумывались разные способы, как обойти закон. Но мы не были способны на такие ухищрения, да и Андрей пока оставался в Магадане. Нужно было в Батуми получить для него место в ботаническом саду. Полной гарантии не было.

Андрей просил директора прописать своего молодого сотрудника Сашу Егорова – сына известного зоолога Олега Егорова, уже покойного. Дом, в котором мы жили в Магадане, был ведомственным. Директор – Георгий Краснощеков – написал жалобу в магаданский обком, что А.Хохряков хочет продать ведомственную квартиру. В результате наша квартира не досталась ни Саше Егорову, ни институту.

В начале июня, когда я уже работала в Батумском ботаническом саду, от Андрея пришло отчаянное письмо. Он мне писал о том, что у него нервный срыв. Он видит всё в двойном изображении. У моей бабушки Мадлен после гриппа было подобное осложнение. Потом она потеряла память. Это письмо с другого конца света повергло меня в отчаяние. Я в тот же день послала мужу телеграмму. Просила его срочно приехать. Андрей оформил отпуск, прилетел на Зеленый мыс на всё лето. Зрение восстановилось. Он ходил на море, загорал и чувствовал себя прекрасно. Подружился с лодочником Муратом. Восхищался светлячками, радовался нашему переезду.

Июнь – жаркий месяц. В начале его среднесуточные температуры достигают + 20о, а днем, когда солнце стоит высоко, градусник иногда поднимается до + 30о. Ночи – теплые, темные, наступают быстро. Сумерки очень короткие. В хорошую погоду ночное небо расцвечивается массой ярких звезд, а вокруг в темноте летают и мигают светляки. Раздается «пение» квакш, стрекотание кузнечиков, цикад и сверчков. Все это создает особое романтическое настроение. Лунные ночи очень светлые, яркие! А вечера! На фоне постепенно темнеющего, но еще светлого неба пронсятся в беззвучном быстром полете летучие мыши.

Погода весь июнь стоит, как правило, солнечная. Воздух неподвижен, а в безветрие жара переносится куда хуже. Единственное спасение – берег моря, где дует легкий бриз, так как вода согревается медленнее, чем суша. Облака видны только над горами. Бывают и облачные дни. Или вдруг налетает циклон и начинается ливень, как в тропиках. Бурные ручьи, стекая с холмов, смывают почву. Все небо обложено тучами, и кажется, что дождю не будет конца. Но это не так. В это время проливной дождь редко длится двое-трое суток. Обычно уже на следующий день солнце снова сияет. Однако дождь сделал свое дело, напоил почву и растения, избавил их от засухи. Если же дождь запаздывает, то листья безжизненно повисают.

Даже если недавно прошел дождь, уже через несколько часов с приходом хорошей породы земля быстро высыхает. Пористость красноземов вулканической природы создает сложности крестьянам. Если жаркие дни стоят несколько дней, срочно необходим полив, особенно для влаголюбивых огурцов и помидоров.

Начались морские купания, но купающихся было немного: море все еще прохладное. Зато загорающих – масса. Они собираются на пляже часов в одиннадцать. К часу дня уже так жарко, что камни раскаляются. В это время загорать опасно, можно сильно «сгореть». И лишь в пять вечера становится прохладнее.

С мая по сентябрь, но чаще в июне-июле бывает, несколько дней стоит жаркая погода, и температура может подняться выше 35о. Неожиданно утомительный штиль прерывается первым несильным порывом ветра. Сразу же за ним следует сокрушительный шквал. Ветер огромной силы срывает листву, гудит, разбивает стекла открытых окон, иногда сносит крыши сараев. На море, на горизонте, могут закручиваться смерчи. Вместе с ветром приходит освежающий дождь или ливень. Становится прохладно.

Утренние птичьи хоры продолжаются, но птицы поют не так бойко, как весной, у большинства из них уже вывелись птенцы. Многие принимаются за вторую кладку. Забавно наблюдать, как небольшие птички методично вырывают прочные «волосы» из сухих листовых влагалищ на стволах пальм для своих гнезд.

Мы с Андреем глубоко ощущали всю прелесть южной природы, сравнивая ее с севером. Ведь там в начале июня только-только отступают холода. Здесь –все в полном развитии, особенно в мае.

Вспоминала я и свое детство, когда росла в саду и видела многих интересных насекомых. Сейчас большинство из них исчезли.

Лет двадцать назад на июнь приходился лет крупных жуков-носорогов и жуков-оленей. Их жирные большие личинки часто встречались в гниющей древесине крупных деревьев – буков, грабов, платанов. Представьте себе прилетающее вечером к вашей садовой лампе огромное жужжащее насекомое сантиметров 3-5 длиной! Могли прилететь и шершни, довольно опасные.

Не осталось следа от пестрых черно-красных «солдатиков» – клопов, забавно сцепившихся друг с другом в длинные ленты, жуков-скарабеев. Раньше в чайных кустах вили красивые паутины пауки-крестовики. Забавно «молились», переливаясь разными цветами от красного до зеленого, богомолы, сидя под кустами. Были среди них и довольно крупные, до 15 см. Злые головки богомолов-хищников внушали опасение – могут укусить.

Исчезли крупные ночные бабочки. Только живучие моли кружатся у ламп.

Ярко-зеленые ящерицы, как и раньше, в жаркую погоду выползают на каменный фундамент шушабанды, греются на солнце.

В сырых местах, особенно в щелях гниющих досок сараев, в сырое теплое летнее время много скорпионов. Маленькие или довольно крупные, величиной с полпальца, они облюбовали угловую комнатку, где доски сильно прогнили. Неожиданно из щели может появиться это не очень симпатичное насекомое.

Лето – курортный сезон. Все не располагало к интенсивной научной работе. Я постепенно вживалась в новую обстановку. В Батуми приходили один за другим теплоходы, совершавшие круизы по Черному морю. Отдельно граждане Советского Союза, отдельно из демократических стран. Группы отдыхающих водили в сад экскурсоводы из Батуми, явно не специалисты. Стоя на верхней дорожке ботанического сада и прислушиваясь к тому, что говорили экскурсантам бойкие девицы и парни на нижней тропинке, я поражалась их фантазиям. Но отдыхающим нравилось. Однажды услышала анекдот. Экскурсовод, видимо, армянин, заигрывал с отдыхающими и спрашивал, почему Пушкина считают армянином. Отвечал: у памятника Пушкину надпись «газон посеян». Поэтому имя человека, которому поставлен памятник – Газон, а фамилия – Посеян. Все смеются. Довольны!

Вспоминала, как строго относились к квалификации экскурсовода в мои студенческие годы.

Пик лета. Дома отдыха, санаторий, пансионаты заполнены отдыхающими. Гремит на все лады музыка. С утра до позднего вечера отдыхающие идут на море плотной массой, как в метро. Даже днем, когда камни раскалены и солнце палит нестерпимо, пляжи не пусты.

С Зеленого мыса к санаторию «Аджария» людей поднимает подъемник.

На посадке качели быстро поворачиваются: нужно успеть вскочить, сесть на сидение и закрепиться. Ты начинаешь подниматься, набирать высоту, болтая ногами. Удобно устраиваясь, глядишь вниз, вокруг. Под сидением плавно проплывает сквер у станции Зеленого мыса с деревьями, железной дорогой. Справа на даче Стюр, то есть у дома отдыха четвертого управления, зеленеет роща бамбуков. Далее – глубокое ущелье. Наверху у выхода опять поворот. Снова необходимо быстро и ловко соскочить. Дать мелочь парню, который следит за работой подъемника.

Парни развлекаются. Я как-то наблюдала, как они усаживали полную даму в узкое для нее сиденье. Всю процедуру нужно было сделать быстро. А толстой даме, у которой полный зад не помещается в сиденье, трудно сразу сесть. Парень старается что есть сил. Торопится. На его лице разлито выражение удовольствия. Наконец тетка упакована. Стул кряхтит. Кряхтят и ржавеющие цепи, и стальной канат.

В середине лета ботанический сад организовал экскурсию в Сванетию. Сотрудники не торопятся. Собираются медленно, в течение часа. Никого это не волнует, кроме Андрея. Директор Нури Шакарашидзе сидит спокойно, терпеливо ждет, когда все соберутся. Вдруг Андрей выскакивает из автобуса. Я догоняю. Еле уговорила вернуться. Он в отчаянии говорит: «Как же при таком положении работать?». Восточная неторопливая жизнь его раздражает. Наконец все собрались и в радостном настроении поехали. Дорога в верхнюю Сванетию шла мимо огромного водозабора Ингургэс. Сотрудники веселились, играли в фанты, даже танцевали в автобусе.

Я, как и при жизни мамы, возвращаясь с работы, обязательно заглядываю в гостеприимный дом Валентины Васильевны Жубер-Моцобили. Живет она одна. Ее сестра Вера (косметичка) недавно умерла. Эта смерть взволновала ее сына, племянника Валентины Васильевны. Он из Батуми, женат на богатой грузинке. Решил выяснить, что ему положено по наследству после смерти матери в доме на Зеленом мысу. Начались переговоры с нотариусом. Оказалось, всего несколько метров. А ему хочется отстроить целый дом, отдельно. Для себя. Валентина Васильевна посвящала меня в суть тяжбы. Я ей сочувствовала.

– Горит дом Жубер! – на противоположном холме я увидела огромный столб пламени. Побежала. Быстро взобралась на гору. Из соседнего с Жуберами дома мне навстречу шла Валентина Васильевна. Высокая, худая, в халате:

Толпа народу во главе с председателем сельсовета Беридзе наблюдала, как сгорали последние доски деревянного дома.

Валентина Васильевна не сомневалась: это дело рук ее племянника. Но доказательств нет. Накануне пожара она видела пьяницу Сашу Павличенко, который ходил по ее двору. Подозревала, что наливал бензин. Так быстро загореться весь большой домодновременно с разных концов не мог. К счастью, завещание, спрятанное в железной коробке, не сгорело. Вскоре на каменном обгоревшем фундаменте зять Валентины Васильевны отстроит новый дом. Для племянника оставили закуток – несколько метров. Все, что полагалось по завещанию. Племянник не воспользовался оставленным для него помещением. Валентина Васильевна отвела его под курятник. Ее зять Лева возглавлял в Батуми птицефабрику, и недостатка в цыплятах не было.

В июне приехал Олег с семьей, многочисленными родственниками жены и знакомыми. С самого начала он был настроен воинственно, даже не стал со мной разговаривать.

Я пыталась поговорить, но он высокомерно заявил, что я совершила непоправимую ошибку. Гордыня! Невысокий, надутый. Из-за его спины выглядывает злая тетка. Я для нее стала врагом. Без причины. Но через несколько дней причина выяснилась. Оказалось, Олегу такая позиция выгодна.

Неожиданно приехала большая бригада строителей из соседнего поселка Чаква. На междудорожье срубили деревья, разровняли склон, вырыли большой котлован. Для фундамента будущего дома. Я опять обратилась к Майе и Олегу. Просила объяснить. Говорила, что мы с Сашей должны ждать полгода до вступления в права и потому просила ничего пока не предпринимать. Они со мной не разговаривали. Дверь очередной раз захлопнулась.

Я поехала в сельсовет. Но там Беридзе сказал мне, что я еще не вступила в права наследства и не могу обжаловать этот незаконный шаг. Я пыталась объяснить, что это земля моей мамы, что строить они не имеют права.

Тетка и Олег спешили. Начали строительство без разрешения, как в тех краях практиковалось, заручившись поддержкой председателя сельсовета.

Слева от площадки открывался вид на синие горы Турции. Будущий дом Олега, судя по фундаменту, закроет не только этот вид, но и часть площадки. Это приводило меня в отчаяние. В будущем так и получилось. Когда я очередной раз пыталась разговаривать, закрывали дверь на засов.

Дом до предела заполнился гостями и родственниками Олега. Летний отдых! Стройка!

Нам осталась только бывшая мамина комната, откуда я выходила на кухню через среднюю, где обедали Олег с семьей. Мы же с Андреем обедали в моей комнате. Но летом вся жизнь идет на воздухе, на площадке, среди цветов. Сокращение жилой площади до минимума воспринималось как небольшое временное неудобство.

На газовой плите – четыре горелки. Олег молча отставляет мою кастрюлю, «перегораживает» плиту на две части. Демонстрируeт свои права. Кухонные разборки сначала веселили. Супруга Олега Нина соблюдала нейтралитет. Тетка же была весьма агрессивной. Но к ее поведению я привыкла и теперь старалась поменьше встречаться.

Олегу везет. Об этом мне уши прожужжал Витя Физгеер. Все ему идет в руки – говорит Витя. Я согласна с Витей. Олег умеет использовать связи, приспосабливаться. Окружающая среда загнивающего застоя способствовала его продвижению. Теперь, спустя годы, анализируя мою жизнь на Зеленом мысу, я понимаю, что ссора ему была выгодна. Наступление, незаконный захват, создание общественного мнения против меня. Самыми активными способами этот человек стремился завладеть всей территорией. Я же заняла оборонительную позицию. А что я могла сделать?

Зеленый мыс – большая деревня с разбросанными по холмам домами. Соседи встречаются не только на Зеленом мысу, но и в городе, на остановке автобуса. Часто заходят к тетке на прием. Интересуются. Тетка, не жалея сил, в полное удовольствие старается меня и Андрея очернить. Она врач. Ей верят. Лечиться в Аджарии любят. Тетку знают давно, всю жизнь. Мои родственные отношения с теткой и Олегом, которые худо-бедно поддерживались при жизни мамы, забыты. И уже не будут восстановлены. Возникает барьер, который не преодолеть. Наверное, так оно случилось с неразлучными друзьями Иваном Ивановичем и Иваном Никифоровичем в знаменитой повести Николая Васильевича Гоголя. И то хорошее, что еще теплится, вымывается гадостями до конца. «Скучно на этом свете, господа!». Ох, как скучно! И эту чашу ты пьешь от года к году…

Об одной из пакостей узнала случайно. Тетка и Олег распространяют слухи, что я не поставила на могиле мамы памятник. Олег начал стройку, у него много цемента, и он готов сам поставить памятник своей любимой тете, то есть моей маме. Старейшина Абдульчик ставит вопрос ребром: если через год я не поставлю маме памятник, тогда Олегу – зеленая улица. Но меня обо всем этом не информируют.

Летом у меня гостила старая знакомая Светлана Лях. По соседству отдыхали однокурсники Андрея – чета Пименовых. Столовались в доме отдыха. Там они познакомились с профессором-филологом из Тбилиси – Димой Тухарели. В санатории отдыхал знакомый нашего приятеля Гасана Гусейнова, поэт Каллегорский. Собралась приятная кампания. По вечерам в нашей беседке читали стихи, совершали экскурсии в ботанический сад. Заходили в мой так называемый кабинет. Когда Дима увидел просвечивающую крышу над лестницей при входе в дом, где предназначалось работать Андрею, он произнес крылатую фразу. Мы потом ее часто повторяли: «Жаль папусика!» Дочка Оля, прочтя воспоминания Людмилы Гурченко, звала отца папусиком.

Нужно было обеспечить работу Андрею. О месте старшего научного сотрудника для него Вано хлопочет в Тбилиси. У него знакомства в Академии наук. Вано воспринимают как истинного директора не только в ботаническом саду, но и в Тбилиси. Обещает – будет наверняка. Но для того, чтобы было «совсем наверняка», мы решили отметить день рождения Андрея в ресторане. 2 сентября пригласили руководителей ботанического сада и друзей, близких соседей. Всем заправлял Вано. Он заказал роскошный стол в гостинице «Месхети» – высоком прямоугольном здании на берегу моря.

Андрей, изучив состав гостей, хотел, чтобы присутствовали не только аджарцы и грузины, но и русские. Были приглашены наши друзья: Аллочка и Боря Лисицкие, Валентина Васильевна Жубер с сестрой Татой. Возвращались из Батуми приятным теплым вечером, полные надежд.

18 сентября, в день маминого рождения, мы устроили поминки. Накрыли столы на нашей площадке перед домом. Под вечер солнце стоит высоко, и только тень от беседки, увитой виноградом, умеряет жару. Вдруг столы покачнулись, да так сильно, что зазвенела посуда, тарелки накренились. Землетрясения на Зеленом мысу, как правило, бывают не сильными. Но иногда так трясет, что рушатся сараи.

Созрел виноград. Андрей лазил на деревья, собирал спелые гроздья, учился делать вино. Часто пробовал молодое маджари. Это доставляло ему большое удовольствие. Я над ним, загоревшим и похожим на Пана на знаменитой картине Врубеля, подшучивала: не стал ли он поклонником Бахуса?

Летний праздник кончался. Андрей улетел сначала в Москву править рукопись «Флоры Магаданской области» – главного итога нашей работы на севере, затем – в Магадан. Я осталась одна.

1984 г. Осень (Первая осень после возвращения)

В конце сентября истекал шестимесячный срок после смерти мамы. Мы с братом Сашей Твалчрелидзе могли вступать в наследство. Саша приехал в отпуск, и мы поехали в Хелвачаури к нотариусу. В маленькой неуютной комнатке сидела Нинель Вахтанговна. Я ее уже видела два года назад, когда мама написала завещание. Теперь необходимо было выяснить, что же принадлежало моей маме. С этого момента и начались мои мытарства. Потому что мама при жизни ничего толком не выяснила. С подачи той же Нинель в завещании было написано: «все, что мне принадлежит, в равных долях наследуют дочь и сын». Итак, дом: три комнаты. Остальное – пристройки. Половина принадлежит тетке. Вторая половина в равных долях делится между мной и братом.

Я тогда не задумывалась о будущих неприятностях. Была уверена: войдем в наследство, разделим все по закону. И сами построим дом.

Мой сын Павел еще при жизни мамы любил рисовать, как будет выглядеть наш будущий дом.

А пока мы едем домой. По дороге я, рассчитывая на сочувствие, говорю брату: «Как мне в этом году достается!» Действительно: умерла мама, заболел Андрей. Но мой брат с досадой и удивлением оборачивается ко мне:

«На что ты жалуешься? У тебя готова докторская диссертация, у тебя есть сын, ты живешь на Зеленом мысу!»

Что я могла ответить? Зря сказала. Нельзя себя жалеть никогда!

Способному, но не сделавшему и кандидатской диссертации, находящемуся под пятой своей супруги и не имеющему сына, брату было меня не понять. В Грузии сын – это особенно важно. На Зеленый мыс он не переехал, как это сделала я, взяв на себя обязанность сохранить и уберечь от Олега наше наследство. Слабый и неудовлетворенный, мой брат всегда считал себя обделенным.

В конце сентября-начале октября бархатный сезон продолжается. Но становится значительно холоднее, особенно по ночам. Днем температура в ясные дни по-прежнему высокая – часто выше 20 градусов. Вполне можно загорать. Камни пляжа теплые, но не раскаленные, как летом. Очень легко пропустить время, нагревшись, когда дневной зной сменяется вечерней прохладой, ещё недавно такой желанной. Осенью, когда дует легкий ветерок, легко подхватить простуду. Поэтому пляжи редеют. Море уже не теплое. Купаются недолго и только днем. Медуз становится значительно больше. В прозрачной воде большие и маленькие белые купола очень красивы. Некоторых прибивает к берегу, и они лежат студнеобразным слоем.

Уже в 18 часов быстро темнеет и сразу температура падает до 15, а то и до 10 градусов. Поднимается луна, освещая холмы. Сыро и холодно ночами так, что необходимо укрываться теплым одеялом. По утрам обильные росы долго не высыхают. Солнце стоит невысоко и только к полудню становится жарко. Днем люди ходят в летней одежде, а вечерами надевают плащи и жакеты.

Долгие периоды тихих безветренных солнечных дней сменяются непогодой. Море сильно штормит. Сильные дожди характерны для Колхиды круглый год, но в октябре их больше всего и они особенно сильные.

Ручьи мутной воды стекают с холмов. Каждая ложбинка превращается в бурлящий поток. Это уже не теплые летние ливни. В непогоду тучи над морем опускаются низко. Их лохмотья, обрывками висящие снизу, кажется, касаются самой поверхности свинцовой воды. Иногда возникает смерч. Чаще всего не один, а целое семейство: один покрупнее и два-три помельче. Жуткая картина! Однако, приближаясь к суше, смерчи рассыпаются.

С наступлением времени бурь и смерчей бархатный сезон кончается. Море постепенно остывает. Прохлада и сырость сохраняются в тени и днем (утренняя роса как бы сходится с вечерней).

Листопад все заметнее. Начинают желтеть или буреть все листопадные породы.

По дороге на работу я через овраг вижу буковый лес, в котором уже тронута осенью листва. Часто вся крона у бука еще зеленая, желтеют лишь небольшие вкрапления. То же самое происходит и с грабами. А каштан еще полностью зеленый. Желтые или коричневые ежики его колючих плодов рассыпаны под деревьями в опавшей листве. Созрели и упали на землю коробочки буков. Они твердые, продолговатые, величиной с мелкую сливу. Светло-коричневые, покрыты короткими деревянистыми «волосками». На верхушке чинарики растрескиваются, и из них высыпаются светло-коричневые орешки, которые едят в жареном виде.

С Колымской трассы, из Сеймчана, Магаданской области, приехал к нам на отдых наш знакомый врач Толик Будко.

Вместе с Сашей они ходят в дом отдыха «Магнолия», танцуют, загорают на пляже. В октябре бывают чудесные теплые дни! Толик привязался к Саше. Ему очень нравилось его грузинское остроумие. Саша любит погулять, пошутить. Но только не со мной! А я к нему тянусь. Но Сашка помнит, что я росла вместе с мамой, а он у бабушки. У него комплекс обделенного. Всегда обижен на судьбу. После похорон мамы я спросила тетку, кто в ее понимании Сашка? Она задумалась, потом ответила чётко: «клоун». Любил он, не затратив ни копейки, что совершенно не характерно для широкой грузинской натуры, попользоваться на халяву. Мелочность и скаредность – феноменальные. Толик Будко не понял истинного его лица. Всю осень они вместе хороводили, заводили знакомства с отдыхающими дамами. Я неожиданно поняла, чем был в последние годы наш зеленомысский дом. Вспомнился Казим, какие-то девицы из МГУ, Хасанчик, приходящий Тамазик. Всё это было похоже на курортный полупритон. Больная мама разрешала этим холостякам и не холостякам встречаться с ее гостями в своем доме. В свою очередь они ее возили на своих машинах. Вот и вся плата! Но эти мысли пришли позднее. Я размышляла о мамином характере. Старалась отстраниться от своих дочерних обид.

Толика Будко сменил Зураб. Сашин отдых продолжался.

Вот тогда-то и произошло небольшое приключение, стоившее моему брату больших переживаний. По этому поводу я написала маленький рассказ.

«Шведская спичка по-зеленомысски». Почти по А.П.Чехову

Мой брат Саша Твалчрелидзе живет в Тбилиси. Это стройный красивый грузин, внешне и похож на молодого Бубу Кикабидзе – такого, каким мы помним его в фильме «Не горюй». Повадки кинто-весельчака. Как только выпадет возможность приехать на Зеленый мыс и погулять с отдыхающими дамами – он тут как тут. Зураб Махарадзе – старый друг нашей семьи.

Это полнеющий грузин средних лет с круглым, уже немного обрюзгшим от постоянных застолий лицом. Он работает на тбилисском телевидении, но большую часть времени проводит в домах отдыха Зеленого мыса.

Зреет виноград. Молодое вино маджари кружит голову. Вечерами неразлучные Сашка и Зураб ходили в дом отдыха «Магнолия» на танцы. Изредка выезжали и в Батуми, в рестораны. Портила настроение любимая машина Сашки – красный москвич. Что-то в ней надломилось, и она заводилась только после того, как ее начинали толкать сзади. Упрямилась. Но все равно придавала шарм машиновладельцу.

В один прекрасный день Зураб исчез. Это не вызвало ни малейшей тревоги. Во-первых, его мама живет в Батуми. Она медсестра на вокзале. Во-вторых, Зураб часто исчезал и раньше и довольно надолго. Ведь он корреспондент на телевидении, столичном телевидении. Вначале никто не встревожился и прекрасные осенние дни катились один за другим.

Одно настораживало. Бархатный сезон был в полном разгаре. То и дело появлялись на горизонте пышные уралочки, наливные сибирячки, не говоря уж о москвичках!

Спустя неделю женщина в черном молча поднялась по лесенке в мансарду к спящему сном праведника Сашке. Это мать Зураба. Она его ищет, беспокоится. Он пропал. Сашка обещал поискать Зураба. Но машина не заводилась, очередная уралочка была прелестной, вино игристым…Прошло еще несколько дней. Наконец заволновался сам Сашка и отправился в уголовный розыск. Там его встретили странно. Допросили с пристрастием. Грозно предупредили: если через день Зураб не разыщется – самого Сашку посадят в КПЗ и обвинят в убийстве бедного Зураба. Надо знать Сашку, он патологический трус. Приехал домой с выпученными глазами, в отчаянии ломал руки. После чего завел машину и отправился на поиски. Сначала были обследованы все зеленомысские и махинджаурские пляжи. Увы, поиск не привел ни к чему. Зураба не было нигде. Время текло неумолимо, время ареста приближалось. И Сашка перевалил через Чаквинский перевал, спустился в райскую долину чайных плантаций, изображенную на многих спичечных коробках, проехал мимо заманчивой рекламы местного ресторана « Улыбка прошлого» и повернул к маленьким домикам чаквинской турбазы, расположенным у самого берега моря.

Был чудесный теплый день. Большой пляж, тихое море. Послеобеденный отдых. За столиком под грибком сидел Зураб за шахматной партией. Идиллия, увы, была прервана, а Зураб доставлен в милицию как яркое доказательство прекрасной жизни. Сашку не посадили. Я спросила брата – знает ли он произведение Антона Павловича Чехова «Шведская спичка». Увы, Саша его не читал…

Зураб с Сашкой то и дело заглядывают к тетке на ее половину. После отъезда Олега она осталась в одиночестве. Завела маленькую собачку Дульку. Поит гуляк чачей, которую приносят больные. Почем свет ругает меня с Андреем. Красноречивый Саша, набравшись крепкой чачи, заявил, что в доме обстановка опасная. Эти слова придали тетке куражу. Я слышу на работе, что тетка распространяет слух о том, что я хочу ее отравить. Все это мне кажется смешным. Но смеяться не стоило.

В октябре в Ереване состоялся очередной Совет ботанических садов Закавказья. Я полетела туда и на время отвлеклась от домашних дрязг. Ежегодное торжественное собрание сопровождается определённым порядком, застольями, тостами. Всё это возглавляет директор Тбилисского ботанического сада Мамия Гоголишвили. Приятный мягкий человек. Родом из Кобулети. Сначала доклады, заседания. Но самое главное – банкет. Каждая республика показывает себя, встречает своих гостей должным образом. Вспоминают, как роскошно встречали кавказских ботаников в Баку. Теперь очередь за армянами.

Банкет состоялся в ресторане на берегу озера Севан в высокогорье. Но сначала – посещение ботанического сада. Главное там – яблони. Плоды на них из-за отсутствия влаги сладкие и как бы вяленые. Когда смотришь на зеркало озера, хорошо видно, насколько уровень воды опустился из-за постройки плотины. Рыба ишхан – главное угощение этого помпезного вечера – была особенно вкусной.

Мне срочно нужно заканчивать книгу по биоморфологическим адаптациям Севера. Главный объект – представители семейства вересковых. Поэтому из Еревана я полетела в Крым изучать земляничник мелкополодный. Взяла с собой лаборантку нашего отдела Нази Учамадзе. Она хорошо рисует. Маленькая, ярко-рыжая, с круглым конопатыми личиком, очаровательная девочка. Я ее иногда называю козочкой.

Крым пламенел осенними красками. Мы жили в общежитии Никитского ботанического сада. Разнообразие хризантем перед главным зданием было поразительным. Везде видна работа садоводов. А я стеснялась, вспоминая запущенность Батумского ботанического сада, сравнивая его с Никитским. Когда заговорила об этом с Нази, она меня не поняла. В свою очередь она с восторгом рассказывала мне, как недавно в компании высокопоставленных сокурсников жила в номерах интуриста в Массандре.

В Симферополе сели самолет. Под нами полуостров Крым –как на ладони, затем летим вдоль Черного моря. Через час я стою в аэропорту, а через полчаса у себя дома. Как здесь все близко! Я еще многое меряю северными категориями. Сравниваю и никак не могу полностью переключиться, встроиться в иной ритм, в быт новой жизни.

Дома я обнаружила Зураба который, развалившись, словно блудливый кот, продолжал наслаждаться теплом юга в моих комнатах. Сашка уехал, прихватив большую часть маминой библиотеки. И еще прабабушкины книги на готическом. Запер свое помещение, то есть Иверию.

В начале ноября собирается комиссия колхоза, чтобы определить границы моего и Сашиного наделов. Затем их нужно утвердить на колхозном собрании. Тетка хочет узаконить за собой междудорожье, пользуясь своими знакомствами. Там уже залили фундамент ее будущего дома.

На ноябрьские праздники прилетел ко мне сын Павел. Комиссия во главе с председателем колхоза, хитроумным Темури Ахвледиани, мерила участки тщательно, но старалась в пользу тетки. Мы сидим в беседке. А Павел залез на куннингамию, собирает виноград прямо над нашей головой. Вдруг сверху падает корзина с виноградом, совсем рядом с председателем, чуть ли не на его голову. Сколько впереди комиссий! Но эта первая – едва ли не с летальным исходом.

Тетка со мной не общается, но чего только не придумывает! Например, подговаривает своих клиентов побить меня. Приходит ко мне малознакомый человек, едва говорящий по-русски. Неразборчиво угрожает. В то же время тетка создает впечатление у окружающих, что она меня и брата боится. Её шофер Мгеладзе, мол, слышал, что Саша Твалчрелидзе грозился ее отравить. Поэтому она переселилась к шоферу в Махинджаури, а маленькую собачку Дульку оставила у себя в комнате. Дулька не дает мне спать, скулит. Иногда тетка под вечер со злобным видом приезжает на несколько минут, кормит собачку и уезжает.

Сбор мандарин

В ноябре созрели мандарины. Нужно собрать урожай, сдать на склад. Я знала только детали, но как это делается, полностью не представляла. Отдыхающие дома отдыха нанимались резать мандарины. Я была в этом деле неопытна и не знала, что чаще не собирали, а воровали. Только и разговоров о сборе! Сначала – кто сколько ящиков заказал и получил, потом – сколько собрал и сдал. Уложиться со сбором необходимо в первые две декады. Потом непогода и град, а то и ранний снег могут погубить урожай. Нужно торопиться: каждый погожий день на счету, затяжные дожди могут быть и в начале месяца. Сбор мандаринов – непростое дело. На каждом дереве, высотой до 7 метров, все ветви увешаны сочными плодами, гнутся от тяжести. Каждое дерево может дать до 200 кг плодов. С нижних ветвей собирать легко, но на верхние приходится забираться по лестнице, вешать на крючок ведро, а потом его спускать. Утомительно! Плоды не срываются руками, а осторожно срезаются секатором. Нужно срезать так, чтобы острая плодоножка не поранила нежную кору соседних плодов при укладке в ящик. С нижних террас холмов поднимают плоды наверх. Поэтому сборщики делятся на две партии: те, что срезают плоды и укладывают в ведра и корзины, и те, кто в больших, плетеных из бамбука, корзинах-годорах носит на спине урожай к дому и там ссыпает в ящики. Тут же плоды сортируются по величине и укладываются в ящики.

В начале ноября на холмах слышится гомон сборщиков, смех, шутки. Работают споро, так как вечер наступает рано. Но бывает, что сбор приходится проводить и в конце месяца, под дождем. Ноги скользят по размокшим склонам, дождь, а иногда и снег забираются за ворот.

Второй этап – это сдать на приемный пункт ящики с плодами. Тоже проблема. Склад в Махинджаури забит ящиками с мандаринами. Это огромный ангар, к которому подъезжают машины. Стоит большая очередь. Утомительная процедура занимает несколько дней. Мандарины в ящиках могут загнить. Поэтому при сдаче приемщик обязательно начисляет какой-то процент брака. Наконец ящики ставят на весы, приемщик выписывает квитанцию. Через несколько дней в кассе колхоза можно получить деньги. Это основной заработок владельцев мандариновых садов. У некоторых сады очень большие, велик и заработок. А у меня всего 19 деревьев. Но забот хватает.

В начале декабря с грехом пополам, одна, без помощи Саши, я сдала мандарины. Освобожденная, усталая, пройдя всю сложную процедуру сдачи на Махинджаурском складе, под вечер пришла домой. Вижу – прилетел Олег из Москвы и Саша из Тбилиси. Видимо, сговорились. Теперь Олег любезен как никогда. Просит всех собраться. Вечером разместились в средней комнате. Тетка при Олеге тихая. Он просит меня уступить междудорожье и еще прирезать себе 50 метров около дома. Обещает, что будем дружить. Сашка тоже тихий, но хорохорится, обижается. Говорит, что его все считают второсортным «бумбало», то есть чем-то вроде клоуна. Мне пришлось сказать моим родственникам: все, что у нас происходит, не должно выходить за рамки семьи. Не стоит создавать ложное общественное мнение. Олег удивляется. «Как ты, такая обаятельная и коммуникабельная, могла возражать против строительства моего дома?». « Олег! Ты начал строительство на земле моей мамы. Отказался со мной разговаривать. Воспользовался тем, что мы с Сашей еще не вступили в права. Ты сам повел себя неправильно». Я напомнила тетке, что она в свое время собиралась строить дом за дорогой. Почему она считает междудорожье своим наделом?

Моя учительница Инна Васильевна говорила, что я максималистка и романтик. Ссориться не хочется. Пошла на уступки.

Договор закрепили в сельсовете. За длинным столом Олег, тетка вся в черном. Воздела руки. У нее явно артистические способности. Просит чтобы не было споров, чтобы прирезать Олегу еще земли.

По договору я Олегу уступаю междудорожье, отдаю 50 метров от площадки вокруг фундамента.

Андрей, узнав о моей уступке, прислал категорическую телеграмму: «» «Ты ничего не уступишь Олегу, иначе я не приеду на Зеленый мыс». Одновременно Олег, решив, что получил свое, в тот же вечер закрыл передо мной дверь на засов. Этот вечный засов! В своей комнате тетка с Олегом громко смеются. Ловко обставили… Слышимость в нашем доме идеальная.

Наконец тетка выходит на кухню. Я напоминаю ей о долге. Она обещала его вернуть с мандариновых денег. Но она усмехается и показывает мне кукиш. Смеется. Я чувствую себя «Пышкой» из знаменитого рассказа Ги де Мопассана. Олег опять не разговаривает, важничает.

На работе в отчаянии рассказываю о своих невеселых делах. Категоричная Гульнара Гулиашвили советует забрать из сельсовета бумагу.

Волнуюсь, спешу. На первой же машине, быстро, по серпантинам главного шоссе спускаюсь с горы в Махинджаури. В сельсовете тишина. Секретарша вышла. Я подхожу к столу. На нем лежит папка. Быстро открываю. Там лежит мое соглашение. Беру и ухожу.

Теперь я отказываю Олегу. Он опешил. Уехал домой не солоно хлебавши.

В ботаническом саду нас, сотрудников, «гоняли» на сбор мандаринов. Мандариновый сад в ботаническом саду находится на террасах дачи Баратова. Вместе со всеми собирала мандарины и очень пожилая Галина Алексеевна Морозова.

Большая группа сотрудников отряжалась на сбор на плантации директора. В Гонио у него огромный сад мандаринов и апельсинов. Он не успевает со сбором.

Декабрь был очень теплый. Температура поднималась выше 20 градусов. Стояли тихие прекрасные дни затянувшейся осени. Я бродила по дорожкам ботанического сада. Сине-голубое море было тихим и спокойным, гладким как зеркало, только у самого берега лениво плескалась маленькая прибойная волна. И всё вокруг зеленело: мандарины и чай, камелии, пальмы и кордилины, стройные ряды криптомерий. На фоне темной зелени выделялись огромные сероватые кроны эвкалиптов с бело-серой корой высоких стволов. Заросли вечнозеленых кустарников образуют густой подлесок в буково-каштановых лесах. Когда я возвращалась с работы и шла по главной дороге, внизу, в заповеднике, видела оголенные деревья, на которых зеленел плющ колхидский, поднимающийся по стволам деревьев почти до вершин и образующий темно-зеленые муфты на стволах.

Солнце уже в пять вечера уходило за горизонт. Играли яркие краски заката. Пахла прелая листва, шурша под ногами.

Я думала: как прекрасна природа, которая не засыпает, а лишь притихает на время в непогоду, а потом опять возрождается с приходом тепла. Все, все вызывало у меня восторг и надежду на будущее. После долгих лет на севере я чувствовала – этот климат мне подходит. Климат моего детства, юности. После работы, не торопясь, я выходила из глубины парка на простор и видела всю бухту как на ладони. Над ней пламенели гигантские картины заката. Спускалась с горы к дому. Входила в свою комнату и долго, до самой темноты сидела у окна, любуясь угасающим вечером, темными силуэтами оголенных ветвей хурмы.

Вечер. В комнате тетки собирается «Манана клуб», то есть приходит молодая соседка Манана Деметридзе, племянница Тамары. Она работает в ботаническом саду, в соседнем отделе цветоводства. Выкладывает тетке все, что узнает обо мне на работе. Тетка ей в ответ сочиняет мои новые «преступления». Частый гость и тетя Катя. Это ближайшие соседи.

В одиночестве я встретила Новый год. Вышла ночью на край площадки, к буку. Наблюдала перекресты прожекторов, рассматривала на темном небе яркие большие южные звезды. У меня не было сомнений: я преодолею все трудности. Мы будем вместе с Андреем. Построим дом. Главное – Вано уже выхлопотал для Андрея место научного сотрудника в ботаническом саду. Мы будем вместе, как всегда, и дома, и на работе.

Оказалось, необходима апробация моей докторской диссертации в Магадане. В начале января 1985 года я полетела в Москву, затем в Магадан.

1985 г. На перепутье

Начало 1985года года было напряженным. Я закончила монографию по адаптациям северных растений. Оформление документов, выверка текста книги были полностью на Андрее. Осенью в Магадане он оказался без меня, без моей постоянной опеки и поддержки. В Институте против него организовали травлю. Андрей искал запасные варианты в Якутии, в Приморье. Расставаться с Дальним Востоком ему не хотелось. Он был на перепутье: закончил большой труд – «Флору Магаданской области» и нужно было определяться с будущими исследованиями. А я уже бесповоротно остановилась на Зеленом мысе, работала там.

Апробировать докторскую диссертацию я прилетела в Магадан всего на несколько дней в конце января. Нужно было отправить контейнер, упаковать вещи. Со мной полетел постоянный помощник, наш сын Павел. Благо, у него были студенческие каникулы.

Снег. Метель. Магаданская квартира в полном запустении. У Андрея сильная простуда, смахивающая на воспаление легких. Он так болен, что на апробацию моей диссертации прийти не смог. Несколько дней ушло на заказ и погрузку контейнера.

Я успешно прошла апробацию. Это совпало с уходом Андрея с работы. В Институте, где мы вместе проработали более 15 лет, где он написал свой главный труд – «Флору Магаданской области», конфликт достиг пика. До последнего дня Андрею чинили всяческие пакости. Поэтому улетали мы без сожаления.

В Магадане мела сильная метель, а впереди нас ждало тепло юга.

Вано выполнил свои обещания. Выбил в АН Грузии единицу старшего научного сотрудника. Был объявлен конкурс. Но это только формальность. Никто не собирался соперничать с Андреем. Я была уверена в том, что в Батуми мы прочно обоснуемся. Но Андрей, коренной москвич, до последнего момента надеялся на московский вариант. Мне об этом он не говорил. Он не выписался из Магадана. Еще в течение полугода он имел возможность вернуться в Москву. Таковы были условия бронирования жилплощади для жителей севера.

В начале февраля 1985г мы прилетели в Москву. Андрей выяснял возможность работы в МГУ, звонил заведующему кафедрой Вадиму Павлову, с которым он был, казалось, в приятельских отношениях. Но тот ему отказал. Нас звали на очень хорошие должности в Горький (ныне Нижний Новгород). Андрею предлагали заведование кафедрой ботаники в университете, а мне в сельхозинституте. Обещали квартиру. В то время в Горьком был в заключении академик Сахаров. Возможно, мы поступили неверно. Нужно было ехать в Горький. Но я уже, казалось, закрепилась на юге. Собираясь в дорогу купила складную теплицу. Нет, до конца я не понимала жизни на юге. Теплица не пригодилась.

Все мои знакомые на Зеленом мысу жили постоянно, в давно установленном ритме. А я за долгие годы привыкла бывать подолгу в Москве, заботиться о родителях Андрея, о наших детях. Год делился на две части. Одна – более длительная – в экспедициях, вторая – дома, когда мы обрабатывали собранный материал. В дальнейшем наша жизнь тоже раскололась на две части: на Москву и на Зеленый мыс.

Мы устроили большой званый ужин на масленицу – мы так делали всегда, когда прилетали из Магадана «на материк». Хотелось пообщаться с друзьями.

Уже были куплены билеты на Зеленый мыс. Моя многолетняя мечта жить на Родине, провести там счастливую старость, казалось, близка к осуществлению. Я обсуждала это с друзьями, собравшимися у нас дома.

В это время раздался телефонный звонок. Звонил Вано. Сообщал о том, что самолеты не летают. Всю Аджарию завалило снегом.

Отъезд на Зеленый мыс был задержан непогодой. На юге Черноморского побережья столбик термометра упал до минус четырнадцати градусов. Такие перепады случаются на юге раз в 20 лет. Пришлось ехать поездом. Начиная с Сухуми, поезд часто останавливался из-за снежных навалов. В Батуми прибыли поздно ночью.

Город завалило снегом. Гололед. Неприспособленные к снегопадам жители в легких пальто выглядели несуразно, словно мокрые курицы.

Наутро на вокзале нас торжественно встречал Вано Мамунидзе с сотрудниками. В огромном промерзшем привокзальном ресторане с дореволюционной лепниной на потолке угостил нас горячим чаем с хачапури, которое в Батуми готовят по особому аджарскому рецепту. Открытый пирожок под названием «пенерлы» в форме лодочки величиной с ладонь. Он с запеченным сыром, а в лодочке плавает яйцо! Со сладким горячим чаем это очень вкусно. Горячее угощение вернуло нас к жизни. Сопровождавшая Вано ученый секретарь ботанического сада Нермин Багратиони поздравила Андрея с приездом в Аджарию. Выражала надежду на то, что он не покинет эту землю. Ее пожелание мне показалось неуместным. Я не сомневалась в том, что мы приехали навсегда!

«Козлик» Вано, несмотря на высокую проходимость, смог забраться на наш холм, но не доехал до дома, только до «Магнолии». Далее мы тащили вещи по протоптанным в глубоком снегу траншеям.

Снег пригнул и разорвал стволы многих мандариновых деревьев, накрыл их полностью. Серое море батумской бухты, обрамленное белыми заснеженными берегами, с площадки выглядело необычно. Андрей растопил на террасе маленькую железную печурку и заявил, что он счастлив, что наконец он приехал домой. Я же думала совсем иначе: «Как мы будем жить в таких условиях? Что нас ждет впереди?» Подкрадывались опасения. Но я думала, что мы преодолеем трудности. Обязательно!

Я думала, что Батумский ботанический сад – тихое, мирное место. Здесь не будет интриг, которые в последние годы измучили нас в Магадане. Никто не выкинет за борт, на пенсию. Помнила, как в Москве в 55 лет увольняли научных сотрудников, полных сил и желания работать и работать. А для Андрея уход на пенсию был бы равносилен смерти. Он жил только настоящим.

Я была уверена, что мы построим себе дом. Есть сбережения. Есть изумительный сад. Родное теплое место. После Севера отогреемся, восстановим здоровье. Дети будут прилетать к нам в отпуск отдыхать. Надолго разлучаться с ними не придется. Кроме того, в Батумский ботанический сад будут приезжать из научных центров ботаники, и мы не оторвемся от передовой научной мысли, от прогресса. Андрей займется изучением Кавказа, который он так любит. А мне жизненных форм субтропических растений хватит до конца дней. Все бы так, но получилось совсем иначе!

Батумский ботанический сад.
После снегопада в новозеландском отделе.
Кордилины под снегом

В связи со снегопадом жизнь Зеленого мыса и ботанического сада на время замерла. Поваленные ветром, разломанные деревья, замерзшие теплолюбивые растения. Потери были огромными. Везде валялись ветви. У гигантских вечнозеленых эвкалиптов сохранились лишь стволы.

Вано с Тумановой, новой заведующей библиотекой, организовали инвентаризацию, перенос книг в холодный клуб на окраине сада. Пропали редкие энциклопедии и многое другое. По всей видимости, книги были распроданы. Мы с Андреем во время зимнего снегопада под окном обнаружили на земле энциклопедию Гранат. Красная обложка сверкала на снегу. Позвали милиционера, волновались, сообщили властям. Наивные!

Разломало мандариновые и деревья на нашей площадке. Мы подпирали ветви, стволы, пытались хоть что-то восстановить. Но многое приходилось выпиливать и сжигать. Раны замазывали краской, поскольку на юге при наступлении тепла паразитические грибы быстро забираются под кору.

Потекли ручьи. Мы ходили по ботаническому саду и наблюдали, как рабочие собирают упавшие ветви в огромные кучи, поливают их бензином и поджигают. Эти кучи лежат на корнях деревьев, оставшихся в живых. Никому до этого не было дела. Рассуждения на тему: «не стоит жечь, лучше сложить в компостную кучу» любезно выслушивали – и только. Галина Алексеевна вспоминала прошлые времена, когда в саду была такая компостная куча. Но помнила о ней только она.

В центре Батумского ботанического сада. Весна. Граб раскрывает почки

Андрея оформили на работу. По этому поводу был организован большой банкет в отделе интродукции. В те времена с продуктами было плохо. Все добывали из-под полы. Большую часть продуктов я привезла из Москвы. Вано также приложил максимум усилий. Использовал свои знакомства. Сотрудники отдела интродукции, особенно умелая в этом деле Гульнара Гулиашвили, горячо обсуждали меню. То и дело я слышала пока непривычные слова: «черный пхали», «ачма» «пахлава» и другие. Служебную машину гоняли несколько раз в город на базар за покупками. Процесс приготовления разнообразных блюд доставил не меньшее удовольствие, чем сам банкет. В магазине под руководством Вано было закуплено несколько ящиков лучшего вина.

На банкет кроме сотрудников отдела интродукции, были званы все заведующие отделами, сотрудники, которых я знала с молодых лет. В отделе интродукции были накрыты столы, за ними сидели почти исключительно мужчины. Из женщин удостоились этой чести только пожилые. Я была причислена к таковым. Вано возглавлял стол как начальник. Остальные женщины подавали еду, за стол не садились. По восточному обычаю после основного банкета, после того как были убраны столы и помыта посуда, они накрыли стол для себя.

Во время банкета произносились торжественные тосты. Красноречию не было предела. Тамада говорил долго. А тот, кому предназначен тост, послушно и терпеливо стоял с поднятым бокалом. После тамады произносили тосты все присутствующие, расписывая достоинства «жертвы». После того как был произнесен последний тост, тостующемуся нужно достойно ответить тем, кто оценил твои достоинства, почтить вниманием тех, кто так искренне и приятно восхвалял тебя. И только после этого торжественно опустошают бокалы до дна.

Пили и ели три дня подряд, несмотря на рабочее расписание. Во время перерыва Вано деловито приезжал к накрытым столам. После винопития пили кофе, гадали. Позже я была избалована банкетами, которые Вано называл «пур-марили». Причмокивая от наслаждения алыми губками, он переводил на русский язык слово «пур-марили»: оно означает «хлеб-соль». Вано закатывал глаза в предвкушении очередного застолья.

В течение девяти лет, которые я вторично прожила в Аджарии, меня звали на многие «пур-марили». Я была почетным гостем, «кали профессори», то есть женщина-профессор. Присутствуя на банкетах, я понимала что играю роль свадебного генерала. В мою честь произносили тосты, мной гордились. И я постепенно привыкла к этим банкетам. Вначале еда меня восхищала. Эти замечательные зажаренные поросята, ачма, плавающая в масле, по-особому приготовленная бажа – специальный соус на основе грецких орехов, сациви, жареная рыба, для которой готовится особый соус, горячий кукурузный хлеб с соленым сыром, густая кукурузная каша гоми, которую подают горячей с сыром. Все необыкновенно вкусно. С годами я разбаловалась. Мне надоело постоянное, хотя и очень вкусное меню. Но вначале все было интересно.

В мои студенческие годы в ботаническом саду такого чревоугодия не наблюдалось. Были другие порядки. Теперь аджарцы насадили свои привычные традиции. Многие сотрудники сада были родственниками, и получалось что-то похожее на большую семью.

Нужно было налаживать жизнь. Андрей по утрам рубил дрова. Это занятие ему очень нравилось. Затем, не замечая того, что он измазан сажей, глиной, шел на работу. В ботинках, измазанных глиной, заходил в дом. Я сердилась.

Тетка жила на своей половине. По-прежнему по утрам за ней заезжал Дурсун Мгеладзе, чтобы отвезти на работу. Вечером к ней заходили соседи, и она громко на нас жаловалась, для чего находила любой повод. Ни о какой дружбе, даже о нормальных отношениях, и речи не было.

Пришел контейнер с вещами, в том числе с кухонной утварью. Большое количество ножей в моем хозяйстве показалось тетке подозрительным. Она заявила соседям, что мы хотим ее зарезать. Об этом мне в ботаническом саду с полной серьезностью рассказал благообразный пожилой парторг. Я его плохо знала. Он работал в отделе биохимии. Как мне было реагировать? Не оправдываться же! И все же я до конца не понимала, что тут живут такими сплетнями. Это как длинный сериал.

Необходимо было выяснить не только границы земельных наделов, но и то, что же принадлежит мне, Саше и тетке в доме. Я склонялась к тому, чтобы тетка построила новый дом, а старый оставила мне и Саше. Дом стоит на бывшем мамином наделе. Но это не учитывалось.

Под майские праздники прилетел Олег. Он тоже с нами не здоровался. Строительство его дома шло ускоренными темпами. Теткин шофер Мгеладзе очередной раз одолжил тетке и Олегу деньги на строительство, нашел бригаду строителей и помогал знакомствами. Он познакомил Олега с первым секретарем обкома Хелвачаурского района Ниязом Гогитидзе, своим родственником. Тогда при имени Гогитидзе все ходили по струнке. Олег воспользовался этим знакомством: неожиданно на нашей площадке появилась многочисленная комиссия из района.

Снова мерили землю. Намерили в пользу тетки. В качестве свидетелей позвали соседей. Я смирилась. Скандал надоел. Мы пошли на мировую. Пусть строит, но нас не трогает.

Но не тот человек Олег. Ему никогда нельзя давать никаких уступок. Он их обернет в свою пользу. Мир закрепился всего на несколько дней. Потом начались новые военные действия.

Брат мой Саша ведет себя неприятно, двурушничает. Ему, как городскому жителю полагается 600 квадратных метров земли. А мне, как жителю села, 1500 метров.

В бывшем мамином наделе 1500 метров. Я решила выделить брату самые старые большие деревья на склоне. 19 деревьев приносят доход. А мне останется площадка – то, что больше всего любила мама, то, что я так люблю.

Я могла бы ничего брату не давать. Я кК сельский житель имела право на весь надел. Но хотелось все уладить миром. Приехав из Тбилиси, настороженный и недоброжелательный, мой брат Саша долго обмерял участок. Пришел к выводу: там, где находятся 19 деревьев, на склоне нет 600 метров. А ему они нужны и именно из моего надела. Он как всегда обижен. По старой памяти бегает вечерами к тетке. Жалуется на меня. Та его поит вином. Жалеет. Когда он со мной разговаривает, то пытается сказать, что я его обделила. Я объясняю: земли полно, есть она и за домом, на склоне.

В ответ он молчит. Я начинаю понимать, что Олегу нужна территория вокруг будущего дома. Саша ему может в этом деле помочь: прирезать полагающиеся ему еще 100 метров.

Олегу нужно забраться на площадку, и он за моей спиной договаривается с Сашей. Понимаю – в будущем Олег намерен вести наступление на всю площадку. Я уже вижукаков мой родной брат. Я связана с ним одной нитью, которую рвать не хочу и не могу. Часто он в запальчивости говорит о своем грузинском происхождении, намекая, что мое – русское. Я это сначала воспринимала с юмором. Пыталась объяснить, что и в нем не очень много грузинского, и во мне русского. Тогда глаза его становятся еще более круглыми и злыми. Особенно он не любит Андрея – человека спокойного, но умеющего невзначай сказать острое слово.

Андрей в ботаническом саду

На работе в ботаническом саду Андрею выделили место в большой просторной комнате вместе с Дато Гвианидзе, который, как правило, на работу не ходит. Комната сырая, завалена всяким хламом. Потолок во время ливней протекает.

Андрея раздражало течение жизни ботанического сада. Особенно то, что на территории сада находятся жилые дома сотрудников, и они держат не только кур, но и коров, свиней и коз. Когда я заговариваю на эту тему, меня не понимают: а как же иначе?

Ботанический сад воспринимается всеми как большая деревня.

Я помнила: раньше в питомнике была всего одна рабочая, однако сеянцы на террасах были всегда прополоты. Теперь в маленькой оранжерее у печурки сидят две толстые тетки, Назико и Дарико. Они часто гадают на кофейной гуще, но за работой я их ни разу не видела. Они уходят домой сразу же после перерыва. При этом территория питомника сократилась в два раза. Я помню, как летом крышу теплички затеняли тентами из бамбуковых стеблей. Теперь рабочие о таких приспособлениях даже не слышали.

Догадаться нетрудно: за свое безделье работницы делятся с Вано зарплатой.

Агротехники следят за рабочими. А рабочих всего один-два. Иногда это выглядит комично. Мирцу я помню молодой. Она, так же как и всегда, стоит столбиком на центральной дороге. Теперь ей уже за пятьдесят. Две рабочие рядом с ней пропалывают и сажают цветы, ассортимент которых не изменился.

Молчаливый Андрей обошел границы сада и написал пространную докладную директору, высказав свои взгляды на развитие сада. Мне он скупо, с досадой говорил, что мандарины, и только мандарины уничтожают оставшуюся в саду природу, вклиниваются в ботанический сад, в заповедник кавказской флоры на территории сада.

Нури сидит тихо: слушает, кивает, молчит. Двойная жизнь. Докладная Андрея положена навсегда под сукно.

В отчаянии и досаде Андрей говорил, что теперь уже нет Зеленого мыса – его заполнили дома. Действительно, несуразные, большие дома с крышами-зонтами вырастали на Зеленом мысу, как грибы после дождя. Хозяева к ним подводили дороги. И там, где был привычный, знакомый с раннего детства старый парк, неожиданно вырастал серый дом из брикетов. Облик Зеленого мыса менялся на глазах. Безжалостно рубили высокие деревья.

Вид на второй холм от моря
из Батумского ботанического сада.
Стоит обратить внимание на большие
квадратные дома, выстроенные вразброс

Вдоль дороги на подъеме с Зеленого мыса, на склоне холма выросло странное образование из нескольких пристроек и пристроечек. Андрей назвал их Папикяновкой. Спускаясь на Зеленый мыс почти ежедневно, мы видим это странное нагромождение комнаток, пристроек, прилепившихся друг к другу. И каждый раз досадуем.

Папикяновка

Рядом с домом Карцевадзе-Халваши, которые давно вернулись из казахстанской ссылки, п дороге к Зеленму мысу, на склоне находится небольшая плантация, принадлежащая махинджаурскому совхозу. Ее стал сторожить в мандариновую страду милиционер ботанического сада Сережа Папикян. В тревожное время сторож криками и выстрелами из одностволки пугал тех, кто ворует мандарины. В лунные ночи это случается часто.

Сережа построил маленькую сторожку якобы для охраны сада. Но вскоре там поселилась вся его семья. Потом была пристроена еще одна сторожка: из Армении приехали родственники. Таким путем прилепились друг к другу около десяти разноликих строений, к которым на маленькую площадку ведет лесенка.

Во время своих скитаний в поисках закона я изредка встречала в сакребуло (сельсовете) Сережу Папикяна. Время от времени, когда грозились снести эти странные строения, Сергей вешал на пиджак свои ветеранские медали и от него отставали. Время передышек использовалось для новой пристройки.

Зеленый мыс. Вид с горы Фриде.
Батумская бухта в дымке.
Слева видна военно-грузинская дорога.
Стоит обратить внимание на большие
однообразные дома, разбросанные по холмам

В начале апреля, с приходом тепла, природа преобразилась. Везде зазеленела трава, быстро скрыв то, что погубила зимняя стужа. По утрам пели птицы. Зацвели большие кусты азалий, рододендронов. Распустил листья бук. Мы почувствовали южное тепло. Наслаждались природой.

По утрам так приятно слушать хор птиц! В шесть утра серп луны блекнет, вырисовываются контуры пальмовых листьев. Тьма быстро сменяется светом. Первые лучи солнца появляются из-за гор. Но ещё по-утреннему сыровато, свежо. Днем же солнце сильно припекает, а в редких случаях становится очень жарко: температура поднимается выше 30о. И тогда нужно заранее закрыть окна. Вдруг после томительной жары и штиля неожиданно с моря налетает сильный порыв ветра, срывает молодую листву. Следующий порыв подобен шквальному, потом ещё сильнее, ещё, ещё! Начинается дождь, становится прохладно.

Вечерами на деревьях начинают свои концерты маленькие ярко-зеленые квакши, оглушая окрестности своеобразным, не похожим на кваканье болотных лягушек, звуками. Болотные лягушки тоже устраивают дружные концерты, их трескучий хор слышно ещё в марте, но в апреле по вечерам он доносится из ущелий с особенной силой.

Апрельские грозы сопровождаются теплыми ливнями. После грозы становится ещё жарче. Контрасты между теплом и вновь наступающими промозглыми холодами становятся более резкими.

По дороге на работу я любовалась заповедником. Он через овраг справа от дороги. Буково-грабово-каштановый лес зазеленел. Еще вчера сквозь ветви и стволы просматривалась зелень холмов. Теперь огромные кроны в яркой зелени. Зацвел рододендрон понтийский. В тени леса цветков у него немного, а на опушках цветение обильное. Каждое соцветие – целый букет.

Цветы яркие: фиолетово-красные, сиренево-розовые или бледно-сиреневые. Каждый куст имеет свой оттенок цвета. Расположенные рядом кусты могут быть в разной стадии цветения. Одни в бутонах, на других цветки только начинают раскрываться, третьи полностью раскрылись. Есть и с увядающими цветками. Теплые, очень жаркие дни ускоряют цветение. На фоне голубого яркого неба и далеких заснеженных гор цветущие рододендроны особенно эффектны. На освещенных опушках цветет лавровишня. Жужжат пчелы.

Субботник

Как и во всем Советском Союзе, нам необходимо отработать на субботнике. Мы с Андреем оделись в полевое, пошли поработать в ботаническом саду, что-то посадить, сделать полезное.

С утра в саду – никого. Не спешат. Холодно. Сыро. У Андрея болит горло. Зашли на маленький медпункт к медсестре Наргиз. Она налила Андрею из мензурки спирта. Он выпил, согрелся. Долго ходим по дорожкам сада. Ждем и вспоминаем, как год назад Андрей ходил на субботник в Магадане. Как это непохоже на то, что мы видим здесь! Там в его подчинении был маленький дружный коллектив, все работали, потом завтракали, выпивали и расходились по домам, довольные друг другом и чувством коллектива, локтя. Здесь все по-другому.

Наконец в одиннадцатом часу потянулись научные сотрудники. Но никто из них не собирается работать. Среди мужчин Андрей – единственный, кто хочет поработать физически. И единственный доктор наук в ботаническом саду. Вано в голубой, хорошо отглаженной рубашке похаживает около работающих и строго приказывает работать хорошо. И мы работаем. На крутом склоне, чтобы предотвратить смыв почвы вместе с растениями, посадили несколько молоденьких самосевов вечнозеленых дубков мирзинолистных. Позже они поднялись, расправили ветви. Потом проходя по дорожке от здания дирекции, я смотрела на крутой обрыв. Снизу поднимались, расправляли кроны, посаженные нами дубки. Я думала о том, какой здесь поразительный, почти тропический климат! Все растет почти на глазах! И это спасает от полной деградации.

Пришел контейнер. Ило Беридзе – веселый шофер ботанического сада – везет меня на большом грузовике на товарную станцию за Степановкой. Мы выезжаем на окраину Батуми в Кахабери. Передо мной вырастает нечто безобразное. Рядами впритык стоят пятиэтажки. Большой микрорайон. Разноликие застекленные лоджии отсвечивают на ярком весеннем солнце. Между домами протянуты бельевые веревки – канаты, на которых развешано чистейшее белье, раздувающееся на весеннем ветерке. В субтропиках, в краю редких красивейших растений, здесь я не вижу ни одного дерева. Ни одного. Однако Степановка с благоустроенными квартирами, канализацией, в Батуми считается престижным районом. Сюда многие стремятся попасть даже из центра города.

На товарной станции жду контейнера, который за два месяца пересек всю огромную страну. Рядом прокатный пункт. Берут напрокат тенты, скамейки для поминок или свадьбы. Разговорилась с благообразным аджарцем. Он из села Чайсубани, после свадьбы сдает скамейки. Рассказывает, что теперь свадьба должна собрать не менее 400, а то и 500 человек. Я задумалась. В стране перебои с питанием. Масло, сыр мне привозят попутчики, дети, приезжая на Зеленый мыс. А тут роскошно кормят огромную ораву народа.

Наступили теплые дни. Андрей, бродя по ботаническому саду, разогревался. Потным приходил в холодную и сырую комнату (свой кабинет). Здесь он садился за машинку и пытался работать. Я видела, что он чаще всего молчит, досадует.

Наша дочка, прилетев на несколько дней, пришла в ботанический сад. Первым делом спрашивает: «Как вы тут?». Ничем ее я не могла порадовать. У Андрея – кризис и отчаяние. Зашли в заповедник. Какая красота, когда идёшь по горной дороге и повсюду на каменистых местах с обрывов на дорогу свешиваются соцветия синих цветков омфалодеса! Невозможно равнодушно пройти мимо.

Рядом с омфалодесом, но на менее крутых участках, образует густой покров касатик лазский. Длинные ремневидные, острые по краям и на верхушке вечнозеленые жёсткие листья торчат вверх или повисают концами. Если они направлены вниз, то среди них легко заметить голубовато-жёлтые цветки. Поднялись на холм и обнаружили мандариновую плантацию, отвоеванную у заповедника. Оборачиваюсь и наблюдаю странную картину. Андрей отстал от нас, ломает ветви мандариновых деервьев. Мы ничего не можем понять. А это акт отчаяния. Кричит: «Будьте прокляты!» Потом зеленомысский Дон Кихот успокоился. Но я поняла: здесь ему оставаться нельзя.

Мандарины приносят доход. Поэтому их сажают везде, где только можно, предпочитая всем другим культурам. Я говорю соседу Темури: раньше вокруг наших домов был буковый лес. Я помню. А он мне в ответ: «Тут всегда были мандарины»!

Андрей написал Вадиму Николаевичу Тихомирову, заведующему кафедрой высших растений в МГУ, борцу за охрану природы: «Хочу изложить тебе причины, почему я собираюсь отсюда, то есть из Батумского ботанического сада, уйти. Здесь нет не только ученых или ботаников, но даже и таких людей, которые бы просто любили растения, не говоря уж о природе в целом. Все заняты своими личными делами и тем, как бы больше настричь с сада. Прошедшая зима с ее гигантскими снегопадами очень тому способствовала, и сейчас сад буквально вырубают и выжигают. Мысли, что дерево можно спасти – поднять, подвязать, закрасить сломанное место, – здесь и в помине нет. Мелочь жгут часто на корнях. Мы по этому поводу много говорили, но бесполезно. Были обещания, но их не выполнили. Это тоже страшно раздражает. Всё выслушают внимательно, понимающе, но ничего не сделают. Вдвоем спасти сад невозможно. Есть еще проблема – уменьшение территории: то электролинию проведут, то водопровод. Но чаще – владельцы соседних домов втихомолку прирезают себе кусочки. Обычно это сами сотрудники сада. Но и простой народ этим не гнушается. И самое страшное – отхватывают куски от заповедного леса, «никому не нужного». По саду вовсю разгуливают куры, индюшки, даже бараны и коровы. Только свиней не хватает, но я не уверен, что их нет. Все «освобождающиеся» места в саду (из-за снегопадов, ветровалов) занимаются мандаринами».

Так же откровенно он пишет проректору по науке Горьковского университета Анисимову: «Я решил окончательно и бесповоротно пробыть здесь, то есть в Батумском ботаническом саду, как можно меньше, то есть убраться отсюда как можно скорее, желательно, конечно, в Россию, и вовсе не из-за того, что здесь грузины или аджарцы, а из-за того, главным образом, что здесь нет ни ботаников, ни ученых вообще, а есть корыстные хищники или, в лучшем случае, равнодушные байбаки, озабоченные чем угодно, но только не делами сада, не состоянием растений. Прошедшая суровая зима это показала во всей своей красе. Поломало и поморозило много деревьев. Казалось бы, надо принимать меры к спасению того, что осталось, но все эти меры свелись к одному – пилке, рубке, сжиганию, зачастую на корнях, живых деревьев. У меня сердце кровью обливается, когда я вижу все это каждый день своими глазами. Просить, уговаривать сделать как надо – бесполезно».

Это письмо как нельзя лучше отражает наше состояние. Мы сразу же оказались оторванными от привычной деловой интересной жизни. В старом домике с неустроенным деревенским бытом, в десяти километрах от города жить трудно.

Идиллические мечты о счастливой старости, о постройке дома на Зеленом мысу рушились на глазах.

Прописки в Аджарии у Андрея нет. Въезд в пограничные районы ему запрещен. В канцелярии, кроме Хедие, работает машинисткой Дуся. Печатает по-русски. Она верно служит Вано. По его приказу она выманила у Андрея военный билет, положила в сейф. Наивному Андрею объяснила – так положено. Он и отдал. Я, случайно узнав, удивилась. А вдруг мобилизация? Чего хотел добиться этим Вано – трудно сказать. Возможно, боялся, что Андрей пересечет границу?

Андрей срочно летит в Москву. Там вышел сигнал его книги «Флора Магаданской области». Надеялся ли он в то время остаться в Москве? Какие мысли бродили в его голове? Много позже он мне рассказывал, что у него было что-то похожее на депрессию. Он лежал и размышлял. Вот он так много работал, а теперь никому не нужен.

В Москве простудилась дочка Оля, лежит в больнице. Воспаление легких. А у нее госэкзамены. Я полетела в Москву. После больницы Оля сдала экзамены и я ее с астматическими сипами отправила в Крым, под Судак.

Одновременно пыталась выхлопотать место для Андрея в Главном ботаническом саду. Поход туда закончился полной неудачей. Но Господь нас пожалел. Я попала на прием к студенческому другу Андрея, декану биологического факультета МГУ, Михаилу Викторовичу Гусеву. Он пообещал выхлопотать место для Андрея.

Я была в Москве, а Андрей собрался на стационары в Казбеги и Бакуриани. Перед отъездом в Тбилиси он собрал свежий чай, яйца наших кур. Повез гостинцы Саше и Тамаре. О, Тамара понимала толк в этих свежих яйцах! Но встретила Андрея более чем прохладно. Видимо, сначала не рассмотрела или представить себе не могла этого милого и непосредственного поступка. Андрей стоит на пороге, а Додо, (в Грузии постоянно сокращают, переделывают имена), то есть Тамара, стоит, не приглашает и кричит в глубину квартиры: «Саша, это к тебе!» Такое вот гостеприимство. Андрей немногословен. Когда я вернулась из Москвы, кое-что узнала. Саша живет отдельно, на лоджии. Там у него свой мир железок, болтов и болтиков. Жалуется на Тамару, которая полностью себя посвятила разбалованной дочке Ирочке. Когда Андрей уезжал в горы, договорились, что ключи будут у соседки. Андрей, нагруженный гербарием, пришел к соседке, а у нее ключа нет. Пришлось на жаре до позднего вечера ждать хозяев. Говорил: «было трудно после дороги». Тихий, спокойный, мой муж не мог до конца осмыслить подлый характер этих людей. Да и я тоже. Родственники!

Случайно узнаю: поездки Андрея вызывают недовольство сотрудников. Почему он постоянно ездит? Казалось бы, человек активно работает, должны поощрять. Но нет: считают, что Андрей тратит зря деньги, катается. Добрый Нури Мамедович никому ни в чем не отказывает.

1985 г. Середина лета (вторая половина года)

Июль – зенит лета, его макушка. В ясные дни круглые сутки жарко. Cветает в 5 утра, солнце заходит в десятом часу вечера. Убывание дня незаметно. Только по утрам, ещё до восхода солнца, ощущается приятная утренняя прохлада. Но уже в девятом часу солнце сильно печёт, а днём становится так жарко, что камни на морском пляже раскаляются. Вдали колышется жаркий воздух. Асфальт плавится.

Морские купания в полном разгаре. Пляжи заполнены курортниками, но с 12 до17 часов они пустеют. Жара! В это время даже местные жители предпочитают дневной отдых, нечто вроде сиесты.

Ясные дни могут резко смениться проливными ливнями с грозами. Потоки воды обрушиваются на землю, низвергаются вниз с холмов, смывая почвенный слой, прибивая к земле высокие стебли молодой кукурузы, срывая листья с деревьев. Во время ливней море сильно штормит. С высоких холмов хорошо видна мутная полоса грязной взмученной воды, огибающей батумский мыс. Это бурные воды Чороха и Аджарисцкали выносят далеко в море смытую с холмов и гор почву.

После таких шквалов не редкость затяжные долгие моросящие дожди. И тогда днём держится довольно высокая температура 23 – 24 градуса, но ночью из-за высокой влажности температура может упасть до 15 – 17 градусов. Становится неприятно, промозгло.

Июль местное население называет гнилым месяцем. Огородные культуры – огурцы и помидоры – часто сгнивают, не дозрев. Парит словно в огромной оранжерее. В ясную погоду температура постоянно, и днем и ночью, держится в пределах 25- 30, а то и подскакивает до 35 градусов.

Ливни, перепады температуры, жару Андрей переносил трудно.

Середина лета. Олег приехал из Москвы. Его стройка идет полным ходом: договаривается о подвозе бетонного раствора, брикетов, бригада строителей возводит стены. Несмотря на перемирие, отношения у меня с Олегом и теткой холодные. Каждый живет на своей половине, встречаясь лишь на кухне, в местах общего пользования.

Саша с Тамарой в очередной раз приехали на Зеленый мыс. Тамара картинно заявляет: «Пусть Саша хоть что-то сделает для меня! Получит наследство».

Стройка Олега вызывает у моей невестки зависть. Она жалуется: в свое время не сообразила, сама не построила. Олега она недооценила, считала шалопаем. А он – настоящий хозяин. Саша же любит только застолья. Возбужденная Тамара рассказывает с восхищением, как Олегу удается договариваться о подвозе незаконного раствора бетона.

«Прямо с завода! Прямо с завода!» – с придыханием, закатывая глаза, повторяет Тамара.

«Все встанет на свои места. Мы тоже не бедные. Построим свой дом».

Нет. В советском государстве законы уже не работали. В Аджарии особенно.

Коварная Тамара решила за моей спиной договориться с Олегом.

Середина теплой южной ночи. Я волнуюсь о здоровье дочки. Вниз по дороге от нашего дома на дереве у дома Щепетовых висит почтовый ящик. Ночью я решила проверить, нет ли письма. Спустилась по тропинке к почтовому ящику. Вынула письмо, очень обрадовалась. Возвращаюсь. Дорога плавно поднимается к нашему дому. Вижу за домом на освещенной площадке застолье. Под электрической лампой за столом сидят: тетка, Олег, Саша.

Думаю с досадой: наверное Сашка пошел к Олегу очередной раз выпивать, жаловаться на жизнь! Залаяли собаки. Я решила пойти предупредить Тамару. Поднялась в Иверию. А ее нет. Начинаю понимать, что и она сидит с теткой и Олегом за домом. Как только я захлопнула дверь – Тамара открыла дверь на половине тетки, проверяла – сплю ли я. Я стала раздумывать: как поступить? Открыть их предательство сейчас? Решила промолчать. До этого момента еще теплилась надежда. Брат. Но уже накапливалось презрение.

Олег продолжает наступление. На этот раз для нас весьма выгодное, о чем он и не подозревал. Вано работает над докторской диссертацией. Надеется на нашу помощь и поддержку. Поэтому, как я подозреваю, он так активно хлопотал о местах для нас в ботаническом саду. Правда, вслух об этом не заговаривает. Вано может меня защищать, он ведь брат первого секретаря всей Аджарии, который выше Гогитидзе. Через несколько дней Вано мне в испуге рассказывает: к нему приходил Олег и сказал, что знает, почему он нас пригласил на работу в ботанический сад. Мы пишем ему диссертацию. А у Олега связи в ВАКе, высшей аттестационной комиссии. Если Вано будет меня защищать, он постарается, чтобы Вано не защитил своей диссертации. Я усмехнулась. Блефует мой нахальный брат!

Каков натиск! Не знаю уж, были ли у него связи в ВАКе. Но я думаю, он не преминул бы написать жалобу, ведь они с матерью в этом деле большие умельцы.

К чести Вано нужно сказать, что с просьбами о диссертации он к нам не обращался.

Пошел второй год строительства дома Олега. Он строил его без всякого разрешения, торопился. Не жил на Зеленом мысу, но когда приезжал, пользовался знакомствами. Когда я обращалась в колхоз, в район с просьбой разрешить наш спорный вопрос – дело с утверждением земельного участка затягивалось. Тетка перед соседями представляла нас плохими людьми, которые хотят ей навредить.

Спустя более года, как я переехала на Зеленый мыс, состоялось колхозное собрание. Тетка приехала, но ее присутствие не сыграло роли, и за нами был закреплен земельный надел. Я имела право на 1000 квадратных метров, а Саша на 500. Но реальные границы в будущем стали предметом многочисленных перемеров. Саша хотел 600 метров, Олег хотел продвинуться на площадку. Наступление шло против меня. Олегу было выгодно, что мне не дают разрешения на строительство дома из-за того, что он затеял самовольное строительство. А я хотела получить разрешение на строительство законным путем. Но сложилась неразрешимая ситуация: и новый дом тетке не утверждают, и старый наш дом остается спорным.

Как и раньше, тетка создавала обо мне отрицательное мнение не только среди ближайших соседей, но и у всех, с кем она встречалась. Она создала облик женщины непорядочной, гулящей, приехавшей из страшных мест – из Магадана.

Мне казалось это бредом. Но, как показало будущее, дело приняло зловещий для меня оборот.

Катя и Вася Щепетовы сделали выбор. Их дочь Рита в Москве очередной раз передавала через меня продукты. Хотя можно провезти только 20 кило и продукты нужны нам самим, я взяла. Когда я принесла Щепетовым передачу, обратила внимание на смущение тети Кати. С одной стороны масло, продукт важный. А с другой стороны – моя тетка их лечит, и нежелательно, чтобы она видела, как я заглядываю по-соседски к Щепетовым. Я поняла и больше не заходила. А позже шутила, что тетя Катя, когда попадет в загробный мир, будет жариться на этом масле.

Проблемы с водой (водяные проблемы)

Вернувшись в родной дом после смерти моей мамы, я столкнулась с многими бытовыми трудностями. Например, с проблемой обеспечения водой. Очень давно на площадке был колодец, а на склоне холма – замечательный родник. Вода особенная, кристально чистая, вкусная! Но когда я оказалась на Зеленом мысу второй раз, колодец уже был завален мусором, а сверху положена большая бетонная плита. Цоколь соскочил с колосников, опустился, воды не стало. Главное – не стало специалистов, которые могли бы восстановить воду в колодце. Зачах и родник. Он находился теперь на территории Деметридзе. Они превратили в помойку место, куда я в детстве с прабабушкой ходила за водой. Проходя мимо, я часто вспоминаю далекие, уже почти нереальные времена.

Позже выше нашего дома у другого родника был сделан большой водозабор. От него к нашему дому и домам соседей были проведены трубы. А так как соседние дома находятся довольно далеко друг от друга, то железные трубы были длинными. Потом трубы состарились, заржавели и во многих местах стали протекать. Дядя Вася Щепетов хотел обнаруживать прорыв трубы своеобразным способом. Он считал, что на некотором расстоянии друг от друга нужно просверлить трубу и наблюдать, течет сверху вода или нет. Такой метод вызывал много споров и даже насмешек. Но водопровод прохудился и без этого странного эксперимента. Тогда взоры моей мамы и тетки обратились на большой водозабор на даче Карелиных, выстроенный еще в дореволюционные времена. Родник с чистейшей водой бьет сильно. Из него берут воду для всего дома отдыха «Магнолия», расположенного довольно далеко. Директор дома отдыха пошел навстречу тетке и маме, разрешил пристроиться к воде. Были закуплены белые пластмассовые трубы, их по земле протянули с вершины холма через мандариновый сад к нашему дому. Трубки пересекали тропинки, террасы. Расстояние большое. Вода текла. А между тем соседи скинулись для сооружения общего водопровода. Планировали присоседиться к дому отдыха Четвертого управления. Это тоже довольно далеко, но более надежно, так как туда качают воду из глубокой артезианской скважины. Но дело затягивалось, и многие соседи присоседились к маминым белым трубкам. Особенно просили об этом Щепетовы, Катя с Васей – самые дальние. Летом к ним приезжала дочка с маленькой внучкой. Мама и тетка не возражали. Да вот беда: студенты техникума субтропических культур спускались с лопатами на террасы, ежегодно делая перекопку, или с тохами (тяпками). Иногда этот техникум в шутку называли тохникум, намекая на то, что студенты выполняют роль рабочих. Для того чтобы напиться воды, студенты ловким ударом тохи или лопаты перебивали белую трубку. Просто беда! Больная мама, тетка или кто другой, кто оказывался в это время в нашем доме, отправлялись по холмам с изоляционной лентой и пассатижами, чтобы найти разрыв и склеить. Часто вставлялись новые трубки. Но все же мама и тетя и все, кто к ним присоединился, пользовались прекрасной родниковой водой.

Потом дядя Вася сообразил: чем меньше будет пайщиков, тем меньше забот, тем больше воды им достанется. Логика железная. Дядя Вася хоть и ветеран, но подловатый. Забыл, как он слезно просился присоединиться к белому водопроводу. Теперь маме и тетке было отказано. Мол, у них есть вода, а все остальные продолжают страдать от перебоев в старом водозаборе.

Мамы уже нет в живых, и меня лишить права пользования водой теперь легко. Беда нагрянула неожиданно: водозабор «Магнолии» тоже стал мелеть. Мне отказали, трубки вырвали и сожгли. Я осталась без воды. Дядя Вася упирается, не хочет помочь.

Мой муж смотрит на проблему совсем спокойно: воды на Зеленом мысу вполне хватает. Она упадет на нас с неба. Он объясняет: –Это самое дождливое место в Европе. 2500 мм осадков в год!

–Но ведь в бочке размножаются как бешеные комариные личинки! – отвечаю я. Любит Андрей иногда так шутить и ничего не предпринимать. Все решится само собой. Философ!

Я бреду в отчаянии в Сакребуло, бывший сельсовет, то есть в местную администрацию. Оказалось: если заплатить побольше – все сладится. И сладилось. Дядя Вася притих. Сосед Сережа Авдишвили работал слесарем в доме отдыха Четвертого управления. Он присоединил к скважине всех соседей. И меня тоже. В воде я больше не нуждалась до самого отъезда с Зеленого мыса.

Работы в ботаническом саду идут своим чередом. Я постоянно вижу косаря под кронами деревьев верхнего парка. Он скашивает нежный женский папоротник. Для чего? Начинаю понимать. Косить его легко, а деньги выписывают за скошенную площадь. В то же время косить высокий жесткий мискантус тяжело. Поэтому там, где он растет, косят редко. Мискантус забивает молодые посадки. Часто скашивают и эти посадки вместе с травой. Чтобы косарь увидел посадки, ставят рядом высокую палку. Но это не спасает. Я предлагала яркие метки, но никто меня не услышал, никому не было дела.

Теперь эта история почти позабыта. Капитон Цхоидзе, отец Мирцы и Циалы, в настоящее время уже ушел в лучший мир. В ботаническом саду трудятся его дети и внуки.

Случай, о котором рассказывали шепотом, произошел во время Великой Отечественной войны, примерно в 1943 году. В саду стал работать научным сотрудником известный ботаник Михаил Григорьевич Попов. Беспартийный. Агротехником работал Капитон Цхоидзе. Партийный. Капитон по небрежности скосил посаженную Поповым редкость. Высокая была вокруг трава. Попов набросился на Капитона с кулаками. Разгорелся скандал. Михаилу Григорьевичу пришлось уехать. Возможно, это его спасло от репрессий.

Проявлять инициативу в ботаническом саду не принято. Все идет по давно установленному порядку. Красивые беседки из бамбука состарились и разрушились. Не видно бамбуковых оград и оградок. Они состарились, а новых не сделали. Фасон забыли. А какие красивые я помню! Их изготавливал Николай Михайлович Пурцхванидзе. Он знал секреты обработки бамбука. Но Николай Михайлович, состарившись, не передал никому свое искусство. Это был агротехник высокого класса. Такой же, как и состарившийся Сулейман. Кто их учил субтропическому садоводству?

Теперь чай деградирует, тунг пропал. Срублены сорта хурмы, описанные в моем дипломе. Но ботанический сад сохраняется. Все так же тенисты его дорожки. Так же стоят высокие деревья. Хотя… Новые посадки проводятся. Но сажают растения поодиночке, на террасах. То, что выживет, что не будет скошено – выстоит. Другие посадки заглохнут. Но стоит задуматься, как бы это выглядело, если бы в саду был архитектор, гармонично размещающий посадки в соответствии с их будущим размером. Как это сделал в кратчайшие сроки Андрей Николаевич Краснов.

А чему учат студентов техникума? Я не знаю. Там преподают на грузинском языке. Куда после окончания техникума попадают на работу выпускники? Из них в саду только Гульнара Гулиашвили. Но ее квалификация оставляет желать лучшего. Она отвечает за коллекцию американских растений. Я увидела у нее на участке японскую абелию и посоветовала пересадить. Она мне гордо заявила: «Раз она там растет – значит, она американская». Спорить бесполезно. Гульнара гордая. Портить с ней отношения нельзя – она еще и мстительная.

В середине лета я впервые попала в верхнюю Аджарию, на перевал Годердзи. У Андрея нет прописки, и он в пограничную зону ездить не может.

Вано – лесовод. Часто с гордостью говорит: «Мы лесники!». У него на перевале Годердзи заповедные, огороженные участки букового леса. Он там ведет наблюдения, мы поедем работать на эти участки.

Валентина Васильевна Моцкобли, узнав, что я поеду в район Бешуми, просит меня привезти оттуда, с яйл, сиреневую скабиозу, которую она там собирала в молодости вместе со своим мужем. Дорогие для нее воспоминания.

Скоро, скоро моя мечта побывать в горах сбудется!

За мной должны приехать утром. Я волнуюсь, жду. Ведь я впервые попаду в горную Аджарию, о которой слышала с детства как о какой-то замечательной недоступной стране.

Ожидание сильно затягивается. Наконец в середине дня к нашему дому подкатывает «виллис» Вано. За рулем Автандил Беридзе, молодой человек с неприятными пронзительными глазами, родственник Вано. Рядом с ним Вано и Бидзина. На заднем сидении я с Нази, Гия Леонидзе и Хедие. В ногах и за спиной стоят ящики, корзины с продуктами, в основном с овощами и фруктами для детей Хедие и Бидзины. С нами поедет и Славик Кипнис – почвовед.

Славик в ботаническом саду недавно. Вано возлагает на него большие надежды. В диссертации Вано, посвященной лесам Аджарии, почвы играют большую роль. Кипнис недавно развелся с женой, приехал из Киева и теперь живет в Батуми с матерью, которая преподает русский в педагогическом институте, уже переименованном в университет.

Славу мы искали долго, более часа. Оказалось, его никто не предупредил о поездке, и он собрался на пляж. Наконец отряд в полном составе. Дело остается за штампами в командировочных удостоверениях, пропусками в запретную зону. Вано в отделе пропусков свой человек. Он сам забирает наши паспорта, встречается с нужным начальником и через полчаса, гордый и довольный, выходит из пограничного управления. Можем ехать! Вторая половина дня…

Плотно набитая людьми и продуктами машина набирает скорость. Пересекаем Кахаберскую низменность. За Хелвачаури начинается неизвестная для меня страна. Дорога вьется вдоль Чороха. На склонах зеленеет буковый лес. У слияния Чороха с рекой Аджарисцкали, давшей имя всему краю, – пограничный пост. Тут скопилось несколько ПАЗов с пассажирами. Людей высаживают, пограничники тщательно изучают их паспорта: у жителей горной Аджарии должен быть штамп о том, что они проживают в пограничной зоне. Наши командировки также проверены, и мы едем дальше. Дорога вьется вдоль реки, постепенно набирая высоту. Проезжаем селение Пирвели маиси. У Махунцети скалы противоположных берегов почти смыкаются. Дневная жара разогревает машину.

Кеда – районный центр в широкой долине. На холмах рассыпаны большие дома. Отсюда родом Вано и его и брат – первый секретарь! Все показывают на дом Мамунидзе. Я вижу на горе большой дом, ничем не отличимый от других крупных домов.

Остановка у родника Дандало. Тут, как правило, машины останавливаются на несколько минут, чтобы пассажиры могли напиться прозрачной воды из большого, мощно бьющего родника. Рядом торгуют чхинти –вареной молодой кукурузой. Жаркий ветер развевает соцветия высокой кукурузы. Около домов на нитках нанизаны гирлянды больших листьев табака.

Следующий районный центр – Шуахеви. «Шуа» в переводе – середина. Недалеко от поселка нас встречает пограничный городок из нескольких квадратных пятиэтажек. Тут он смотрится как что-то нелепое. На противоположном берегу узкого ущелья реки – развалины старинной крепости. Они красиво вписываются в горный пейзаж с обрывами, скалами, высокими темными елями. В центре поселка крутая лестница ведет к администрации. Лестницу венчает памятник Ленину. Он такой большой, что, кажется, заполнил все ущелье и выглядит совершенно несуразно. Стоит полуденная жара. Дорога берет круто вверх. Река блестящей лентой вьется по узкому ущелью.

Долина Аджарис цкали.
Слева вьется главная дорога, ведущая к перевалу Годердзи

Вскоре мы въезжаем в Хуло – следующий районный центр Аджарии, самый высокогорный. Дома прилеплены к правому берегу. Остановка у администрации. Обшарпанное здание производит печальное впечатление. Вано хочет встретиться с главой района, местным первым секретарем. Но тот поехал договариваться о кормах для скота. Далее едем без остановок вплоть до перевала Годердзи. Горный пейзаж портят дома. Они разбросаны, рассыпаны по склонам. Пересекаем красивые луга с высокими травами. Тут скот не выпасают. Берем несколько более крутых серпантинов и въезжаем на перевал. Вокруг все голо: трава выщипана мелким ( едва по пояс человеку) скотом, который поодиночке бродит по высокогорьям. Поворачиваем в сторону, едем мимо летовок – маленьких деревянных домиков из досок. Въезжаем в один из таких летних поселочков, Бешуми. В домике с большими щелями, с широкими полатями отдыхают дети Хедие и Бидзины. Девочка и мальчик – копия отца. У них такой же огромный горбатый нос. Высокогорный воздух пошел им на пользу. Нежные лица покрылись красивым загаром, сквозь который пробивается здоровый румянец.

Бешуми – горный курорт. В середине лета внизу, на побережье, стоит влажная жара. Раньше в заболоченных долинах размножался малярийный комар анофелес. От жары и малярии в самый жаркий месяц, который назывался гнилым («дамплис тве»), люди уезжали в горы. Когда с малярией справились, традиция уезжать в горы сохранилась.

Здесь довольно холодно, понадобились теплые кофты. Хедие угощает жареной картошкой. В горной Аджарии она особенно вкусная, выращивается на крутых склонах, так же как кукуруза.

Застолье на этом не кончилось. Мы званы к более высоким гостям в большой дом, более похожий на сарай. Там угощают по-царски. Льется вино, в честь Вано произносятся пышные тосты. Толстые улыбающиеся люди, видимо, хорошо известные и занимающие хлебные места в Аджарии, произносят красивые, витиеватые тосты. Принимают ведь экспедицию! Знаменитого ученого! Он родной брат Варлама, первого секретаря! В конце застолья на столе оказался арбуз огромных размеров. Кофе подает сестра самого Нияза Гогитидзе, первого секретаря Хелвачаурского района. На ее пальце сверкает перстень с большим брильянтом.

Наевшись до отвала, поздним вечером мы покинули гостеприимный сарай. Поехали в гостиницу, расположенную на плоском плато на вершине перевала. Это одноэтажное здание из блоков. Внутри вполне комфортно. Мне и Нази, моей сопровождающей, выделяют уютный номер. Мужчины – в другом. Завтра предстоит работа. Вано благоговейно показывает мне особый номер гостиницы, объясняет. Тут останавливается его великий брат – Варлам. Говорится это с почтением, с придыханием.

Выхожу из гостиницы. Тишина. Огромная луна освещает бархатные горы, каскадом уходящие вниз, в темные ущелья.

Встали рано. Важный Вано собирает свой отряд. Завтракать мы не будем. Слава Кипнис, у которого больной желудок, начинает возмущаться. Но не громко. Жалуется мне. Я еще не знаю привычек Вано. Позже пойму: он привык, так же как и его предки, есть редко, но много, а между трапезами может быть большой перерыв.

Ботанический отряд едет на объект. У Бидзины в руках высокая мерная линейка. Огороженный лесок подвергался потравам. Во многих местах сетка рабица, которой огорожен лес, порвана. Недалеко на пригорке дом лесника. Он должен охранять участок, но делал эту работу плохо. Подлесок из рододендрона, трава во многих местах объедены скотом. За проволокой – только деревья. Травы нет совсем. Нет и подлеска. Низкий худой скот уныло поодиночке бродит между деревьями, выискивая, что бы пощипать. Не тронуты лишь небольшие куртины ядовитой дафны понтийской. Все это производит тяжелое впечатление. Не лучше и на безлесных участках яйлы. Там, где когда-то были высокие травы, все выщипано, выбито. Во многих местах образовались овраги. Гербарий собирать совершенно невозможно! Только во влажных мочажинах кое-что успевает немного отрасти.

Весь день Бидзина мерит, Гия Леонидзе записывает. Кипнис и я бездельничаем, бродим по лесу. Слава возмущен: у нас с утра ни крошки во рту! Вано надеется на гостеприимство лесника, но тот прячется. Ведь нужно накормить большую ораву, которая хочет и вина попробовать, и вкусной густой сметаной каймагом полакомиться, и попробовать красиво скрученный по особому фасону сыр. Лесник небогат, где ему взять такое угощение? Под вечер мы, голодные, возвращаемся в гостиницу. По дороге нам навстречу едет запыленный «виллис». В нем такой же запыленный, усталый первый секретарь Хулойского района. Машины остановились. Началось братание. На лице усталого секретаря явно читается досада. Но он принужденно расплывается в улыбке, зовет нас на банкет в ресторан на перевале. Завтра утром.

Вано озабочен: брат поручил ему в аэропорту встретить почетного гостя. Время прилета самолета, на котором летит гость, Вано неизвестно. Но от этого зависят сроки нашей «экспедиции». В гостинице телефон работает плохо. На голых покатых отрогах перевала расположен летний филиал пограничной заставы. У пограничников хорошо налажена телефонная связь. Вано с Бидзиной и Гией несколько раз ходит к пограничникам. Связаться не удалось. Необходимо возвращаться вниз, в Батуми, встречать гостя.

Солнце встает из-за гор. Освещает зеленые холмы в утренней прохладе. День обещает быть жарким. Опять идут телефонные переговоры. Гость прилетает в первой половине дня. Нужно срочно ехать вниз, в Батуми! С другой стороны, мы приглашены в ресторан. Он находится тут же, недалеко от гостиницы. Секретарь Хулойского района уже прибыл, чтобы достойно угостить высокого гостя, то есть брата первого секретаря.

Ресторан – блочное одноэтажное вытянутое здание. В большом зале длинный стол расположен буквой Т. Идут приготовления. Мы бродим вокруг ресторана. Вано объясняет мне тонкости местной кулинарии. Его красное плоское лицо расплывается в предвкушении вкусной еды. Причмокивая, объясняет, что утром положено есть жирный бульон. Он это произносит как-то по-особенному, с акцентом: «жирный бульон по утрам – это очень вкусно и полезно!».

Через несколько минут вся наша группа приглашена за стол, который ломится от еды. Дымятся только что приготовленные мчады – кукурузный хлеб. Горкой лежит свитый в косички сыр. Рядом густая сметана каймаг и жирный бульон с крупными кусками мяса. На столах водка и вино. Первый секретарь начинает серию тостов. Первый тост пьется за первого секретаря – за Варлама, которого сравнивают с солнцем!

После обильной трапезы нужно спешить вниз, на аэродром. И мы на предельной скорости, разомлевшие, мчимся вниз горными дорогами. Мелькают поселки. Всего через два часа мы прибыли на аэродром. К досаде Вано, гость уже приехал и сориентировался сам. На этом заканчивается мое первое знакомство с горной Аджарией. Скабиозы с сиреневыми соцветиями я там не увидела…

Вторая поездка намечена в Колхети, то есть в Колхиду, на лесные посадки в болотистых окрестностях Поти, сделанные Вано в то время, когда он готовил свою кандидатскую диссертацию.

С утра собирались очень долго. Приготовили пачку газет для гербария. С утра долго ждали Бидзину. Он задержался в Тхилнари, у себя дома. Это в 20 километрах от ботанического сада. Когда он появился, оказалось что главный инструмент – мерная линейка – забыта. Пришлось снова возвращаться в Тхилнари. На это ушло более трех часов. В результате поехали уже за полдень. Но в Аджарии и соседней с ней Мингрелией все близко. Поэтому в заболоченном леске, наполненном комарами, мы оказались в середине дня, в самый пик жары. Душная влажность, комары и нудные измерения до позднего вечера – вот что осталось в памяти о второй поездке. А так как Олег вскоре пригрозил Вано своими знакомствами в ВАКе, Вано больше меня в горы с собой не брал. Хотя я была включена в тему по охране горных лесов.

Я сижу в кабинете Вано. По местной привычке в кабинет входят все кто хочет. Вошедшие долго сидят за столом, ждут, когда очередной посетитель переговорит с Вано и уйдет. Вано долго мне говорит о том, что моя тема «сидит» в плане. Почему не стоит? Ах, не все ли равно: сидит, стоит… Одни говорят так, другие этак. Я слушаю терпеливо.

Вано рассказывает о том, что в лесу, на границе, был обнаружен тоннель, по которому уходили в Турцию из Советского Союза. Правда ли? Тогда я сомневалась. Но через несколько лет, попав в Скурдиди на границу, поняла – вполне вероятно. Так густ колхидский подлесок. С другой стороны, для того чтобы прорыть тоннель в горах, в земле, требуется огромная рабочая сила. Возможно, проделали тоннель в зарослях. А может Вано пугал или выдумывал, так как военный билет Андрея заперт в сейфе? Возможно, предупреждал на восточный манер.

В середине лета истек срок московской брони. Я очень боялась, что Андрей потеряет московскую прописку. Уговаривала его уволиться и ехать в Москву, прописываться. Но Андрей уперся. Пока не будет места, в Москву ехать не соглашался. Все наше будущее висело на волоске.

Я наняла адвоката, некоего Манукяна. Но он вел двойную игру и, по всей вероятности, был подкуплен Олегом. Это обнаружилось позднее. А тогда я наивно верила этому адвокату, ездила постоянно в город, выясняла ситуацию со строительством.

Жаркое лето достигло пика. Разница между дневными и ночными температурами сравнялась, ночь не давала отдыха. Мы спали на улице. Только морской бриз под названием «ниави» приносил некоторое облегчение. Часто, видя бледное лицо Андрея, я вспоминала: у него больное сердце. На севере, при головокружительных подъемах, где он никогда не щадил себя, эта мысль не приходила мне в голову. Жаркий влажный климат не подходил здоровью моего мужа, оно стало ухудшаться.

Олег решил дразнить Андрея, зная, как болезненно он относится к порубке деревьев. Жаркий влажный день. Я спустилась от дома на плантацию, собираю чайный лист. Слышу издалека – Андрей кричит не своим голосом. Поднимаюсь. На площадке стоит молодой, красивый и наглый лесник Хелвачаурского лесничества. Одет с иголочки. А перед ним потный, в одних трусах Андрей. Лесник, улыбаясь, говорит: он подаст на нас в суд за то, что мы якобы срубили грушу. Ничего не понимаю. Вижу на стройке ухмыляющегося Олега. Лесник продолжает: высокую куннингамию у строящегося дома Олега он срубит. Она стоит очень близко от будущего дома. Андрея таким отчаянным, исступленным я никогда не видела. Он кричал, рвался в драку. Лесник ушел. Я пыталась успокоить Андрея. Быстрей бы отсюда уехать… Быстрей бы!

На следующий день, когда мы возвращались с работы и с верхних ступенек дачи Карелиных смотрели вниз, Андрею привиделось срубленное дерево. Он в отчаянии сел на ступеньки, не хотел идти домой. К счастью, куннингамию не срубили. Олег только дразнил. Но в следующие годы была срублена высокая сосна веймутовая, большой граб.

Приехал на каникулы наш сын Павел. Приехала в гости с сыном моя приятельница Лада Шафранова. Вместе с ними Андрей поехал в высокогорья в Южную Осетию на стационар ботанического института. Он, как всегда, не терял времени и любую минуту использовал для сбора гербария.

Лето – разгар курортного сезона. Приезжают знакомые. Денег за постой с них, как это делала мама, я не брала. Не могла преодолеть этот барьер и позже.

Среди маминых знакомых, которых она упоминала в своих письмах в последний год жизни, была молодая женщина Наташа из Тбилиси. Мама писала, что она ей оказывает знаки внимания. После смерти мамы Наташа прислала мне гречневую крупу и альбом с репродукциями. Писала, что хотела бы приехать на Зеленый мыс, пойти на могилу мамы. Я, конечно, откликнулась.

В начале лета на моей половине появилась миловидная черноволосая молодая женщина. С Наташей приехала и ее сестра. Я устроила гостей в угловой комнате, забитой вещами, прибывшими из Магадана. Места у меня почти не было. На следующий день под вечер на пляже я увидела сестру своей гостьи в объятиях известного на Зеленом мысу ловеласа. Он прыгал на спине красавицы, делая жесткий массаж. Зрелище впечатляло. Придя домой, я обнаружила Наташу на половине Олега. Через пару дней сестра испарилась. Наташа застряла на Зеленом мысу надолго, прожила на теткиной половине почти год, якобы охраняя мою тетку от меня. Она также числилась поварихой большой бригады строителей.

Ко времени отъезда Олега, в сентябре, строящийся дом достиг третьего этажа. Выглядел он весьма своеобразно: первый этаж по площади меньше второго, который опоясан балконом. Получилось что-то трапециевидное. Дом занял все пространство междудорожья и прилепился к краю площадки.

Гусев сдержал слово. В сентябре он сообщил, что выхлопотал для Андрея вакансию ведущего научного сотрудника в ботаническом саду на биологическом факультете в МГУ. В октябре Андрей ушел с работы. Дуся вернула ему военный билет. Мы с Андреем поехали в Хелвачаури в военкомат, там его открепили.

В Батумском ботаническом саду Андрей проработал всего 8 месяцев.

К счастью, после окончания срока брони прописываться в Москве можно было в течение полугода. Сколько было пережито! Сколько раз, ночами, лежа в постели, я во время бессонницы молила Бога о благополучном исходе, о возвращении Андрея в Москву. Странное его упрямство, легкомысленное отношение к судьбе всей нашей семьи меня порой возмущало. Но я никакими силами не могла уговорить мужа уехать раньше, чем ему подтвердят ставку в МГУ. Гусев писал ему, что о месте на факультете он позаботится, но прописку сделать не сможет.

В декабре, в крайний уже срок, московская прописка была восстановлена и Андрей вышел на работу. Стал работать в ботаническом саду на проспекте Мира, в Аптекарском огороде. Самом первом в России ботаническом саду, основанном Петром Первым.

А я осталась на Зеленом мысу. Теперь я в любое время могла вернуться в Москву, прописаться к мужу. Но я пока оставалась на Зеленом мысу, мечта построить дом казалась еще осуществимой.

Нужно собирать в очередной раз мандарины, а я осталась одна. На помощь приехал из Липецка наш старый знакомый Николай Федорович. Невысокого роста, коренастый пожилой мужчина. Всю жизнь он проработал на металлургическом комбинате. Теперь на пенсии, построил дом. Давно развелся с женой, отобрал у нее сына Артурчика. «Сам воспитал», мрачно произносит он. Со всеми он старается быть тихим и любезным. Однако, когда вспоминает свою невестку, которую привел в дом Артурчик, закипает. Молодка работает в детском мире, ногти накрашенные, за сыном своим, то есть внуком Николая Федоровича, не смотрит, стирать не любит. Так он рассказывает. Еще сильнее закипает Николай Федорович, когда вечерами приходит в мою комнату смотреть по телевизору «Прожектор перестройки».

В 1985 году пришел к власти Горбачев. Приятный на вид, улыбается, размахивает руками, вселяет надежды. А «Прожектор перестройки» рассказывает о непорядках в стране. У Николая Федоровича, человека правильного, от недовольства окружающей действительностью уже был инфаркт. Когда я видела его досаду, боялась повторения. Человек он работящий, неторопливый, мастеровой. Кроме помощи со сбором и сдачей мандаринов, перебрал тяжелую черепицу на крыше. В дальнейшем я уже никогда не думала о том, что крыша может протекать. Николай Федорович также неторопливо заменял гнилые доски в ветхих пристройках.

После отъезда Олега тетка обитает на своей половине с Наташей. Наташа должна ее «охранять» от меня. На моей половине в угловой комнате живет Николай Федорович. К тетке вечерами заглядывают соседи: Манана и тетя Катя. Тетя Катя, не стесняясь, заходит в мою комнату, когда Николай Федорович смотрит телевизор, подозрительно рассматривает его.

Поздняя осень. Ужинаем в средней, самой теплой комнате. Выглядит это весьма своеобразно. Наташа накрывает на стол в одном углу, ужинает с теткой. Та при мне сидит тихо, делая вид, что меня боится. Тут же садился за стол и Николай Федорович, благостно зовет Наташу «Наташок», неторопливо начинает есть. Ест он так неаккуратно, запихивая куски в рот, чмокая, что я не поднимаю на него глаза и чаще вместе с этой кампанией не ем, оставляя ужин на более позднее время. Зато Манана в ботанический сад принесла новость: Андрей уехал, а я сразу же завела любовника.

Вано благородно не сердился на быстрый отъезд Андрея, был настроен мирно, только назвал его в шутку предателем. Однако с отъездом Андрея мои позиции резко ослабли.

В ноябре в Сочи состоялся очередной Совет ботанических садов.

Вано по протекции своего великого брата для этого путешествия достал небольшой маневренный микроавтобус. В те времена это была большая редкость. По дороге Вано нас развлекал, «шутил». Например, спрячет у задремавшего соседа сумку. Когда проснувшийся пассажир ее не находит и волнуется – все долго смеются. Заседания проходили в Сочинском дендрарии.

В начале своей работы в ботаническом саду я наивно думала, что работающие там девушки-лаборантки интересуются ботаникой и могут быть моими ученицами. Для того чтобы их заинтересовать, я в своих статьях ставила и их фамилию. Такой подарок я сделала Нази Учамадзе, рассчитывая на то, что она с моей помощью со временем приобретет квалификацию. На конференции в Сочи я заявила совместный доклад. Нази, палец о палец не ударив, подходит ко мне и предлагает себя в качестве докладчика. Работать эти девочки не собирались, а пользоваться были готовы всегда! Но просить их о чем-либо я не могла: все равно ничего не сделают. Да и верить их данным нельзя.

Обратно мы ехали весь день по жаре. Микроавтобус раскалился, несмотря на то, что была уже вторая половина ноября. Слева всю дорогу над нами маячили белые вершины Кавказа. К вечеру проголодались, но никто не думал остановиться поесть. Только к вечеру, в Мингрелии, за Зугдиди, в какой-то столовой удалось съесть что-то огненное от красного перца, холодное и неожиданно вкусное. Весь путь из Сочи до Батуми занял всего 8 часов.

В начале декабря, после сдачи мандаринов, нагруженная фруктами и вареньями, я уехала в Москву отмечать нашу серебряную свадьбу. Настроение было радостным. Если станет совсем плохо на Зеленом мысу, я смогу вернуться к Андрею.

Зима и весна 1986 года

В течение восьми лет текла своеобразная жизнь, разделенная между Зеленым мысом и Москвой. В начале этого долгого периода мне казалось, что вот-вот я осуществлю свою мечту. Долголетнюю, выстраданную, вынашиваемую под вой северного ветра. Но время неумолимо тянулось, а ситуация не изменялась. О том, что мы вместе будем жить на старости на Зеленом мысу, я уже думала как о чем-то отдаленном. Основной мой дом был в Москве.

После отпуска 12 января я улетала на Зеленый мыс. Весь день провела во Внуково и так и не дождалась самолета. В темноте большие самолеты не садятся на Батумском аэродроме. Усталая, приехала домой. В Москве устоявшаяся «счастливая» жизнь, а на Зеленом мысу неустроенно и холодно. Но я не теряю надежды. Не уезжать же с Зеленого мыса, как говаривал наш магаданский приятель Савелий Томирдиаро «с побитой мордой». На следующий день благополучно улетела. Погрузилась в зелень и тепло.

Зеленый мыс встретил своими заботами. В доме по-прежнему живет Николай Федорович, ремонтирует по мелочам. На половине тетки с ней по-прежнему живет Наташа.

Долго, долго, вплоть до февраля, стояла чудесная теплая погода с фенами. Но когда зимой очень долго стоит теплая погода – она обязательно кончится снегопадом, грозой, холодом, оборванными проводами. Как-то проснулась на рассвете, глянула в окно. Ветер гнул березу в конце площадки, ломал ветви бука. Выпал снег. Николай Федорович заготавливал дрова. Откуда взялись шпалы, пропитанные креозотом? Видимо, он думал: будут гореть особенно хорошо. На застекленной веранде растопил печурку поленьями из шпал. Они не разгораются. Ветер дует в печную трубу. Вся веранда окутана густым едким дымом с неприятным запахом креозота. Вдруг в дверях вырисовывается крупная фигура милиционера из Махинджаури. Он пришел для того, чтобы выяснить личность Николая Федоровича. Тетка настучала – тунеядец!

Нужно сказать, что Николай Федорович был вполне законопослушным пенсионером. В дымовой завесе под грозный окрик участкового быстро развернул документ, подтверждающий его личность. Участковый потребовал от меня объяснительную: я должна удостоверить милицию, что Николай Федорович покинет мой дом. На второй половине дома, за фанерной перегородкой тетка с Наташей ликовали. Я возмутилась – кто же тогда Наташа? По советским законам – типичная тунеядка. На мои вопросы по этому поводу милиционер делал вид, что не понимает их.

Оробевший Николай Федорович от греха подальше уехал.

Вано помог с камнем для памятника на мамину могилу. Черный мрамор. На большой прямоугольной отполированной плите крест, фамилия, имя и отчество. Вероника Генриховна Зельгейм. Даты жизни. 1914-1984. С Дато Гвианидзе на его новых жигулях привезли плиту домой. На работе помнили маму и помогали мне. Оставалось доставить памятник на карелинское кладбище.

В гости в очередной раз приехал мой сводный брат Юра Мазуренко. Его характер во многом противоположен Сашиному. Крепкий, хозяйственный, работает в Минске на военном заводе. Часто ездит в командировки в Поти и заезжает ко мне на несколько дней. Помогает по хозяйству. Мы с Юрой соорудили катки, крутыми дорожками покатили памятник на кладбище. Поставили. Зацементировали плиту несколько наклонно, чтобы вода стекала во время ливней. Юра любил мою маму. Говорил: «Как я рад, что участвовал в установке памятника для тети Вероники». Юра помогал всегда, с давних пор, когда приезжал на Зеленый мыс.

Вскоре прибыл Саша. Как всегда настороженный, с недовольным видом. Сразу стал интересоваться, во сколько мне обошелся памятник. И только! Представить себе его катящим катки с плитой по крутым склонам невозможно. Он одет по-городскому, туфли всегда блестят, как будто нет на Зеленом мысу вязкой глины и дождей. Типичный житель Тбилиси. Никогда в руки не берет лопаты или тохи.

Стоит ли говорить о национальном характере моего брата Саши? Пожалуй, нет. В нем, как и во мне, много кровей. Дед его по отцовской линии – рачинец, из Рача Сванетии, восточной Грузии, грузин. Но широта натуры, свойственная грузинскому характеру, у Саши полностью отсутствует.

Его бабушка Аничка – полячка. По маминой линии в нем французкая, немецкая, шведская крови. А Олег? По материнской линии – так же, как у Саши и у меня. А по отцовской? Кто был сибиряк Шпаков? Кто они, сибиряки? Выходцы из разных мест. Широтой натуры Олег также не отличался. Но, как показало будущее, свой быт обставил с большим размахом.

Поездка в Сарпи

Умерла в селе Сарпи тетя Нури Шакарашидзе. Нужно выразить соболезнование покойнице, родственнице директора. Я давно, с молодых лет наслышана об этом селе. Сарпи разделено на две части государственной границей. Об обрывах над морем говорят, что они одни из самых красивых на побережье. На этих обрывах растут редкие растения. Дато Гвианидзе едет туда на своей машине, берет меня в попутчики.

По мосту пересекаем Чорох. Впереди на склоне раскинулось большое село Тхилнари. Дома серыми точками выделяются на фоне темно-зеленых плантаций чая и мандаринов. На повороте к селу Гонио – второй пограничный пост. В маленькой сторожке два русских пограничника забирают у нас паспорта. На столике я вижу большую гору паспортов. Они принадлежат тем, кто проехал на поминки. Впереди у села Квариати отвесные скалы заросли плющом. Позже мы с Андреем много раз будем ползать по этим склонам, когда доступ в этот регион станет относительно свободным. Очередной поворот дороги – и перед нами открывается село Сарпи на склоне холма. За ним пограничный пост и проволока. Нейтральная полоса. Вдалеке на турецкой стороне виден высокий минарет.

Медленно поднимаемся по большим ступеням к дому покойной тети Нури. Вокруг на террасах плантации апельсинов.

Когда была проведена граница, разлучили родственников, живших по соседству. Рассказывают, что только во время поминок, во время плача, речитативом родственники сообщают друг другу новости своей семьи с этой и с другой стороны. Связь почти полностью прервана. Граница на замке.

По высоким ступеням подходим к большому двухэтажному дому. Перед ним толпа соболезнующих. Они приехали со всей Аджарии. Нужно пройти вокруг гроба. На скамейках вокруг в два ряда сидят родственники в черном. Среди них я вижу Мери, жену директора, ее сестру Хедие. После обхода нас ведут в соседний дом. Там поминаем покойницу. На столе вино, сыр, рыба, лобио. Поминальные блюда. Мы с Дато едим, пьем в одиночестве, поминая закрытую в гробе старушку.

Накормить большое количество людей трудно. Самые главные поминки – впереди, в день похорон. Покойник может лежать долго, пока все, кто приезжает издалека, не помянут, не выразят соболезнования.

Зимним вечером на «Холодной речке»

Темным зимним вечером вышла из электрички на полустанке «Холодная речка». Стала подниматься по очень крутому склону к домам стационара Главного ботанического сада. Два уютных домика регулярно используются как база отдыха сотрудников сада. Наверху ярко светятся огни. На их фоне я рассмотрела родную, знакомую фигуру Андрея. Мы снова вместе! Заседания мини-совещания проходили в очень теплой обстановке. Особенно хлебосольными оказались киевлянки: Т.М.Черевченко и Д.Н. Доброчаева. Во время прогулки по берегу моря я с Доброчаевой – директором киевского ботанического музея – обсуждала возможность защиты моей докторской диссертации. Получила одобрение.

Из Гагр мы ездили на экскурсию в Адлер, в знаменитый совхоз «Южные культуры», на берегу которого находится один из лучших парков на черноморском побережье. Бросилась в глаза его запущенность, поваленные и искалеченные ураганом деревья.

В мои студенческие годы этот парк содержался образцово, славился цветочной коллекцией. Помню, как-то под вечер я шла с моря. Вокруг источали южные терпкие запахи цветы. Из дома, с открытой веранды доносился волнующий «Революционный этюд» Шопена. Кто-то играл на фортепиано. Воспоминание молодости!

Судьба парка печальна. В настоящее время каждый клочок на побережье большого Сочи используется для строительства несуразных частных мини- гостиниц. В 2006 году я по радио услышала о том, что парк был отдан под частное строительство. Печальная, но типичная история!

Юрий Николаевич Карпун, директор ботанического сада у санатория «Белые ночи», - знаток истории. Повез нас на крутые склоны парка, окружающего санаторий «Горняк» в окрестностях Сочи. Показывал территорию, в конце ХIХ века принадлежавшую Андрею Николаевичу Краснову – основателю Батумского ботанического сада. Это были остатки первого опыта Краснова – созданных им географических отделов субтропических растений. Краснов, получивший предложение создать ботанический сад, продал сочинский участок и поехал в Батуми. В Сочи пароход, который следовал в Батуми, сел на мель. Он, глядя на берега сочинского побережья, мысленно переносился в Батуми, на Зеленый мыс. Написал замечательное произведение о будущем расцвете Колхиды: «Сон на Черном море». Увы, реальным прогнозам Краснова не суждено было осуществиться! Но его произведение не потеряло своей актуальности и сегодня.

Из Адлера мы с Андреем поехали в Очамчири на лесную опытную станцию ботанического института Академи наук Грузии. Ее директор Карло Тугуши, невысокий темноволосый, с живыми глазами интеллигентный грузин, встретил нас по всем правилам кавказского гостеприимства. Лесная станция создана знаменитым лесоводом Василием Захаровичем Гулисашвили.

Перед домом дирекции – большой зеленый лужок, на котором пасутся куры. Зеленое каре газона обрамлено двухэтажной гостиницей, широко используемой в летний период. С другого края – корпуса лабораторий. За ними чеки, то есть большие квадраты с посадками и посевами экзотических деревьев, которые могут использоваться для лесных посадок в горах. Работают на станции активно. Нас пригласили сделать доклад. Вечером мы званы на ужин к Карло. Его жена и дочь живут в Тбилиси. Это нас сближает. Похоже на нашу судьбу. Под замечательное вино мы непринужденно беседуем. Приносят запеченную в столовой по заказу Карло курочку. Выглядит она необычно. На животике скорбно лежат скрюченные лапки. Карло объясняет – это для того, чтобы не дай Бог он, директор, не подумал, что лапки будут использованы поварами столовой для себя. Они люди честные!

Мы – любимые гости директора. По утрам нам приносят мацони и сыр.

Гостеприимству Карло нет предела. Он везет нас в Мюссерский заповедник. Там над берегом моря большие деревья земляничника, древовидный вереск. Это единственное место, где вереск растет на северном побережье Черного моря.

Кроме Мюссеры, Карло повез нас в Скурчу – маленький заповедник самшита на берегу моря, созданный Гулисашвили. К сожалению, территория заповедника не огорожена и подвергается активным потравам скотом, который бродит сам по себе.

Мы разлетелись. Андрей – в Москву, я в Батуми.

Дом чая

Бывая в городе, особенно в непогоду, я люблю бродить по старым районам, протянувшимся вдоль морского порта за набережной. Этот квартал вырос в конце ХIХ - начале ХХ веков. Несколько улиц из каменных двухэтажных домов. Есть несколько красивых, в стиле модерн. Здесь сохранилась и православная церковь. В прошлом она считалась греческой. Во время ливней улицы пустынны, а если и встретится прохожий, то он скрыт под большим черным зонтом. Вода скапливается в водосточных трубах, вытекая, пенится, образует маленькие водовороты. Дождь хлещет, отмывая асфальт на узких улочках. Потоки бурлят в канавках, через которые на улице Сталина перекинуты забавные маленькие горбатые мостики. Все вокруг серо и погружено в туман. Серое небо, низкие тучи. На пристани волны бьются о набережную, заливая берег. Но мне приятно бродить в одиночестве.

На улице, недалеко от базара, как и в старые времена, работают несколько жестяных цехов. Они открыты для обозрения. Стучат молотки. Тут делают печурки разного фасона: дровяные или с керосиновыми капельницами, типа форсунки, особенно пожароопасные. Лудильных цехов давно нет. Исчезла и медная посуда.

Я люблю заходить в дом чая. Двухэтажное каменное здание начала ХХ века выходит окнами на набережную. На первом этаже просторный холл, на стенах которого стилизованная мозаика, изображающая горцев и горянок в национальных костюмах за сбором чая и винограда. Чтобы выпить чашку чая, нужно подняться на второй этаж. Там несколько столиков. Из полукруглых больших окон, упирающихся в потолок, открывается вид на бухту.

У стойки, расположенной у противоположной стены, стоит огромный самовар и большой чайник с заваркой. В кухне позади стойки выпекают хачапури. Приятный запах свежего хлеба. Хачапури – крупные, величиной с ладонь, пирожки с соленым сыром в форме лодочки с заостренными краями. Их выпекают партиями, поэтому небольшая очередь стоит у стойки: ждет, когда вынесут очередной противень.

Над стойкой на стене висит небольшая, засиженная мухами черно-белая фотография начала ХХ века. На ней изображен вид на бухту, который открывается из окна. Вполне возможно, здесь и в начале века было кафе, и это фото осталось с тех времен. На фото пристани нет. Маленькие фелюги разбросаны по всей бухте. На рейде дымит большой пароход. Я смотрю направо, на старое фото, потом поворачиваюсь налево, гляжу в окно, сопоставляю.

Наконец на большом подносе выносят горячие хачапури. Толстая буфетчица в грязноватом белом переднике наливает чай в граненые стаканы. Сажусь за столик. Неторопливо пью горячий чай, согреваюсь. Ем хачапури. В сырую холодную погоду это особенно приятно.

Культура чаепития не привита в Грузии. Дом чая – едва ли не единственное место, где его пьют. Возможно, это связано с отсутствием традиции и относительно недавним внедрением чая в западную Грузию. В жаркие дни здесь предпочитают пить лимонад, боржоми, которые пришли из восточной Грузии, где славятся знаменитые воды Логидзе.

О неважном качестве чая, который с каждым годом ухудшается, много говорят и даже шутят. Говорят что в нем есть сушеные ящерицы… В этих шутках есть резон. Изобретены чаесборочные машины, которые во время срезки чая порой засасывают вместе с собранным листом и ящериц, выползающих греться под кустами. Правильный сбор чая, такой строгий и аккуратный, с использованием качественных сортов, выведенных знаменитой женщиной-селекционером Бахтадзе, утрачен. Кофеиновый завод по производству кофеина из грубого листа, опадающего при подстрижке чайных кустов, закрылся в конце пятидесятых годов, когда подстрижку уже не вели или вели нерегулярно. Сбор по правилам, который я видела в раннем детстве, также остался в прошлом. Чайные плантации зарастали дичающими лианами, сорняками. Качество чая упало настолько, что была принята официальная программа реставрации сухого чайного продукта. Готовый к употреблению чайный лист смешивали с индийским чаем, который был высокого качества и считался дефицитом. Но и тут не обошлось без курьеза. Индийский чай воровали, и качество грузинского чая не повышалось.

Приезжая на Зеленый мыс к маме в начале восьмидесятых годов, мы пили только индийский чай, который приносили тетке Майе в виде подарков пациенты. Это были пакеты, упакованные в фольгу, величиной с конфетную коробку. В то время я не умела готовить чайный лист в домашних условиях. Теперь могу сравнивать. Индийский чай был менее качественным по сравнению с тем, что я готовила в течение лета.

Позже, когда мы с Андреем ездили в Турцию, то обратили внимание на то, что кофе там дороже чая. Чай, производимый в восточной Турции, некачественный. Интересно, что культура кофепития прочно укрепилась в Аджарии – видимо, с турецких времен. В семидесятых годах в Аджарии были дефицитом кустарно производимые в виде короткой маленькой трубы кофемолки с ручкой. Хозяйка насыпала жареные зернв трубу, завинчивала крышку и крутила ручку. Вокруг распространялся приятный кофейный запах, который в ясные дни, особенно по утрам стелился над всем старым городом, смешиваясь с запахом свежеиспеченного лаваша.

Осип Мандельштам

Сидя за столиком, разморенная горячим чаем, я не тороплюсь покинуть это уютное место. Размышляю, вспоминая фотографию на стене, одновременно гляжу на бухту, затянутую туманом, где волны переваливают за каменные укрепления пристани, достигая шоссе. В те времена, когда фотограф отобразил батумскую бухту, в августе 1920 года, тут побывал Осип Мандельштам, тогда уже знаменитый поэт. Он приплыл из революционного Крыма, из Феодосии. Из Батума можно было попасть как в Россию, так и в Стамбул. Любопытно, что Мандельштам Батуму не посвятил ни одного стихотворения. Но написал несколько очерков с описанием города под названием «Меньшевики в Грузии», «Батум». Вот его сравнения: «Оранжерея. Город – колибри. Город пальм в кадках. Город малярии и нежных японских холмов». «В эти дни Грузия была единственной отдушиной для Крыма, единственным путем в Россию». Много любопытного в этих очерках. Например «Меньшевистский Батум был плохой грузинский город. Высокие аджарцы в бабьих платках, коренные жители, составляли низшую касту – торговали мелочью на базарах. Все – грузины, армяне, греки, персы, англичане, итальянцы – говорили по-русски. Дикий воляпюк, черноморское русское эсперанто носился в воздухе».

Аджарцев в их замысловатых башлыках, которые показались Осипу Мандельшаму бабьими платками, почти не было в Батуми. Они жили в горах. Русский язык, насажденный империей, оставался главным в многонациональном конгломерате. Когда я была маленькой, персов, англичан и итальянцев уже не было в Батуми. Грузины, армяне, греки оставались. Через несколько лет начался исход греков на историческую родину. Грузины стремились в столицу, в Тбилиси. Аджарцы спускались с гор в Батуми и на побережье. Этот процесс шел плавно.

Каким странным был меньшевистский Батум в 1920 году, когда Мандельштам на фелюге пришел из Феодосии в надежде уехать в Москву! Тут его арестовали. «Люди лежат на полу. Тесно как в курятнике. Военнопленный австриец, матрос из Керчи, человек, который неосторожно зашел в русскую миссию, буржуа из Константинополя, юродивый молодой турок, скребущий пол зубной щеткой, белый офицер, бежавший из Ганджи. Нас много. Ничем не кормят, как в восточной тюрьме. Кое у кого есть деньги. Стража благодушно бегает за хлебом и виноградом. Раскрывают дверь и впускают духанщика с подносом персидского чаю. Читаю нацарапанные надписи. Одна запомнилась: «Мы бандитов не боимся пытки, ловко фабрикуем Жордания кредитки». Похоже на фарс, на какую-то оперетку. Я вышел в город за хлебом со спутником-конвойным. Его звали Чигуа. Я запомнил его имя, потому что этот человек меня спас. Он сказал: – У нас два часа времени, можно хлопотать, пойдем, куда хочешь.

И таинственно прибавил: – Я люблю большевиков. Может, ты большевик?

Я, оборванец каторжного вида, с разорванной штаниной, и часовой с винтовкой ходили по игрушечным улицам, мимо кофеен с оркестрами, мимо итальянских контор. Пахло турецким крепким кофе, тянуло вином из погребов. Чигуа знал куда ведет. Какой-то человек в типографии всплеснул руками и позвонил по телефону. Он звонил к гражданскому генерал-губернатору. Старый социал-демократ смущен. Он извиняется. Военная власть действует независимо от гражданской. Я свободен. Могу курить английский табак и ехать в Москву».

Был Мандельштам в Батуми и зимой. Один из его очерков «Батум» начинается так: «Дождь, дождь, дождь – это значит нельзя выйти на улицу. Дождь может идти и завтра и послезавтра: зимний дождь в Батуме – это грандиозный теплый душ на несколько недель. Никто его не боится и, если нужно по делу, всякий батумец пойдет куда угодно даже в такой потоп, когда Ной побоится высунуться из ковчега… Но дождь идет не вечно. Как по волшебству высыхают чистенькие улицы. Батумский потоп – это царство проточной воды. После дождя город только омылся, освежился. Начинается зимнее гулянье на бульваре. В январе люди сидят на теплом щебне пляжа, близко, у самых волн, только что не купаются. Тут-то начинается праздник для портовых турецких кофеен – это сердцевина всего города. Его маленькие клубы и биржи».

Действительно, после затяжных холодных дождей, когда солнце согревает город, он словно оживает. Как и в то время, когда тут побывал Мандельшам, люди выходят на улицы, идут на бульвар, к морю. Свежий ветер нагоняет волны. Можно долго смотреть вдаль, любоваться чудесной картиной.

В мое отсутствие тетка переехала в новый дом. Там уже полностью отстроен первый этаж. А в старом доме свою половину закрыла.

Дом, построенный самовольно, тетке не утверждают. Она живет в новом доме, но числится в старом. Я надеялась, что построенный дом Олегу и тетке утвердят, а старый они оставят нам с Сашей. Так логично. Половина отойдет Саше. Таким образом, на первое время, пока мне не дадут разрешения на строительство, проблема будет решена.

Теперь я живу одна. Это сильно облегчило пребывание в доме. Я уже не вижу тетки с Наташей, не вижу в нашем доме соседей. Лишь изредка они вместе заходят в старый дом, проверяют, не захватила ли я помещение Майи.

Время для меня напряженное. Вышла моя книга по адаптациям северных растений. По этой книге я могу защищать докторскую диссертацию. Андрей еще зимой договаривался об этом в Новосибирске, в ботаническом саду.

Наша дочка окончила институт и собирается замуж. Мой будущий зять Александр Мартынов – сибиряк, заканчивает МВТУ имени Баумана. Я часто езжу в город, звоню в Москву.

Тетка, хотя живет в своем новом доме, не оставляет меня в покое. Проходя мимо, она грозится расправиться с моим сыном Павлом. Это ее заявление меня насторожило. Павел только что окончил авиационный институт и был распределен на работу в конструкторское бюро имени Лавочкина. Я знаю способности тетки писать жалобы. Моя тетка Дуду в письме спрашивала, где работает Павел. Я помалкивала. Жизнь в нашем поселке меня научила молчать, но видимо, не до конца.

Круг моего общения был очень небольшим. Идя с работы, я заглядывала к Валентине Васильевне Жубер-Моцкобили. Ее зять уже построил на месте сгоревшего дома новый на старом фундаменте. Изредка по пути на работу я перекидывалась несколькими словами с Наной Чиракадзе. Вот и все общение. Ближайших соседей я видела только изредка, встречаясь по дороге.

Тетя Катя, которая часто говорила, что любит меня за то, что я работящая, честная, вместе с мужем дядей Васей теперь со мной перестала общаться. Кто я для нее? На Зеленом мысу живу не постоянно. Часто отлучаюсь в Москву, а когда приезжает Андрей, еду с ним в горы.

Так что с ближайшими соседями я не общалась. Ни с кем. Новый дом Олега отгородил площадку. Все остальные соседи живут ниже, и я их не вижу. Только Темури Джиджавадзе с семьей проходят мимо, поднимаясь к себе.

Когда я одна, то в основном вожусь в саду. Сад с кустами азалий, гардениями, питтоспорумом, плодовыми и ягодными деревьями и кустарниками доставляет мне огромное удовольствие.

На работу пришла жалоба. Мне ее дает секретарша. Смущается. Читаю листы, исписанные корявым почерком тетки. Она сообщает, что я ее пыталась отравить, била. Много всего. Я иду к директору, к Нури Мемедовичу. Он говорит, чтобы я не боялась. Все пустое. Неприятно писать объяснительную, но нужно. Жалоба написана на имя районного начальства, а копии пересланы в Махинджаурское Сакребуло (бывший сельсовет) и мне на работу. Жалоба очень похожа на бред сумасшедшего. Тетка пишет о том, что соседи ей сочувствуют и видят мои бесчинства.

После разговора с Нури я успокоилась. Дел хватало.

В середине апреля я улетела в Москву. Наша дочка Ольга 10 мая вышла замуж. После свадьбы я отправила молодых на Зеленый мыс проводить медовый месяц. Прилетела вслед, через несколько дней.

ххх
Произошла катастрофа в Чернобыле. Умалчивают степень облучения. На работе разговоры о том, что майский чай готовить нельзя: высокая радиоактивность. Все рынки завалены свежей ставридой, никто ее не покупает по той же причине.

Дом Олега получился большим, в два этажа, но построен без всякого понятия об архитектуре. Получилась усеченная трапеция. Позже наверху, на большой плоской крыше второго этажа будет построен домик с покатой крышей, то есть третий этаж. Небольшая мансарда. Все вместе создает очень странное впечатление.

Май. На второй день после моего приезда на плоской крыше, там, где в будущем была выстроена мансарда, бригада строителей устроила прощальный банкет. Их работа завершалась. Подняли наверх и тетку. Установили магнитофон, протянули свет. Начались танцы под громкую музыку, которые длились до рассвета. Картина завораживающая, фантастическая. На вершине темного ущелья, на крыше большого дома горит свет. Там пляшут и пьют вино. Большие тени усиливают впечатление. Заунывная громкая музыка разносится по всей округе, экранирует на соседний холм, резко усиливая звук. Тетка любит такие выходки. Со строителями плясала не только тетка, но и Наташа. После их отъезда она исчезла.

Тетка говорила, что Олег собирается переехать на Зеленый мыс. Я не поверила. В Москве, в столице у него были прочные связи. Он умел ими пользоваться. Жил благополучно.

Но, видимо, в Москве наступали не лучшие времена – времена перестройки. Репутация института, в котором работал Олег, была не из лучших. Много говорили о том, что туда помещали диссидентов под видом душевнобольных. Олег ушел из института психиатрии и перевелся врачом на скорую помощь. Связи рвались. Распался и его брак. Об этом я узнала много позже.

Теперь мы с Андреем живем на два дома. Наша жизнь приобрела определенные ритмы. То я лечу в Москву, то Андрей – на Зеленый мыс. Теперь есть возможность ездить в верхнюю Аджарию.

Моя книга «Биоморфологические адаптации растений к условиям Арктики» вышла в издательстве «Наука». Книгу приняли к защите в диссертационном совете ботанического сада в Новосибирске.

Иногда кажется, что все было решено на небесах: так гладко продвигалось это дело, в отличие от затяжной многолетней эпопеи с защитой моей кандидатской диссертации.

Страна «Хелвачаурия»

Теперь я хорошо знаю дорогу в страну Хелвачаурию. На базарной площади сажусь в троллейбус. Он пересекает город и углубляется в Кахаберскую долину. Сначала окраины. По левую сторону – Степановка. Потом начинается двадцатикилометровая аллея из эвкалиптов. Ветер раскачивает кроны высоких деревьев. Справа, у впадения в море – разливы рукавов Чороха. В долине – аэродром. Дорога прямая. За эвкалиптами сплошные посадки мандариновых деревьев. Еду мимо военного городка. Наконец троллейбус въезжает в поселок. В центре несколько типовых зданий в середине которых главное- администрация.

Перед одноликим белым квадратом небольшой сквер, куда часто забредают коровы из соседних домов, окруженных мандариновыми садами. На первом этаже темные комнаты служащих. На втором – пышные кабинеты партийных работников во главе с самим Гогитидзе, первым секретарем. А на третьем – «власть», районный совет. В сырых коридорах на этажах тянет уборной. В кабинете архитектора горой лежат запыленные планы домов. Но это камуфляж. Все местные строят самовольно по собственному разумению. Заранее или по факту платят архитектору и еще многим, взятку. Потом дом утверждают.

Архитектор – низенький, с большим, не соответствующим его росту, лицом, с высокой курчавой шевелюрой. Он мне всегда отказывает. Получается, что нового дома нет, раз он не узаконен. Пока мы с братом не выясним запутанного положения со старым домом, новый я не могу строить. Несолоно хлебавши, возвращаюсь долгим путем в Батуми.

В начале июня Андрей прислал мне несколько телеграмм. В Новосибирске назначена предзащита моей диссертации. Он летит ко мне в командировку. Но билет в Батуми не смог достать и поэтому летит в Сухуми. Предлагает прилететь туда и мне, чтобы снова поездить по Абхазии, собрать материал по земляничнику и толокнянке, а потом ехать в Батуми.

На маленьком самолете я прилетела в Сухуми. В ожидании аэробуса, на котором должен прилететь Андрей, провела несколько часов в аэропорту. Обратила внимание на то, что новый аэропорт, площадь, зал ожидания разительно отличаются в лучшую сторону от Батумского аэропорта.

В зале ожидания меня поразили развешанные на стенах огромные мрачные картины – сюжеты из грузинского эпоса.

Аэробус приземлился. Двери раскрылись и выпустили на раскаленный асфальт пассажиров, среди которых и мой Андрей. Мы поехали в Очамчири на лесную станцию к Карло. Чемоданы тяжелые. По установленному правилу, из Москвы на Зеленый мыс привозятся крупы, масло, сыр. Этого в Батуми в продаже не бывает.

Совсем скоро мы подъехали к Очамчири. Так же, как и зимой, Карло Тугуши устроил нас в гостинице с огромными пыльными занавесками, которые теперь оказались очень кстати: солнце палило нещадно.

Через день мы уехали в Пицунду. Остановились в гостинице заповедника. Милейший директор Хачапуридзе и его сотрудница Женя Пучкина устроили нас в отдельном номере с балконом на море. Ранним утром на рассвете я бежала по большому пляжу, с разбегу бросалась в тихую прохладную воду.

Женя нам показала большие деревья земляничника на крутых склонах холмов. Скот везде выбил остатки травы. В ограде заповедной рощи из пицундской сосны – большие дыры. Вокруг все выбито. Три огромных многоэтажных дома на берегу жили своей курортной жизнью. На озере Рица, куда мы без труда попали на попутном автобусе, жизнь тоже кипела по-курортному. В ларьках продавали сувениры, хачапури и лимонад с вином. Озеро бойко бороздили катера. Толокнянка в сосняке на противоположной стороне озера точь-в-точь была похожа на ту, что я морозным сентябрьским днем собирала под Якутском.

Посещение Абхазии ознаменовалось званым обедом у Колаковских: Альфреда Алексеевича и Виды Савельевны. Они живут в прекрасной квартире с видом на ботанический сад в самом центре Сухума. Я с завистью думала о том, как удобно им живется. Не сравнить с нашими бытовыми трудностями, с нашей жизнью в разлуке. Я с досадой рассказывала Альфреду Алексеевичу о порядках в Аджарии, о сыром и запущенном гербарии в Батумском ботаническом саду. Он говорил, что Аджария – это тупик, сравнивал с мешком.

Орфанидезия

Через день мы были уже дома на Зеленом мысу. Наконец Андрей может попасть в верхнюю Аджарию! Теперь у него командировочное удостоверение со всеми нужными штампами.

Вано организовал поездку в Кедский район, берет нас с собой. Он хочет увидеть одну из главных ботанических достопримечательностей Аджарии – орфанидезию, вернее, эпигею гаультериевидную.

Орфанидезия относится к древнему семейству вересковых. Три вида эпигеи растут очень далеко друг от друга. Один на Атлантическом побережье Америки, второй в Японии, а эпигея гаультериевидная, то есть орфанидезия – на севере Турции. Лишь однажды была найдена в Аджарии. Ее нашел князь Сергей Голицын. Когда-то имение Голицыных с красивым особняком возвышалось на крутом приморском холме в Цихис-дзири. После советизации Грузии молодой ботаник жил при имении. Он совершал экскурсии в горную Аджарию. В одном из притоков в верховьях речки Королисцкали, впадающей в Черное море у основания Батумской бухты, в те времена проходила скотопрогонная тропа. Голицын шел по тропе, переваливая по ней в бассейн Аджарисцкали. На крутом склоне вдоль тропы он обнаружил редчайшее растение – орфанидезию. Когда горная Аджария стала строго пограничной зоной, скот перестали перегонять. Тропа заросла густым подлеском – шкериани. Позже несколько раз искали орфанидезию, но никак не могли найти. Недавно ее обнаружил лесник, который единственный может показать местонахождение.

В «виллисе» Вано, кроме нас с Андреем, свита: лесовод Зураб Манвелидзе, сын министра лесного хозяйства, Нази с фотоаппаратом, Гия Леонидзе, тихий и исполнительный. На первом кордоне в Эрге Андрея задерживают: что-то не вписано в командировку. Могут не пустить. Но Вано идет к начальнику, хлопочет. Пропустили. Как только выехали, Андрей с досадой вписывает недостающие данные. Чертыхается. На втором кордоне перед Махунцети уже не придираются.

В родном для Вано Кеда, в лесничестве, приезд экспедиции – полная неожиданность. Вано любит сюрпризы, не сообщает о своем приезде. Его должны знать и уважать все. Такое поведение задерживает экспедицию на час. Ищут проводника, обнаружившего орфанидезию. Доставляют. Едем по горным дорогам в буковом лесу. Дорога плохая, но «виллис» берет немыслимые крутые препятствия. И все же до вершины на машине нам не добраться. Еще восемь километров нужно идти вверх пешком. Серые стволы буков колоннами выстроились на крутых склонах. Под сомкнутыми кронами – полутьма. По тропе нам навстречу идет лесник. Одет бедно. Сразу начинает угощать чачей. Небольшая остановка. Выходим на вершину отрога. Лес редеет. Вечнозеленый подлесок становится особенно густым. Орфанидезия растет на отвесном склоне. Снежные лавины срывают растительность и на обнаженной породе заметен небольшой кустарничек. Она уже отцвела. Андрей, хватаясь за ветви, спускается в овраг-пропасть. Важный Вано похаживает по коньку отрога. Я и Гия делаем описание, фотографируем. Жду Андрея. Он всегда ловко лазает по деревьям, стволам. Но его все нет и нет. Вано сердится. Я волнуюсь. Наконец вижу: с трудом, словно по канату, по веткам прочного рододендронпо краю пропасти вылезает Андрей. Он стал грузным. После стрессов в Магадане началась гипертония.

В сторону моря Батумская бухта совсем близко, лежит как на ладони. В середине стоят несколько наливных судов. Это кажется удивительным. Но с моря сюда добраться через непроходимый подлесок невозможно.

Вано доволен. Экспедиция завершена, и он со своей свитой уезжает домой. Мы остаемся на попечении лесников. Хотим попасть в село Мериси недалеко от границы с Турцией. Там, на Шавшетском хребте, есть еще одна достопримечательность – рододендрон Смирнова с ярко-алыми цветками. Он распространен в Турции, а в Аджарии встречается только на границе.

Сначала нас везут в селение Дандало, не доезжая Шуахеви. Через Аджарисцкали перекинут древний горбатый мост царицы Тамары. Так в Аджарии называют прочнейшие горбатые мосты, прекрасно сохранившиеся до наших дней. В Дандало находится самый большой из виденных мной горбатых древних мостов.

Нас встречают с почетом. Долго сидим голодные, а две худые невестки носятся по двору, готовят ужин. Загнанные, робкие, они тут, как и во всей Аджарии - безгласные существа, отвечающие за все хозяйство. Наконец ужин готов. За стол садятся только мужчины во главе с пожилым хозяином. Сажают и меня как почетного гостя. Произносятся торжественные тосты. Главный – за мир во всем мире.

Наутро на машине лесника спускаемся в Кеда. Оттуда по серпантинам грунтовой дороги начинаем подъем к селу Мериси. Вдоль дороги часто встречаются большие квадратные дома, прилепленные к склону так, что второй этаж граничит с дорогой, а нижний предназначен для скота. Верхний парадный – это гостевые комнаты с новой полированной мебелью, добытой по блату в Москве или Ленинграде.

С двумя лесниками мы углубились в вековой буковый лес. Серые огромные стволы стоят колоннами. Под ними темная зелень вечнозеленого подлеска из рододендрона и лавровишни. Рододендрона Смирнова не нашли. Но обнаружили очень красивый его гибрид. Ярко-розовые шары соцветий играют на солнце.

Вполне довольные, надеясь в будущем найти рододендрон Смирнова, мы вернулись домой. Мне нужно срочно лететь в Новосибирск на предзащиту диссертации.

В Академгородке, куда я полетела с Андреем, мой доклад прошел гладко, не критиковали. Я боялась генетиков и обвинения в ламаркизме. Подружилась с ученым секретарем диссертационного совета Эльвирой Александровной Ершовой. Пригласила ее и референта отдохнуть на Зеленом мысу. Приезд этих двух сотрудниц сыграл важную роль в моей защите. Они воочию увидели обстановку на Зеленом мысу, мой дом и дом Олега. Потом, когда на меня обрушились жалобы в ученый совет, смогли понять истинное положение вещей.

Середина лета. Билетов на Батум из Москвы не достать. Я уже проверенным путем полетела в Сухуми. В аэропорту жара. На батумский самолет билетов нет. Можно добраться на автобусе. Перед аэропортом стоит большой Икарус, набирает пассажиров. Шофер млеет на жаре. Пассажиры тянутся медленно. Выехали. Асфальт плавится, блестит на солнце. Большой автобус лавирует между лежащими на асфальте коровами, спокойно жующими жвачку. Набираем скорость. Вижу, шофер дремлет или спит. Жара сморила. Сначала не верю. Пригляделась – стала волноваться. На ровной дороге еще ничего. Но впереди крутые подъемы, два перевала. Перед Поти стала будить. Шофер не просыпается, иногда встряхивается и снова засыпает. Потом разозлился. Снова заснул. В полудремотном состоянии все же дотянул. На Чаквинском перевале я вышла и облегченно вздохнула.

Нужно срочно издавать автореферат. Ко мне из Магадана летела на отдых приятельница. С ней Андрей передал текст автореферата, который я оставила в Москве. Леночка Кудряшова – очаровательная белокурая женщина, похожа на Аленушку из русских сказок. Я иду домой и с холма дачи Карелиных вижу на балконе дома Олега сидящую рядом с ним Леночку. Прилетев, она оказалась перед запертой дверью моего дома. Олег сразу пригласил ее на пляж. Лена волновалась, автореферат положила на дно сумки. Вечером рассказывала, что Олег сразу же постарался меня очернить.

Автореферат я напечатала. Приехавшая из Новосибирска Эльвира Ершова отвезла его в институт. Защиту назначили на декабрь.

Приехал с семьей и мой брат Юра. Народу на моей половине много. Все подружились. С детьми ходили на пляж. Вечером приезжает милиционер: проверяет. Ему звонила тетка, сообщила, что у меня притон и наркотики. Мой брат рассердился, накричал. Мне смешно. Я воспринимала эти жалобы, звонки как глупость. Но смеяться не стоило. Она прикладывала все силы для того, чтобы меня выгнать с Зеленого мыса. И Олег, и тетка привыкли к вседозволенности.

Лето. Если вода в бочке застоится, в ней начинают кишеть личинки комаров. Мелкие, по вечерам сильно кусаются.

Всего 50 лет назад летом горцы боялись спускаться к морю, в долины. В болотах, заполненных водой, кишмя кишели комары, в том числе и малярийные. Малярийная лихорадка была бичом приморских районов. Отсюда, с гнилого и опасного для здоровья побережья, уезжали на лето в горы. Русские, отвоевавшие этот край, столкнулись с малярией. Пили хину. Она на время избавляла от лихорадки, но не излечивала. Плазмодий – простейшее животное, переносчиком которого является малярийный комар, поражал кровь человека. В советское время от анофелеса избавились. Были организованы малярийные станции. В чистых незагрязнённых водах стали разводить маленькую рыбку гамбузию. Она быстро поедала личинки комаров. Более действенным средством был керосин, тонкой плёнкой ложившийся на водную поверхность стоячих вод и не позволивший комарам откладывать свои яйца, а их многочисленным личинкам дышать. Регулярно, после больших дождей, в жаркую погоду, особенно благоприятную для размножения комаров, работники малярийной станции вели борьбу с личинками. Из большого чайника, наполненного керосином, поливали все стоячие водоёмы и лужи. Но позже, когда весь край был освобождён от малярии и превращён в модный курорт, об этой опасной болезни забыли и уже не поливали водоёмы, не разводили гамбузию, а радовались тёплому морю, к которому стремились многочисленные курортники.

«Черные дела белой мушки»

За мандариновым садом дачи Карелиных почти не ухаживают. То, что это была дача Карелиных, уже никто не помнит, а участки с мандариновыми садами, принадлежащие чайтехникуму, называют по номерам.

Летний уход за садами чайтехникума заключался в борьбе с белой мушкой – белокрылкой. Мелкая мушка в период влажной жары летала тучами под мандариновыми деревьями, покрывая черным налетом листья. Андрей говорил: «Черные дела белой мушки». Еще боролись с щитовкой, облеплявшей молодые побеги и листья.

Давно уже были позабыты тяжеловесные баллоны, которые нужно было носить на спине по крутым склонам с террасы на террасу. Днем приезжала машина с огромной бочкой ядовитой жидкости. Из огромного длинного шланга поливался весь сад. Жидкости много, поливают неаккуратно, в основном сверху. Я бегу к машине. Даю 30 рублей, и мой сад также поливают за компанию. Такой массовый и сильный полив привел к исчезновению многих насекомых.

Вместе с белой мушкой погибли и редкие южные насекомые, в том числе и цикады. Как только в связи с развалом Советского Союза перестали опрыскивать мандариновые плантации, цикады появились и вновь застрекотали по вечерам.

Защита докторской диссертации. Шторм

Макушка лета. Жара. Я прихожу на работу в ботанический сад, и снова на меня обрушиваются плохие новости. Теперь на меня написана коллективная жалоба. Подписались все ближайшие соседи, кроме Авдишвили. В первую очередь Деметридзе. Это понятно. Потом какой-то депутат. (Догадалась позже: несчастная невестка Брунджадзе, Медико). Подписался Осман Джиджавадзе, с которым я в 1964 году обсуждала, как построить маме отдельный дом. А главное – глазам не верю, подписались и Щепетовы – ветеран дядя Вася с тетей Катей! Они-то почти каждый день бывают у тетки. Тетя Катя прекрасно знает положение вещей.

Жалоба совсем нешуточная. Подозреваю, что над ней поработал юрист. В кампании подписавшихся и сын Щепетовых Александр. Он военный, офицер, служит в Пскове. Приехал к родителям на отдых.

В день приезда из Новосибирска я встретила его, и он поинтересовался: в Магадане ли я защищаюсь? Я по простоте ответила: защита будет в Новосибирске. И тем самым выдала важные сведения для Олега. Саша Щепетов – друг его детства. Истинно, истинно: молчание – золото!

Подписался и Леван Хечинашвили, сын Георгия Гавриловича. Врач-уролог, живущий в Батуми и изредка наезжающий в свой роскошный дом. Я его видела всего пару раз за последние три года.

Меня обвиняют в травле тетки. Те же обвинения, что и в ее жалобе, написанной весной, но изложенные так убедительно, что можно и впрямь поверить.

Я удивляюсь. Где же могли видеть соседи все мои «бесчинства»? Я встречаюсь с ними только изредка по дороге. В гости ни к кому не хожу. Как они могли клеветать?

На работе я делюсь с Галиной Алексеевной Морозовой. Весной мы с ней вместе отвечали на первую жалобу моей тетки.

Уже тогда я думала, что не стоит всерьез принимать ее клевету. И теперь противно отвечать на этот абсурд. Галина Алексеевна другого мнения. Волнуется, настаивает:

– Поезжайте, Аичка, в Хелвачаури, в милицию. Это все не шутка!

«Суд» в «Магнолии»

В середине очень жаркого дня я еду в Хелвачаури, в милицию. Начальника нет на месте. Принимает заместитель Алеша Родинадзе. В маленьком, раскаленном на летнем солнце кабинете сидит невысокий светловолосый человек. Его форменный милицейский пиджак висит на плечиках на стене. Я подаю текст жалобы и говорю:

– Если тут хоть слово правды – арестуйте меня, прошу защиты.

– Что у вас там творится? Я вам ничего не обещаю. Во вторник приеду и соберу ваших соседей. Ничего им не говорите. Постарайтесь привести на это собрание нескольких ваших сотрудников.

Во вторник под вечер подъехали: председатель Сакребуло толстый Нодари Беридзе вместе с Родинадзе. Из ботанического сада пришло несколько человек во главе с ученым секретарем Нермин Багратиони. Родинадзе собрал соседей в клубе дома отдыха «Магнолия». Олег отсутствовал. Он всегда прятался за спины.

Моя тетя – главная жалобщица – сидит рядом с властями. Родинадзе держит жалобу в руках, спрашивает меня, что я могу сказать в свое оправдание. Удивительным образом, по наитию, я сказала, что к тетке никаких претензий не имею, это семейный спор из-за земли. И я готова его решать с Олегом. Кратко и ясно. Помню, дядя Вася Щепетов рвался говорить. В клубе присутствовали мои тбилисские друзья: профессор-филолог тбилисского университета Дима Тухарели с женой Зоей. Они в это время отдыхали в доме отдыха. С удивлением наблюдали весь этот «суд». В зал вошел подвыпивший Осман Чиджавадзе. Он постоянно находился в таком состоянии. Говорит, указывая на жалобу: «Все, что тут написано – правда!». Родинадзе спрашивает: «Что написано в жалобе?». «Не знаю, что написано, но там все правда». После такого заявления Родинадзе очень строго сказал, что это все клевета и что у соседей нет доказательств моих преступлений. Они должны вести себя по-добрососедски. На этом разборка закончилась. Запомнился Леван Хечинашвили – человек крайне нервный и возбудимый. Он кричал: «Она привела сотрудников – потому и победила!» До сих пор меня удивляет его агрессивность. Ведь он меня совсем не знал! Возможно, вел себя так, потому что я собиралась стать доктором наук, а он только кандидат. Через полгода, в декабре, в то время когда я защищала диссертацию, он неожиданно умер от инфаркта.

Не пойму я и других соседей. Только семейство Авдишвили соблюдало нейтралитет, вызывая мое уважение.

В милиции я получила справку, удостоверяющую, что жалоба соседей клеветническая. Подписал ее Родинадзе. Написана она по-грузински. С этой справкой я могла свободно обратиться в суд. Но разве можно судиться с соседями?

Всего четыре года прошло с тех пор, как тетя Катя на майские праздники собрала соседей на своей красивой веранде, когда мы с дядей Васей под гитару пели, а мама надела свой черный бархатный костюм. Все дружили, и ничто не предвещало будущих безобразий…

До 1993 года я больше не видела Родинадзе, который спас меня. В Батуми у морского порта я встретила его, уже сильно постаревшего, и бросилась к нему здороваться. Он меня не узнал.

Незадолго до этого странного суда прилетел Саша.

Солнце на Зеленом мысу в зените лета садится поздно. Я хорошо знаю, какой жаркий котел в августе в Тбилиси. Вижу его усталого, потного. Говорю: «Давай быстрей на море! Окунешься, освежишься!» Мы спускаемся на пляж. Это небольшая полоса галечника у поворота железной дороги по пути к Махинджаури. Она вся заполнена телами отдыхающих, которые не торопятся покинуть морской берег. Все хотят увидеть зеленый луч заката.

После десяти вечера заходить в море запрещено.

Саша медленно раздевается, я его тороплю, боюсь пограничного обхода. Хоть бы успел окунуться! Но как только он зашел в воду, по кромке берега в полной форме с автоматами идут два пограничника. Пот струится по их лицам. Видят моего брата в воде и требуют, чтобы он вышел. Я подхожу к ним, прошу, чтобы он еще немного побыл в воде. Но тут неожиданно слышу, как Сашка начинает выступать: «Кто вы такие? Вы – русские на моей грузинской земле!». Не верю своим ушам. Вижу, пограничник закипает и берет в руки автомат. Но Сашка продолжает духариться и нехотя выходит из моря.

У Эльвиры приемный сын. Ему пять лет. Мальчик добрый. Помани – пойдет за каждым. С ним Сашка шутит. Важно называет его Шкурик. Тому нравится, он млеет.

На «суде» Сашки не было. Он уехал за несколько дней до разборки. Я с ним делилась, но он делал вид, что это его не касается. Защиты у него я не просила. Приехав позже, он упрекал меня: почему я его не позвала? Нет, я не собиралась его звать. Я была уверена в его предательстве. Он и раньше вместе с Тамарой за моей спиной устраивал переговоры с Олегом. Постоянно выбирал, что ему выгоднее. Я иногда шутила: «Где обедал мой воробей?» Но он из моих уст шуток не воспринимал.

Рододендрон Смирнова

В октябре прилетел Андрей – в очередную командировку.

Вместе с лаборантками нашего отдела Мэри и Наной мы поехали в Мериси и Намонастреви, чтобы увидеть рододендрон Смирнова. Мэри родом из Мэриси. Ее родители переехали в Кахабери, а в Мериси живет тетя. Позже вся семья оказалась в Батуми. Горцы мечтают спуститься с гор в цивилизованный город.

Без приключений на маленьком автобусе ПАЗ по центральной трассе, заасфальтированной Варламом Мамунидзе, мы приехали в Кеда, а оттуда по грунтовой дороге взобрались на отроги Шавшетского хребта. Трехэтажный каменный дом, где живет большое семейство тети Мэри, расположен на крутом склоне. С балкона второго этажа открывается замечательный вид на узкое глубокое ущелье, склоны которого поросли буковым лесом. Осенью листья начинают ржаветь. Внизу, на первом этаже, сушатся листья табака. Несколько кустов табака еще в цвету. Снизу тянет тонким дурманящим, очень приятным запахом. На открытой шушабанде сушатся початки кукурузы, висят гирлянды сушеных слив и светятся на солнце ярко-оранжевые связки цветов тагетеса для приготовления сунели – пряности, употребляемой для сациви. Рядом в ящиках подсыхают грецкие орехи. Без грецких орехов не обходится ни одно блюдо. В последние годы грецкий орех стал плохо плодоносить. Это очень огорчает местных жителей. Всесильный Варлам предпринял посадку молодых деревьев грецких орехов вдоль основной трассы от Батуми до Хуло. Проезжая по пыльной дороге, можно увидеть молодые неокрепшие посадки. (Позже они все погибли).

Семья тети собирается на первом этаже в большой столовой около бухари –камина с каменной трубой, выведенной не внутрь помещения, как обычно, а наружу. Такой странный фасон удивляет. Но это ради противопожарной безопасности. Ведь каменные дома в Аджарии – новинка. Обычны деревянные, с плотно притертыми, но тонкими досками. Зима здесь снежная и короткая.

У бухари собирается вся семья, гости. Нас помещают в холодных гостевых комнатах с полированной чешской мебелью.

Еще светло. Андрей спешит обследовать окрестности. Поднимаемся вверх по ручью, наблюдая, как худые коровы и большой козел бродят вокруг буковых стволов, щиплют редкую траву. Выходим к большому водопаду. Андрей хочет залезть на крутую стенку. Темнеет. Я его прошу вернуться. Воспитанные девушки молчат. Тут не принято спорить с мужчиной. Слышу обычное «черт, проклятье»! Почти в полной темноте мы возвращаемся в гостеприимный дом.

Наша цель – рододендрон Смирнова. А он растет в горах у селения Намонастреви. Там живет родственник Мэри, Камал. На следующий день мы приходим к дому Камала и его брата. У Камала тоже большой дом, он собирает старинную утварь. На втором этаже что-то вроде музея. Его гордость. Хозяева очень рады гостям. Пока жена брата готовит ужин, нас ведут в помещение, где в больших чанах кипит, бродит темное вино качичи. Камал берет ковш, и мы пьем молодое вино маджари. Оно сладкое. Его можно выпить много. Но валит с ног. Вино должно выстояться.

Камал нас ведет в свой музей и показывает сабли, утюги, блюда. Интересно. Наконец нас приглашают на ужин. На столе дымящееся гоми, сыр, сациви. Все очень вкусно. Произносятся длинные тосты. Наконец можно выбраться наверх в гостевую комнату. Холодно. Мертвенно светит огромная луна. В углу лежат в большой куче, благоухая, яблоки сорта «Али ага». Я забираюсь под большое шерстяное одеяло с чистейшим бельем. Сначала пронизывает холод. Но затем согреваюсь и блаженно засыпаю.

На следующий день встаем очень рано. Нам нужно подняться в горы, на яйлу Кослис-тави, в субальпийский пояс, где растет рододендрон Смирнова.

Сначала по узкой лесной тропе спускаемся вниз к ручью. По жердочкам переходим его и начинаем подъем по тропе вверх в буково-каштановом лесу. Под ногами шуршит густой слой листьев. Я беру палку, весь путь она мне верно служит. В густом лесу – полутень. Подъем на крутую гору дается трудно. Через два часа мы выходим на большую прогалину. Тут родник. В выдолбленном большом стволе в виде корыта вода для скота. Небольшой перерыв. Нужно спешить. Время уходит. Лес редеет, начинаются заросли рододендрона Унгерна, стелющегося дуба понтийского. Красивые блестящие круглые желуди на дорожке. Выше встречаем заросли стелющейся березы мингрельской. Во время снегопадов снег прижимает и укрывает большие стволы. Встречаем одновременно цветущую и плодоносящую чернику кавказскую. Ее высокие заросли встречаются только в субальпийском поясе и на побережье. Наконец вышли на высокогорье. На скалах растут поодиночке большие круглые кусты рододендрона Смирнова. Осень, и цветов уже давно нет. На яйле пустынно. Уже давно отогнали скот. По хребту проходит граница с Турцией. На турецкой стороне прямо перед нами – огромная серая гора Карчхал высотой более 3000 метров. Это те синие горы, которые я видела постоянно со своей площадки на Зеленом мысу. Кажется, Карчхал совсем близко. Но за Шавшетским хребтом, на котором мы стоим, глубокое ущелье речки Мачахелы. Она берет начало на этой большой горе. Я думаю: никогда я не увижу этой горы, почти сто лет граница на замке. Кто бы мог знать, что всего через несколько лет мы побываем на Карчхале. И не один раз!

Около одной летовки мы нашли огород с редиской. Выкопали, позавтракали. Любуемся окрестностями. Отроги Шавшетского хребта в сторону Аджарисцкали кажутся вполне доступными и близкими. Обман зрения!

На обратном пути торопимся, но входим в каштановый лес напротив дома Камала уже в полной темноте. Дорогу приходится осторожно нащупывать. Слышим крики из дома. Хозяева беспокоятся. Мы кричим им в ответ. Успокаиваем. В полной темноте, не разбирая дороги, спускаемся, переходим холодный ручей. Последний рывок вверх к огням гостеприимного дома.

Мы побывали и в Шуахевском лесничестве. Познакомились с лесником Нодари Абусеридзе. Он в окрестностях лесничества, почти в центре поселка Шуахеви, обнаружил земляничник.

Нодари – стройный, приятной наружности, средних лет мужчина. Повел нас к земляничнику. Скот бродит на крутых склонах, срывает землю, обрушивает камни.

Возвращались из Шуахеви в переполненном автобусе. В проходе нас усадили на свои баулы супруги Абашидзе: Назико и Джемал. Они из Хуло. Милая красивая пара.

Раздел дома

В конце октября в Хелвачаури состоялся суд по разделу дома между теткой и нами с Сашей. Мы очень надеялись на то, что будет учтен новый дом. Но на суде все представлялось так, как будто тетка живет в старом доме. Судья явно подкуплен. Опытный, он вначале подыграл нам, а решение вынесли совсем противоположное. Так же вел себя наш адвокат Манукян. В общую площадь вошли не три комнаты, а все фанерные ветхие пристройки. В заседателях был старый теткин любовник, о чем говорилось вслух. На суде присутствовали все соседи-клеветники. По суду мне доставалась мамина комната без выхода. Но пока я пользовалась и кухонькой, и проходной средней комнатой, которую присудили Саше. После решения суда он сразу же побежал к Олегу. Там его поили, жалели.

Я часто размышляла – как было бы хорошо, если бы вся семья шла друг другу навстречу и не делила этот старый дом! Но как вспомню взаимоотношения тетки с мамой, надутого Олега, завистливого Сашу, злую Тамару-Додо – становится тошно. Нет, никакой дружбы и быть не могло.

Осенью на несколько дней заехал ко мне мой брат Юра. 19 октября – мой день рождения. Тетка в новом доме одна, ей скучно. Она идет мимо, видит Юру. А Юра помнит время, когда он подростком приезжал к нам, ходил к тетке в дом отдыха, слушал ее анекдоты. Таким образом, тетка оказалась у нас за столом на площадке. И сразу начала вещать. Я ушам не поверила. Оказывается, она лечит пациентов радиоактивной картошкой, которую привозят с Украины, из района Чернобольской АЭС. Говорит убежденно, уверенно. Одна-две картофелины пойдут на пользу. Что самое удивительное – ее слушают, верят. Я такие ее штучки называла: «невежества губительный позор». Прошли годы. Легенда о враче, который лечил все болезни, сохранилась. Велика сила убеждения! Года два назад я услышала рассказ об одном из методов ее лечения. Пожилой Абдульчик, который жил на горе Фриде высотой 100 м над уровнем моря, имел неосторожность пожаловаться Майе Генриховне на бессонницу. Она посоветовала ему спускаться к морю и с тяжелым камнем подниматься обратно на гору несколько раз. Прекрасный рецепт от бессонницы! Как рукой сняло. Я пыталась возражать. Как же так – климат жаркий, человек пожилой, у него гипертония… Но это не в счет. Удивительным образом Абдульчик остался жив. А главное – избавился от бессонницы.

Олег переехал из Москвы в Батуми, устроился на работу наркологом.

Октябрьские теплые дни сменились в ноябре холодной непогодой. На сбор мандаринов Саша привез из Тбилиси своего начальника Алика, приятного интеллигентного человека примерно моего возраста. В Грузии интеллигенты особенные. В них сочетается порядочность, восточная мягкость, забота. Приятнейшие люди! Из тех, кого я хорошо знала: Дмитрий Тухарели, Карло Тугуши, Наргиз Тавадзе, любимая Заира Гвинианидзе, вся ее семья.

Каждую пятницу вечером по тбилисскому телевидению шла передача «Иллюзион». Показывали известные фильмы. В Магадане я была лишена этого удовольствия. Мировое кино при советской власти было почти недоступным. А знаменитые грузинские фильмы Отара Иоселиани я увидела только в кинотеатре повторного фильма в Москве. Но самым любимым был фильм Тенгиза Абуладзе «Древо желаний». Потому мне очень хотелось посмотреть его фильм «Покаяние». Об этом фильме много говорили. Наконец показали. Саша сначала стал смотреть, потом сказал, что это мура, и ушел спать. Мне трудно было проследить за сложным сюжетом в грузинском варианте. На следующий день вечером я разговорилась с Аликом. Он стал рассказывать. Этот фильм о нем, о его маме. Отец его – один из самых высоких чинов Грузии был арестован в 1937 году. Соседи от его матери шарахались. Она осталась с совсем маленьким сыном, то есть с Аликом. Были арестованы и родственники. В большой комнате на Кирочной улице ютилась вся большая семья – жены с детьми, все те, кого не арестовали.

Отца расстреляли. Мальчик вырос, стал комсомольцем и захотел вступить в партию. На собрании встал вопрос – можно ли принимать сына врага народа в партию? Нашелся защитник. Это был Эдуард Шеварднадзе – молодой, подающий надежды комсомольский вожак, присматривавший для себя кадры. Алика в партию приняли. Но когда Шеварднадзе стал его активно агитировать пойти по партийной линии, мать категорически была против. Она не могла рисковать. Он у нее один. Алик не вошел в окружение Шеварднадзе. Но когда изредка встречались – тот снова спрашивал, не готов ли он с ним работать. Алик до сих пор сомневается – правильно ли он поступил. На нынешней работе в вычислительном центре он не достиг такого положения, как мог бы. Рассказал, как пошел в органы и попросил дело отца. Приносят папку только с одной подшитой бумагой. Там фамилии доносчиков, погубивших его отца. Начальник папку захлопнул, сказал: «не надо тебе знать, живи сегодняшним днем». «Это фильм обо мне, – продолжал Алик. – Я ходил с матерью, смотрел на платформы, на которых лежали привезенные с севера бревна. На них были надписи тех, кто сидел далеко, на лесоповале».

Мы разговаривали до позднего вечера. Он говорит: «Саша! Саша! Какая у тебя сестра!» Но Саша смотрит на меня недобрыми глазами.

Через год Алик умер от воспаления мозга. Осталась пожилая мать. «Божий одуванчик» – сказал Сашка.

После раздела земли Саша собирает урожай со своих 19 больших деревьев на склоне отдельно от меня. Я собираю свой с площадки. Никакого разговора о помощи мне нет. Приехал, собрал и уехал.

Защита докторской диссертации. Родилась внучка Галочка

Конец ноября. Защита моей докторской диссертации в Новосибирске, в ботаническом саду в академгородке, назначена на 16 декабря.

Льет дождь. На площадке у дома стоят штабеля, наполненные ящиками собранных мандаринов. На складе в Махинджаури огромная очередь. Чтобы сдать мандарины, люди простаивают сутками. А мне нужно лететь на защиту. Я никак не успею сдать мандарины. Нана Концелидзе, лаборантка нашего отдела, советует: «Идите к председателю колхоза, просите». Иду к председателю Темури Ахвледиани. Это невысокий, с хитрым лицом человек обладает большой властью. Земли нашего поселка в его руках. Он заправляет межевыми вопросами и относится ко мне плохо, на стороне тетки. От него зависит и очередь сдачи мандаринов. Сообщаю ему, что еду на защиту. Нужно срочно сдать мандарины. Он отказывает. Тогда я ему заявляю, что оставлю ящики с мандаринами у дома и уеду. Он сдается. Назначает сдачу в первой бригаде, то есть в тот же день. Спешу. Машина заказана. Ящики погружены. Я на складе. В портфеле у меня доклад, который я готовлю для защиты. Вместе с мужчинами первой бригады сижу у костра, жду очереди. Огромное помещение склада заполнено до потолка ящиками с мандаринами. У меня совсем немного, а сдать надо. Есть такие сады, в которых собирают мандарины тоннами. Ведь одно мандариновое дерево дает до двухсот килограммов плодов. Машины с ящиками, заполненными мандаринами, стоят у больших ворот огромного павильона, куда нужно заехать и поставить на весы ящики. Мандарины – скоропортящийся товар. Бракуют. Нужно сдать быстрее. Всю ночь сидим у костра, греемся. Я иногда настраиваюсь на доклад. Но куда там – нужно следить за очередью. Вдруг проносится весть: так как склад затоварен, он на время закрывается! Будут отправлять мандарины на консервный комбинат. Еще сутки ожидания. В середине ночи следующего дня подошла моя очередь. Но машина учительницы выскакивает первой, толкает мою. Мои давнишние соседи, постаревшие школьные товарищи, возмущаются: «Она учительница, а ты ученый». Смешно. Поздней ночью мои ящики поставлены на весы, выписана квитанция. Я, качаясь от усталости, выхожу на шоссе. Еще два километра идти по шоссе, потом в гору. Боюсь, не выдержу. В махинджаурской милиции, в центре поселка дежурит Нодари, тот, что летом по наводке тетки приезжал вечерами, проверял моих гостей, не наркоманы ли. Теперь его очередь помочь мне. Пусть везет меня домой. Садимся в воронок, и я через несколько минут дома.

Ломаю голову. Кто останется дома в мое отсутствие? Вызываю из Липецка Николая Федоровича. Он быстро приезжает. Жалуется: вез мешок хорошего лука, сам вырастил, а в поезде цыган украл.

Дом будет под присмотром. Кроме того, врач из Москвы Антонина Ивановна, пенсионерка, решила прожить зиму на Зеленом мысу. Живет то у одних, то у других соседей. Присоседилась и к моему дому. Благо, много фруктов, виноград, вино, варенья.

Я постоянно посылаю посылки в Москву с оказией, когда отдыхающие едут домой. Так мне удалось передать мандарины в Сибирь новым родственникам, в Мурманск, где теперь живет моя дочка, и конечно, в Москву. Я собираю плоды юга для отъезда. Нужно привезти гостинцы и в Новосибирск. Куплены билеты. Мы с Николаем Федоровичем едем в аэропорт. Оказалось, за мной пристально следили Олег с теткой. Решили жалобу приурочить точно ко дню моей защиты. Место защиты им известно, но сроки – нет. Это, возможно, и спасло положение.

Задержка самолетов. Боковой сильный ветер дует по Кахаберской низменности. Когда он закончится – неизвестно. Двое суток я в напряжении сижу в аэропорту, жду, когда смогу улететь. Под конец не выдерживаю. Четвертого декабря еду на вокзал, сажусь в московский поезд. Мой попутчик до Ростова – полковник. Приятный собеседник. Говорим на разные темы. Я рассказываю свою историю. Особенно его возмущает офицер из Пскова. Он советует написать высшим чинам, называет фамилии.

В Москве меня встречали Андрей с Павлом. Сообщили, что я стала бабушкой. Пятого декабря в Мурманске родилась моя первая внучка. Назвали ее Галиной в честь матери моего зятя.

В Москве я иду в нотариальную контору у станции «Кировская», (теперь Чистые пруды). Это самая крупная нотариальная контора в Москве. Мне нужно перевести на русский язык справку о том, что жалоба соседей является клеветой. Перевести не удалось. Досадую. Утром перед выходом, когда я стою уже с чемоданом в руках, Андрей мне говорит:

–ты обязательно возьми справку, постарайся перевести. Твоя тетя тебя не пожалела. Звонила из Новосибирска Эльвира (ученый секретарь). Волнуется. Пришла телеграмма. 80 слов. Я нисколько не волновалась. У меня была уверенность в благополучном исходе. И при опасности никогда не боюсь. Это спасает.

В Новосибирске, в Академгородке, как только я вошла в номер гостиницы, позвонила Эльвира и возбужденно, радостным голосом мне сообщила, что чудом смогла прозвониться в Батумский ботанический сад, говорила с Вано, который подтвердил мою хорошую характеристику. Это важно для защиты. Тетка написала новую жалобу, в которой все повторялось: и то, что я хотела ее убить, захватить площадь, и что у меня три особняка и большая квартира в Москве и прочее. Мои враги рассчитывали прислать телеграмму прямо на защиту, высчитывали день. Но ошиблись. А Эльвира успела созвониться с Вано. Радовалась больше моего.

Совет по защите в Новосибирске – объединенный. Собираются из нескольких городов Сибири на сессию. В течение нескольких дней проходит несколько защит. Единственная докторская диссертация – моя.

В Новосибирске жила сестра зятя. А его мать, моя сватья, летела в Мурманск, чтобы повидать новорожденную внучку. Там я с ней и познакомилась.

Процедура защиты шла своим чередом. В середине принесли телеграмму. Эльвира улыбается, знаками показывает, чтобы я не волновалась. Но я даже не подумала о том, что это могла быть телеграмма тетки. Была уверена в успехе. Оказалось, Татьяна Николаевна Ульянова, известный ботаник из Ленинграда, прислала свой положительный отзыв телеграфом.

Члены ученого совета, как и положено, были со здоровой психикой. Жалоба была подписана: «тетя». Что за тетя такая? – удивлялись члены ученого совета. Какое это имеет отношение к докторской диссертации?

17 лет работы на севере в самых трудных условиях, на Колыме, вся моя научная карьера были под угрозой. Спасибо сибирякам! Спасибо и Вано.

Мороз. Снег скрипит под ногами. Выходя из номера гостиницы, ловлю себя на мысли – не взяла зонта. Да, в Батуми дожди. И уже прочно укрепилась привычка всегда иметь при себе зонт.

В Сибири бросилось в глаз спокойствие, отсутствие криков в общественных местах, порядок и чистота в столовой. После обшарпанных стен, грязи, всего, что я видела на юге, это вызывало уважение.

В Москве, в МГУ под новый год проходило очередное совещание по филогении растений. Мой доклад имел успех. Знакомые поздравляли. Но впереди еще были бои. Родственники не собирались останавливаться.

Я – доктор наук!

Я прилетела на Зеленый мыс в начале января. Батуми и его окрестности находятся под большим впечатлением от обнаруженной в городе шайки бандитов, которые в течение 9 лет шантажировали детей обеспеченных людей.

Сижу у Нури Мемедовича в его большом темном кабинете. Он поздравляет меня и сообщает последние новости. О них говорит весь Батуми. Я ушам не верю. Действительно, Олег везунчик. В психиатрической больнице врачи девять лет шантажировали детей богатых людей. Сначала присматривали жертву – любящего погулять молодого человека. Милиционер останавливал его машину, привозил в психбольницу обследовать на наркотики. Тут ему невзначай из чайника (о чайнике больше всего разговоров) наливали, якобы для анализа, стакан воды со слабо растворенными наркотиками. Анализ всегда давал положительный результат. На втором этапе выманивали большие суммы у родителей для освобождения любимого чада.

Вполне возможно, кто-то прознал об этом. Один из пойманных молодых людей, не наркоман, доставленный милицией в психбольницу, вместо того чтобы послушно выпить жидкость из коварного стакана, схватил чайник с раствором и убежал. Чайник и стал главным доказательством. Об этом писали в газетах. Главного врача и его окружение сняли с работы – лишили хлебного места. Нужно было искать на это место врача, не связанного ни с кем родственными связями. Врач этот сразу же нашелся: Олег. Как будто угадал. Именно он, молодой и способный, приехал из столицы, для того чтобы занять это довольно хлебное место. Главный врач может отмазать от армии, от Афгана. От него зависит выдача удостоверений на вождение машины и так далее. Нетрудно сообразить, как возвысился, какую силу приобрел Олег в нашем районе.

Дома на моей половине зимовали Николай Федорович и Антонина. Как только я прилетела, тетка вышла на свой балкон, подозвала Николая Федоровича. Осведомилась, как прошла моя защита. Николай Федорович ответил, что все у меня благополучно. В ответ тетка выкрикнула: «Мы еще ей покажем!» И показали. Эльвира в панике звонила из Новосибирска Андрею в Москву, говорила, что пришел большой пакет с жалобами из ВАКа (высшей аттестационной комиссии). Именно туда и послал Олег очередные жалобы. В ответ Андрей горько шутил, спрашивал, на сколько килограмм потянут жалобы. Эльвира отвечала, что килограмм на восемь. Я тоже шутила, писала Андрею, что у меня в ответ только килограмма два с трудом наберется.

Мне нужно было оправдываться, послать развернутый ответ на жалобы, поступившие в Новосибирск. Подписать мою характеристику на работе, среди соседей, подтвердить, что я не владею несколькими особняками, не хотела убить тетю, не выгоняла ее из дома, не третировала, и прочее. Варианты первой жалобы сильно обросли разными подробностями и обработаны ловкой рукой адвоката. В стране доносы, жалобы и наветы продолжают быть в большой чести.

В ботаническом саду собирается расширенный ученый совет, куда приглашен и милиционер Нодари. Мы с ним уже друзья. Я могу позвать и соседей, которые охарактеризуют мою личность как благонадежную и нравственную: Валентину Васильевну Моцкобили-Жубер, Аллочку Васильеву, Нану Чиракадзе. Они меня знают с детства. Меня хорошо знает и Катя Звягина – главный бухгалтер нашего ботанического сада. Но Катя демонстративно на совет не идет.

Катя Звягина

Катя младше меня года на два-три. Ее мама Феничка работала в чайном техникуме, когда тетка моя была там медсестрой. Тетка – крестная этой Катеньки. Хотя моя тетка не крещенная. Ей сам черт не брат! Предполагаю, что Феничка об этом не знала, верила. Тем более в теткиной комнате висела небольшая картина написанная маслом с изображением богоматери. Не икона, именно картина. Тетка думала старинная. Давала проверять. Оказалось – нет, не старинная. Откуда у нее была эта картина – не знаю. Как и картина изображающая Аристотеля у одра умирающего Александра Македонского.Возможно. эти две кртины достались тетке от прабабушки, комнату корой после ее смерти на заняла.

Может быть, это главная причина, почему Катя не идет меня защищать. Маленькую хорошенькую Катю я помню на вечере в клубе нашего колхоза. Она трогательно пела песню о добром, родном и любимом Сталине, выбивая слезу у зрителей.

Теперь Катя – главный бухгалтер. В комнатах дирекции ей удалось занять самую солнечную, с видом на батумскую бухту, комнату. Там она командует двумя экономистами, занимается интригами и дебетом-кредитом, часто в свою пользу и в пользу Вано Мамунидзе.

Ниже среднего роста, крепко сбитая, средних лет, с острыми глазками, она хорошо говорит по-грузински и часто заглядывает в кабинет Вано, особенно в день зарплаты. Следом за ней входит пожилая кассирша Маро, приносит Вано зарплату. Он важно расписывается. При этом несколько сотрудников послушно сидят рядом, ждут аудиенции.

Катя меня не любит. Кисло улыбается, когда я захожу в бухгалтерию, прошу выписать нужное для работы оборудование. Ясно – не сделает. Позарез нужна пишущая машинка. И только. Это рабочий инструмент. Я об этом несколько раз прошу с тех пор, как снова стала работать в ботаническом саду. Но Катя как будто не слышит. Пришлось обратиться к Вано. Наконец Катя выписала пишущую машинку «Москва» упрощенного типа. Хуже не придумаешь. Литеры кривые, неровные. Для того, чтобы получить большую букву, нужно ударить по клавише два раза. И так далее. Не работа, а мучение. Я, зайдя в бухгалтерию, на столе Кати увидела красивую портативную югославскую пишущую машинку. Бухгалтер смотрела на меня, ждала моей реакции. Показывала, кто тут начальник. Я простодушно стала рассказывать о своих мучениях. Но тут восторжествовала справедливость: сотрудница бухгалтерии, добрая милая Цуца, которая меня тоже знает очень давно, говорит:

–Поднимись, Ая, на чердак, там лежат ненужные пишущие машинки. Среди них есть небольшая немецкая машинка «Мюнхен». Она вполне пригодная. Ее выбросили. Возьми.

С этого момента у меня на рабочем столе появилось что-то чудесное. На тяжелейшем пьедестале машинка весом в двадцать с лишним кило. Я догадалась – выбросили ее потому, что шрифт мелкий. Зато, какой гладкий ход! И стукать сильно не надо. О, немцы! Великие умельцы – каждый раз думала я, когда пользовалась машинкой.

На расширенном ученом совете были старые сотрудники, с которыми я работала еще в юности: Нури Мемедович Шакарашидзе, Тамара Ясоновна Самхарадзе и ее сестра Маро, Нермин Багратиони, Галина Алексеевна Морозова, Циала Цхоидзе и другие. Многое запомнилось, многое было для меня откровением. Говорили обо мне хорошо. Запомнила Арчила Нестеровича Татаришвили, бессменного партийного секретаря ботанического сада. Но особенно растрогал меня Георгий Авденагович Габричидзе. Он сказал: «И это та плохая женщина, которая портила студентов в техникуме, хочет погубить девочку, которая у меня работала и всегда пела…» Спасибо ему. То, что я пела на работе, я уже не помнила. Цену тетке хорошо знали, хотя она себя уже давно представляла как великого врача. А мне, «девочке», было уже за пятьдесят.

Позже я часто вспоминала, как важна была для меня защита этих справедливых людей. И как вовремя! Прошло совсем немного времени, и не стало Нури Мемедовича, Георгия Авденаговича и других, кто знал меня в детстве и юности. Смыло очередной волной времени.

Было сказано много хорошего в мой адрес и соседями. Спасибо им! Стенограмму я обработала с Нермин, а собранные документы нужно было отправить в Новосибирск. Я улетела в Сухуми и оттуда отправила документы в Новосибирск. Обернулась за два дня.

В Хуло

В начале февраля прилетел Андрей. Мы сразу уехали в Хуло, к нашим новым знакомым Абашидзе. В высокогорном поселке дома прилепились к крутому южному склону. Вниз уходит глубокое ущелье Аджарисцкали. От площадки автостанции через ущелье Аджарисцкали, на противоположную гору проведена канатная дорога. Она не работала, и мне так и не удалось ни разу по ней прокатиться. Двухэтажный дом гостеприимных хозяев – просторный, довольно скромный. Когда вечером мы поднимаемся на ночлег в гостевую комнату на второй этаж, пол раскачивается, словно мы в открытом море. Из окна вид на долину реки, ельники на противоположном берегу и уходящие за горизонт синие горы. Сейчас они полностью заснежены. Черноглазая кудрявая красавица Назико работает медсестрой в роддоме. Ее уже лысеющий муж – редактор газеты «Шрома», что означает «работа». Он честный коммунист, партийный работник, выпускает эту маленькую газетку на полном энтузиазме. Зарабатывает в основном своим трудом, выращивая картофель и кукурузу и вывозя эти продукты на батумский рынок. Трое детей: две девочки-подростки с красивыми голосами и сын Гоча, надежда семьи. Он будет поступать в медицинский институт. Хозяин очень интересуется старинными грузинскими книгами- карабадинами. Ему хочется восстановить шевелюру. Он верит в зимовник, высокую траву, цветущую зимой в глубоких оврагах. Вместе с ним мы спускаемся по крутым склонам почти до реки. Потом с большим трудом поднимаемся, нагруженные не только гербарием, но и корневищами.

Маршрут на гору принес огорчения. Думаешь, что сейчас попадешь в дикое место. Ничего подобного: после немыслимого подъема попадаешь на очередную площадку большого двора, к каменному дому.

Здесь не знают, что такое деревня с домами, стоящими в ряд. Отдельные строения словно рассыпаны по склону. В давние времена, когда выпасы на яйлах были сильно истощены, люди спускались в лес, корчевали и строили свой дом с огородом. И их сыновья, так же как и родители, выбирали новое место в лесу, расчищали лес, строили дом. Таким образом, теперь вся горная Аджария застроена, но уже не деревянными домами, а большими, из серых брикетов, каменными, без всякого намека на архитектуру. Так как площадь дома большая, крыши выглядят огромными блестящими зонтами.

Во второй половине дня с полными папками, усталые, мы вышли на главную дорогу. Не прошло и нескольких минут, как подъехал мотоцикл с милиционером. Нас арестовали, посадили в коляску, доставили в здание КГБ. Оно такое же серое, невзрачное. Пришлось просить о помощи нашего хозяина. Глава КГБ оказался его родственником, отпустил. Вечером пришел в гости с бутылкой вина.

Дарчидзееби

Вторая весенняя поездка в Дарчидзееби. Мы рассчитывали на помощь лесника Нодари Абусеридзе. Думали жить у него. Но оказалось, Нодари живет в лесном поясе, на склоне другого ущелья. А нам нужны высокогорья.

По его рекомендации мы едем в Дарчидзееби. Лесники посадили нас в переполненный автобус, который на каждом повороте кренился, кряхтел, но брал высоту. Все выше и выше. Далее нас ждет грузовик, куда с гиканьем пересаживаются пассажиры. Водитель гортанно кричит, шутит. Уже в полной темноте мы достигли селения Дарчидзееби. Место, где впервые поселился когда-то Дарчидзе. В этом горном селе из высоких деревянных домов дома стоят впритык. Улица ярко освещена. Нас принимает пожилой лесник. В гостевой комнате второго этажа словно в гостинице: кровати, тумбочки, стол. Долго ждем желанного ужина. Приходит хозяин, ведет неторопливую беседу. Наконец ужин готов: снизу наверх невестки приносят на блюде дымящуюся жареную картошку, сыр, каймаг, лобио и, конечно, вино. На десерт кофе в маленьких чашечках.

На яйлах еще лежал глубокий снег. Транспорта вниз не предвиделось. Через несколько дней мы спустились вниз, в Шуахеви, пешком. В лесном поясе все склоны розовели рододендронами в полном цвету. На горных полях, клочках земли, отвоеванной у леса, женщины тохали, сажали кукурузу и фасоль. Для этого делают большую лунку, сыплют золу. В лунку сеют несколько зерен кукурузы и фасоли. Когда кукуруза подрастет и ее ствол станет крепким, ростки фасоли обвивают его. Весеннее солнце очень сильное. Мы долго идем, нас разморило. У очередного дома вдоль дороги два бойких чернявых молодых человека решили нас арестовать. Шпиономания в этих, очень охраняемых местах, сильно распространена. За поимку шпиона обещают большую награду. Парни говорят по-русски плохо. Это осложняет положение. Наконец выяснили. Их близкий родственник Зураб Махарадзе преподает в чайном техникуме. Он наш сосед. Поэтому сразу же пригласили выпить холодного мацони, что очень нас ободрило. Добравшись до Шуахеви, мы сели в проходящий автобус и вскоре были в Батуми.

В начале марта я полетела в Мурманск знакомиться с моей внучкой Галочкой. Разницу между югом и севером я ощутила сразу же. Прилетела в Мурманск в модной дубленке с широким воротом. В руках две большие сумки с продуктами и огромный плюшевый мишка. Каково было мое удивление, когда меня никто не встретил. А я была настолько уверена, что не удосужилась узнать адрес! Прождав в зале ожидания порядочное время, позвонила в Москву, узнала, как ехать. Автобус меня довез до вокзала. Оттуда я намеревалась добраться в поселок Роста на такси, где жили молодые. Но только что пришел поезд. Очередь. Машин почти нет. Я чувствую, скоро совсем замерзну. На счастье нашелся попутчик, любезно проводил меня прямо до квартиры. Дома меня встретил заспанный зять. Второй раз в жизни я увидела его настороженный и неприветливый взгляд. Оля гуляла с девочкой.

В начале мая я снова прилетела в Мурманск, чтобы увезти Олю с ребенком на московскую дачу.

В информационном выпуске по телевизору услышала о том, что в Батуми был сильный ураган, погиб человек.

На Зеленом мысу в это время у меня жила Антонина. Когда я ей позвонила, она мне невнятно объясняла, что ураган свалил ветви бука, но волноваться не стоит. Все обошлось.

В Москве я застряла. Галочку крестили. Я приводила в порядок дачу. Я так прилепилась к своей первой внучке, что отрываться от нее было очень трудно. Потом долго доставала билеты. Когда прилетела В Батуми и пдъехв к дому вошла в калитку– ничего узнать не смогла. Свет заливал всю площадку. Ее пространство было наполовину завалено ветвями бука. Оказалось, ветер во время урагана свалил крону бука и она, упав, погубила многие мандариновые деревья. Раздавила и маленькую избушку, которую Николай Федорович перенес под бук. Там были сложены вещи, привезенные с севера. Мне так нравился этот домик! Когда приезжали гости, я их оставляла в доме смотреть телевизор, а сама забиралась в избушку.

С трудом прошла сквозь ветровал к разрушенной избушке. В мое отсутствие лили дожди. Вещи сгнили. Но задняя стенка осталась невредимой, и на ней висело совсем целое зеркало. Это меня успокоило.

Мой брат Юра, приехавший в очередной раз, помог убрать ветки. А крона у бука за несколько лет восстановилась.

Спустя годы этот случай можно расценить как намек сверху. Не приживалась я на юге…

Юра, мой брат, не понимал характера Саши и хотел в его комнате поселить своего друга детства Гиви из Поти, теперь заместителя начальника пароходства. Но мне было неловко объяснять Юре, что Саша не способен на широкое грузинское гостеприимство. Отказала. И правильно сделала.

Идея иметь учениц не оставляла меня. Преподавательница Ленинградского университета Ира Антонова, привозившая студентов на практику в ботанический сад, прислала мне двух студенток. Я их должна была обучать методикам. Но из этого ничего хорошего не получилось. Девушки хотели отдыхать, а не учиться. Вечерами к ним потянулись молодые кавалеры – студенты техникума.

В доме отдыха четвертого управления гостила преподавательница кафедры ботаники Тимирязевской академии – Лара Родман. Сидим под буком, любуемся видом на бухту. Я ей рассказываю о том, что ботанический сад нужно спасать. Я ищу пути для того, чтобы этой проблемой занялись природоохранные ведомства. Лара рассказала о своем знакомом журналисте, который пишет на экологические темы, в том числе об Аджарии. Он знаком с самим Варламом Мамунидзе. Лара говорила – журналист может заинтересоваться, помочь.

В Москве я встретилась с этим журналистом. Он живет в районе Курского вокзала в роскошной квартире. По случаю лета все ковры скатаны. Высокий, раскормленный, аристократичный. Я на него скороговоркой свалила все беды ботанического сада. По границе идет наступление на территорию. Ботанический сад – это шагреневая кожа, его скоро не будет. Наступление идет и изнутри. Скот выпасают, коллекции под угрозой. Аристократ от журналистики слушал меня внимательно. Проблема его не заинтересовала. Он мне подарил парадную статейку о расцвете Аджарии. Мне он может помочь только тем, что подарит несколько коробок иностранной законсервированной ветчины. То есть подкормит провинциальную глупую и наивную чудачку. Консервы я, растерявшись, взяла. Не пожалела. Ветчина была очень вкусной. А в Аджарии с продуктами плохо.

После всего пережитого я с благодарностью относилась к семье соседей Авдишвили, не принявших участия в позорном деле. Иногда заглядывала к Шуре. Ее младший сын Сережа работал слесарем в доме отдыха четвертого управления. Там он познакомился с Венерой из Душанбе. Женился. К строгой умной Венере я привязалась. Это еще больше сблизило меня с Авдишвили.

Заходя к ним, я видела через дорогу дом Олега. Он активно его обустраивал. Его красные «жигули» стояли у широких ворот в гараж.

Экспедиция из МГУ

В середине лета Андрей мне сообщил, что он неожиданно назначен начальником экспедиции, организованной ботаническим садом МГУ. Мы можем встретиться в Сухуми. Туда приедет из Москвы экспедиционная машина. Сначала будут поездки по западной Грузии, потом по Джавахетии и Армении. Подробности этой своеобразной экспедиции описаны мной в книге «Дорогой мой ботаник». Здесь же привожу сокращенный вариант, показывающий особенности не только характеров своевольных участников экспедиции и моего мужа, но и гостеприимных аджарцев.

Сесть на ракету до Сухума не составило труда. Жарким летним днем я оказалась в Сухумском ботаническом саду. Экспедиция еще не приехала. Ее ждет Сергей Язвенко – аспирант кафедры высших растений на биофаке МГУ. От него узнаю: ранее эту небольшую экспедицию должен был возглавлять Михаил Пименов, наш давний знакомый, который занимается растениями семейства зонтичных. Но он уехал в Среднюю Азию. Поедут его сотрудники, которым он поручил собирать материал. С Сергеем будет ездить его жена Маша Смит – не ботаник.

В ботаническом саду я встретилась с Альфредом Алексеевичем Колаковским и узнала грустные новости. Он овдовел. Умерла Вида Савельевна. И сгорело одно крыло в здании ботанического сада. Там хранился колхидский гербарий.

Экспедиция прибыла. С первого мгновения я поняла, что это очень своеобразный коллектив, разбитый на несколько группочек. Шофер – пьяница, уходит на рыбалку, не слушает распоряжений начальника. Андрей в растерянности. Одна группа – преданные Пименову сотрудники – Миловидова и Юля, вторая – супружеская пара Язвенко, третья – Татьяна Кузнецова с сопровождающим ее студентом, и последняя – это я с Андреем.

Нет мира в этом отряде. Миловидова шипит на Язвенко, считает его бездельником. Вечером, почти в темноте, она, надев на лоб лупу, со значительным видом определяет растения семейства зонтичных. Для нее главное – работа.

Из Сухуми поехали в Кодорское ущелье, в Южный приют. Только отбыли, шофер отказался ехать вверх. Без объяснений. Мы взяли палатку, спальники и поехали на попутке. В тех краях народ доброжелательный. Над нами горы, огромные водопады. Остановились у небольшой турбазы в Южном приюте. Сюда через перевал приходят пешим ходом туристы. Потом спускаются вниз к морю. Рассказывают, что именно здесь замерзли альпинисты немецкого отряда «Эдельвейс» во время войны, и сейчас можно увидеть их замурованными во льдах. Как только поставили палатки, Кузнецова со студентом и Язвенко с супругой ушли вверх в горы. Мы остались с Юлей и Миловидовой. Наутро следующего дня пошли в горы. У Юли повреждено колено. Идти быстро она не может. Поэтому мы с Андреем вскоре оторвались. Впереди снежный завал. Далеко внизу видна сорванная зимой опора линии электропередач. У меня легкие кеды и идти по скользкой, едва протоптанной тропинке на другую сторону завала трудно. Но Андрей не оглядывается и я, дрожа, не глядя вниз, медленно впечатывая каждый шаг в снег, перехожу. На другой стороне цветущий альпийский луг. Лучше не думать об обратном пути. Лучше любоваться.

По возвращении обнаружили: первые две группы уже вернулись. Оказалось, студент сорвался, повредил ногу, но не сильно.

С попутной машиной спустились вниз. К вечеру по моему приглашению, приехали на лесную станцию в Очамчири. Карло принес овощи, бутылку чачи. У Миловидовой кислое лицо. Она, как и многие, рассчитывает на полный пансион и полное обслуживание. Разбаловали грузины русских. Встречают с распростертыми объятиями, угощают. А потом обижаются, почему к ним в столице нет такого же отношения.

В Батуми прилетел сын Павел. Привез открытку из ВАКа о том, что моя докторская диссертация утверждена. Я стала доктором наук.

Маршрут экспедиции должен следовать из Батуми в верхнюю Аджарию, затем Джавахетию по границе с Турцией и далее в Армению.

Выехали на рассвете. Но на первом же посту шофер нагло заявил, что у него нет паспорта. Мы стоим на раскаленном солнце. Пограничники нам сочувствуют. Как поступить? Андрей, начальник экспедиции, решает ехать дальше своим ходом. Берем только самое необходимое, рассчитывая на ночлег в лесничестве, а затем в гостиницах. Оборудование оставляем в машине. В Шуахевское лесничество мы попадаем во второй половине дня. Наутро вместе с лесниками поднимаемся в лес. К обеду, после похода в жарком пекле, нас ведут в ресторан. Кормят до отвала. Позже я увидела, как скромно живет Нодари Абусеридзе со своей большой семьей. Но угостить в ресторане гостей – это долг гостеприимства. Разморенных, сытых, нас сажают в машину и доставляют в Хулинское лесничество. Это красивый двухэтажный каменный дом на южном крутом склоне.

Мы объяснили нашим попутчикам, что на перевале ботаникам делать нечего, там все вытравлено и выбито голодным скотом. Собирать растения для гербария можно только на огороженных участках склонов, предназначенных для покоса. Мы давно хотели побывать в таком месте. Село Даниспараули по дороге к перевалу как раз подходит для этой цели. У наших хулинских друзей Абашидзе в этом селе есть родственники. Под вечер мы отправились к ним, чтобы заручиться рекомендательным письмом. Только вышли – на подъеме нас догнал мотоцикл. Очередной раз арестовали и благополучно доставили к друзьям. С ними мы провели очень приятный вечер. Девочки красиво, на несколько голосов пели – так, как умеют грузины. Как я люблю эти замечательные хоры: и женские, и мужские!

Наутро, спустившись к лесничеству, мы обнаружили большую машину ГАЗ-66, готовую отправиться на перевал. Оказалось, в наше отсутствие участники экспедиции подружились с лесниками и договорились о транспорте на перевал. Во главе начальник лесничества – полный и очень красивый молодой человек с круглой головой, круглыми румяными щеками. О таких говорят – породистый.

Наше предложение ехать в Даниспараули было проигнорировано. Мы шестеро и директор лесничества в сопровождении пятерых молодых подчиненных забрались в кузов. Меня, самую старшую, удостоили сесть рядом с шофером в кабину. Быстро взяли высоту, проехав мимо поворота на Даниспараули. Хотя я просила шофера остановить машину, снова предложила ехать туда. На перевале нас высадили у ветхой избушки с окнами без рам и сразу же пригласили в ресторан. Там всех накормили по-царски. Без меры лилось вино и водка. Дамы также хорошо приложились, к радости молодого табунка лесников.

Сытые и довольно веселые, стоим у избушки. Как мы тут будем ночевать? Андрея с Павлом это мало интересует. Главное – мы можем попасть на озера. Опять садимся в машину и долго едем по грязной дороге. Въезжаем в лес. Вдали сквозь туман виднеется озеро. Все выбито, мелкий скот уныло бродит между стволами. Андрей с Павлом убегают собирать растения, а остальная компания располагается у большого бука. Опять льется вино. Приносят сыр с каймагом. Веселье продолжается. Я начинаю беспокоиться. Где же мы будем ночевать? Уже довольно поздно. Наконец Андрей с Павлом возвращаются с полными папками. Когда мы возвращаемся на перевал, шофер мне объясняет: за девиц заплачено. Они накормлены и теперь принадлежат начальнику. Если не удастся получить добычу – не избежать неприятностей.

Мы снова в избушке на перевале. Я волнуюсь. Пытаюсь объяснить, что тут ночевать немыслимо. Но Андрей глух к моим словам. Парни-лесники стоят рядом с избушкой. В руках у них стаканы. То и дело они их наполняют, пьют из бутылок, возникающих как по волшебству.

На перевале – филиал заставы. Несколько брезентовых палаток. Я иду к ним. Выходит среднего роста коренастый начальник, на лице которого явное недовольство. К солдату приехала на побывку мать, привезла гостинцы, угощает капитана, а тут я с просьбами. Но я убеждаю, прошу оказать помощь, предоставить нам ночлег, говорю об опасности. Он раздумывает, затем соглашается. К нам подходит с документом в красной обложке один из кавалеров, размахивает им, напирая на то, что на заставе посторонние не должны находиться. Но капитан разрешает.

В большой палатке нас кормят сытным ужином. Весь вечер мы втроем: я, Павел и Андрей закладываем гербарий. Мужчин оставляют ночевать в больших палатках. Женщины должны ночевать в своей. Поздно, когда гербарий заложен, я выхожу на улицу. На перевале тишина. Над горными вершинами сияет огромная луна.

Рано утром, не сообщая Андрею, наши спутники решили спуститься в огороженную часть, вниз. А мы втроем идем в маршрут по выбитым холмам перевала. После обеда встречаемся. Партии Язвенко, Кузнецовой и Миловидовой решили вернуться в Батуми. Андрей не возражает. Но твердо решил продолжать намеченный маршрут.

Стоим на остановке. Ждем автобус в Джавахетию, до Аспиндзы. Наши уже бывшие спутники ждут встречный – до Батуми. Молоденькая Юля обращается к Андрею:

–Андрей Павлович, отойдите, не создавайте массовости!

Я удивляюсь. Не привыкла к такому обращению со старшими, тем более к начальнику, хотя бы временному. Но позже, когда я вернулась в Россию, в Москве я часто наблюдала такое неуважение. На Кавказе с почтением относятся к пожилым. Хотя мне через несколько минут пришлось убедиться в том, что и здесь не все ладно.

Вскоре сели в проходящий ПАЗ до Аспиндзы. На спуске пейзаж и растительность изменились. Мы попали в сухую страну. На склонах цвел красивый розовый ксантиум. Молодой парень купил хлеб и небрежно его бросил на капот. Старик в башлыке, завязанном на голове по старинному фасону в виде замысловатой шляпы, сидевший рядом с парнем, хлопнул его по руке. «Это ведь хлеб, пури!». В ответ подвыпивший парень разозлился и так же ответил старику, хлопнул его по руке. Старик опешил, растерялся. Всю остальную дорогу молчал.

Втроем мы проехали Джавахетию, южную Армению. Из Еревана поехали в высокогорья, поднимались на Арагац, где на яйлах за нами бежали мальчики-пастухи, громко крича «Бабушка, дедушка!».

Из Еревана поехали в Тбилиси, а оттуда вернулись на Зеленый мыс.

Улица детства

Середина августа. Тбилиси. Вечер. Мы идем на улицу Каргаретели, улицу моего детства. Все знакомо, и в то же время печать другой жизни лежит на этом маленьком дворике, старинном дворце племянника Наполеона, который в детстве я видела из окна нашей большой комнаты. Стою на улице, заглядываю вверх на второй этаж и вижу ярко горящую люстру. Андрей и Павел равнодушны. Им эта улица ничего не говорит. Я их веду по бывшей Татьянинской и Ольгинской улицам. Выходим к Кирочной. Я ищу храм, кирху, куда однажды маленькой девочкой я зашла в воскресенье и горячо молилась. Церковь существует. Но в моем воображении она другая. Вижу сусальный лубок.

Из Батуми в августе улететь немыслимо. Миловидова на экспедиционной машине вернулась в Москву. Андрей не спешил, вместе с Павлом ездил в горы, работал. Я воспользовалась очередной раз знакомствами Вано. Дежурила в аэропорту. Провела три дня у двери начальника аэропорта. Рядом со мной ожидала средних лет крестьянка из-под Горького (Нижний Новгород). Ее сына в цинковом гробу отправили домой из Афганистана. Начальник, толстый, раскормленный, с большим животом, сочувствовал. Достал ей билет вне очереди. Стоя у двери этого сытого и довольного жизнью человека, я вспоминала, как на батумском пляже случайно разговорилась с женщиной, сидевшей на скамейке. Она летела в Афганистан опознавать своего сына. Сама из русской глубинки. Эта неизвестная, тайная война накрыла черным крылом Россию. Многие грузины и аджарцы, мои соседи, находили знакомства, отмазывали своих детей. И я их не осуждала.

Гурам Джиджавадзе

С семьей Темури Джиджавадзе мне приходится сталкиваюсь ежедневно. Их взрослая, на выданье, дочь Нино – приятной наружности, с черными локонами. Играет на фортепиано, красиво поет. Работает музыкальным работником в детском саду ботанического сада. Из своего рабочего кабинетика на втором этаже я иногда слышу из детского сада музыку. Это Нино обучает детей пению. Когда она приходит в ботанический сад на занятия, девушки собираются в детском саду у фортепиано и поют на несколько голосов.

Нино выдали замуж за богатого парня в Чакве. Получилось так же как и с первой дочкой. Сыграли свадьбу, а парень оказался наркоманом. Нино убежала домой. Возможно, вернули ее обратно. Опозорили. Об этом шепотом говорят в нашем отделе. О том, что приданое в виде золотых колец и украшений не вернули. Нино навсегда осталась в родительском доме. Я однажды посоветовала ей куда-нибудь уехать. Но она молча выслушала и ничего не ответила. До сих пор, одинокая, живет в родительском доме. Хотя на особом положении. Всю черную работу делает невестка Натела.

Она пасет корову в мандариновом саду за нашим домом на карелинской даче, то есть привязывает ее к одному из мандариновых деревьев на длинную веревку. Корова методично, без аппетита срывает листья мандаринов. Что бы сказал сегодня агроном Саникидзе? Но времена Саникидзе давно позади.

В первую зиму, когда я только переехала, я увидела как Реваз, сын Нателы, целится в птичку из рогатки. Я попыталась отобрать. Реваз не отдавал, а я держала крепко. Он тянул. Я упала на дорогу, но продолжала держать. Мы разнялись только после того, как у меня в руках осталась рогатка. Больше Реваз при мне в птиц не стрелял.

Главный мой мучитель – это Гурам, больной сын Темури Джиджавадзе нашего соседа, живущего выше нашего дома. Он высокий, несколько сутулый, с таким же огромным, как у матери носом. Раньше по утрам, идя на работу, я видела его издалека в мандариновых кустах, где он занимался онанизмом. Старалась пройти мимо по узкой дорожке. Он, видя меня издалека, стесняясь, уходил. Теперь все иначе. Тетка постоянно его зазывает, говорит, что я хотела ее убить, что нужно отомстить. Поэтому Гурам ждет меня на дорожке с палкой, кричит, что я обижаю тетю Майю, что он меня сейчас убьет. Первый раз я побежала к Темури, стала просить Мэри, чтобы она уняла Гурама. Но в аджарской семье к сыну, наследнику, относятся подобострастно, с уважением. Мои просьбы не действовали. Пришлось вооружаться большой палкой для самозащиты. В бой со мной он не вступал. Только издалека кричал и грозился.

В конце лета ко мне в гости приехала из Сибири сестра моего зятя с маленькой дочкой. Вечером я уехала в Батуми звонить в Москву, оставила приезжую гостью дома. Когда вернулась, обнаружила ее в большом смятении. В полной темноте южной ночи с балкона Олега Гурам разразился криками в мой адрес. Можно догадаться – тетка проводила сеанс внушения.

На северном крутом склоне от нашего дома была чайная плантация, посаженная моим прадедом. Я приложила много усилий для того, чтобы ее окультурить. Мама и тетка кидали мусор с площадки внутреннего дворика под откос, в дебри заросшего чая. Летели туда и бутылки. Осколков в кустах видимо-невидимо. Я спускалась вниз всегда с ведром для осколков. Набиралось много. Часто резала то палец на руке, то ногу. Но кусты давали чай, я его собирала. Постепенно освоила технологию, у меня получалось отлично. Отправляла родным в Москву. Доставалось и друзьям. Сегодня есть знакомые, которые при встрече со мной вспоминают этот незабываемый чай – майский и летний. Но приготовление чая вручную требует большого внимания и сил.

Во время нескольких перемеров нашего с братом надела чайная плантация оставалась колхозной. Вроде бы ничейной. Но на нее посматривали соседи. Тетка с Олегом агитировали Темури Джиджавадзе оформить на себя эту плантацию. Гурам там выпасал корову, подолгу сидел в чайных кустах, наблюдая мой двор, покушался на куриные яйца. Когда я обратилась с вопросом к Темури, он потупил взор. Земля в Аджарии ценность, а участочек вполне хороший и для строительства дома. Подрастают внуки. Однако присвоить эту землю Темури не удалось.

Осенним вечером, я усталая, шла из Махинджаури. У дома отдыха « Магнолия» по пути меня окликнула сестра-хозяйка. Попросила одолжить ей сто пятьдесят рублей. Это было единственный раз, когда меня просили о такой услуге. Эту женщину я знала только шапочно. Деньги я хранила в ящике комода. Если бы она не попросила одолжить, я бы не обнаружила пропажи. Денег на месте не было. Неприятная история. Я живу особняком. Кто мог украсть? В Махинджаури, в милиции, беседую с начальником. Расспрашивает, был ли кто рядом. Вспоминаю Гурама, он сидел в чайных кустах в белой рубашке. Как оказалось, за Гурамом такие проделки числятся давно. Мне советуют пойти к Джиджавадзе и сказать, что у всех соседей взяли отпечатки пальцев. Передать Гураму, что всех вызывают в милицию.

Дома вижу следы. Кто-то залезал в незапертое окно. Иду к Джиджавадзе. Гурам догоняет меня и говорит, что больше меня не будет обижать. На следующий день узнала: Гураму в милиции пригрозили, и он во всем признался. Вечером ко мне пришли его отец и мать. Долго мялись, просили прощения. Нужно вернуть деньги. Утром приходит Гурам, мнет в руке деньги. Отдает.

В колхозе – новые веяния. Разбирают, прирезают и оформляют колхозную землю с мандариновыми и чайными плантациями в аренду. После этой истории и я стала хлопотать о том, чтобы взять чайную плантацию в аренду.

Заботы Гульнары

На работе во время утреннего кофе рассказывают, сочувствуют. У Гульнары Гулиашвили очередные неприятности.

Подросла дочка Гульнары. Она, как в свое время ее мать, учится в чайном техникуме. Красивая, нежная Нина, (так зовут дочку Гульнары), полюбила красивого, но разбалованного парня из богатой семьи в Чакве. И также, как в свое время ее мать, молодые договорились о том, что жених украдет невесту. В последнее время так поступают многие молодые влюбленные. Сами решают свою судьбу, а родители смиряются, отмечают событие свадьбой, как у женской родни, так и у мужской. По заведенному порядку. Женская сторона приносит в дом жениха приданое в виде колец, серег, браслетов, ожерелий, то есть драгоценности. Родня богатого чаквинца недовольна. Дочка Гульнары – бесприданница. К тому моменту, как Нина стала решать свою судьбу, у Гульнары также изменились семейные обстоятельства.

После смерти отца Нины Гульнара своим примерным поведением и хозяйственными способностями заслужила уважение в семье покойного мужа. С трудом была там принята и по неписаным, но вековым правилам, должна была до конца своих дней оставаться благообразной вдовой. Но Гульнара – еще молодая, красивая женщина. Ее брат Резо живет с семьей в Махинджаури. Гульнара очень дружит с братом, а у брата друг Джемал. Бойкий, средних лет мужчина. С ним Гульнара и сошлась. Семья Нининого отца, оказавшая Гульнаре большую честь, оскорбилась. Мусович, отец первого мужа Гульнары, работает агротехником в ботаническом саду. Он опять перестал узнавать невестку.

Гульнара прикладывает максимум усилий, чтобы обеспечить дочку. Едет в Сахалвашо, договаривается с бывшей родней, с дедом, просит их принять деятельное участие в организации свадьбы. И добивается. Сама из последних сил тянется, одалживает деньги, покупает кольца. В Батуми в своей, полученной с таким трудом квартире, устраивает свадьбу, зовет новых родственников. Девочку приводят в дом мужа. Там также отмечают замужество пышной и богатой свадьбой. Казалось: все завершается как в сказке. Но в жизни бывает иначе.

Нежная и болезненная Нина оказалась неспособной к роли невестки. Не работала на огороде, беременная сидела дома, не угождала свекрови и многочисленным сестрам мужа, которые по правилам сваливали всю работу по дому на невестку. Защиты от всевидящих и придирающихся женщин у Нины не было, так как мужа забрали в армию. Когда у Нины родилась дочка, ее с девочкой отправили обратно к Гульнаре. Гульнара поехала в Чакву. Боевая, твердая, она сумела убедить родню зятя в том, что они не правы. Пыталась предупредить, что с ней шутки плохи. Маленькой дочке Нины уже было девять месяцев, когда вернулся из армии муж. Родня не успокоилась и снова отослала Нину с ребенком к Гульнаре.

Жизнь, как известно, борьба. Перестройка набрала силу. Часто я слышала о новом честном лидере, первом секретаре Кобулетского района Правишвили. Поселок Чаква относится к Кобулетскому району. На маленькую девочку и дочку Гульнара надевает все лучшее, купленное у моряков, заграничное и едет в Кобулети на прием к первому секретарю. Секретарь, увидев нежную красивую Нину и не менее прелестную малютку, проникся справедливым гневом. Чаквинская родня была тут же вызвана на ковер, ее приструнили. После поездки в Кобулети Гульнара приехала на работу. Я увидела ее – воинственную, в темной одежде, похожую на Медею. И Нину всю в розовом и белом, с малюткой. Розовое на черном. Нина не обладает бойцовскими качествами Гульнары, она робкая и болезненная. Гульнара долго хлопотала, чтобы она получила инвалидность. Часто наведывалась в Чакву. Следила за тем, чтобы родственники ее не обижали.

Гульнара числится в нашем отделе научным сотрудником. Я ей от души симпатизирую и хочу помочь. Написала статью и поставила также ее фамилию. Но она повела себя соответственно своему характеру. Мою фамилию вычеркнула, все выдала за свое. Я это обнаружила, когда увидела уже вышедший сборник с научными статьями.

Грузинка Гульнара очень четко разделяла русских, грузин и аджарцев нашего сада. Когда во время застолий подходила ее очередь и произносились тосты в ее честь, прежде всего вспоминали ее мать, работящую Верочку. Достоинств Гульнары не упоминали. Она это очень болезненно переживала.

В 1991 году, когда к власти пришел Звиад Гамсахурдиа, именно она и Нази Учамадзе возглавили в нашем отделе движение звиадистов. Усилили национальную тему. Последний раз я видела Гульнару в 1993 году, когда я вынуждена была покинуть родину. На работу я уже не ходила. Мой кабинет был захвачен мингрелкой Этери. Гульнара с пристрастием меня спросила: «Где границы твоей России?». Мне сразу привиделась Чукотка, Берингов пролив и серые волны, омывающие скалы. А Гульнара мне со злобой:

Бедная Гульнара! В Аджарии в середине девяностых стало голодно. Сотрудники на работу ходили редко. В Батуми она пекла пирожки и продавала, чтобы подкормить семью.

Закрытая половина в старом доме постепенно разрушается. Упала печная труба. От старости рассыпались кирпичи. Дом чуть не сгорел.

Мои добросердечные сослуживицы советовали поджечь старый дом. Говорили, что таким образом проблема будет решена. Но я на такой поступок не способна, хотя, возможно, они были правы.

Разрешения на строительство нового дома мне не давали. Без плана ничего строить нельзя. Нужно утвердить план. В то же время вокруг вырастают, как грибы, новые дома, построенные без всяких планов и разрешений.

Когда приезжает Саша, он мне не помогает, а вечерами, стараясь, чтобы я не увидела, ходит к тетке и Олегу.

Он мечтал иметь свою собственность. Хоть маленькую, но свою. А как поделишь дом, в котором один выход? И у каждого всего несколько метров? Брат мне доказывает что ему принадлежит мамина комната, с выходом на площадку, в которой я живу. Аргумент – он там родился. А я помню, что он родился в Тбилиси.

– Саша, тут делить нечего. Ты приезжаешь, у нас все общее. Рано или поздно Олег и тетя Майя определятся. Дом, который они построили, узаконят, а старый мы поделим на две части. Когда-нибудь нам все же выдадут разрешение на строительство.

В Москве я протезирую зубы у Дмитрия Ильича Спивака. Это известный в Москве протезист с большими связями. Он советует проконсультироваться у его знакомого юриста. Называет фамилию. У Белорусского вокзала в юридической консультации я попадаю к брезгливому дядьке. Скороговоркой начинаю объяснять ситуацию. Он мне с упреком:

– Вы в ссоре со своей теткой, с двумя братьями, чего же вы хотите? Видимо, дело в Вас! Вот и вся консультация. Я выхожу на площадь Белорусского вокзала. Непогода, слякоть, толпа серых людей вливается в метро. Я медленно иду, слезы текут ручьем по щекам. Меня хлопает по плечу дюжий парень:

Я размышляла: может, стоит дать взятку? Мы с Андреем на севере заработали по тем времена большую сумму – почти 50 тысяч рублей. Но никакими взятками я не могла бы перещеголять Олега. Я- женщина, (на Кавказе это имеет значение), русскоязычная, не врач. А Олег набрал большой вес.

Поездка в Тбилиси

В декабре после сбора мандаринов мы с Андреем поехали в Тбилиси в ботанический институт.

Стиль работы сотрудников ботанического института резко отличается от стиля работы в Батумском ботаническом саду. Ботаники продолжают традиции известных предшественников: Александра Альфонсовича Гроссгейма, Анны Лукьяновны Харадзе.

Здесь я подружилась с Заирой Ильиничной Гвинианидзе, возглавляющей гербарий.

Тбилиси. Ботанический институт. Крайняя справа - Заира Ильинична Гвинианидзе

Остановились в гостинице Академии наук в Ваке. Это большое трехэтажное здание, расположенное на склоне горы. В гостинице свои порядки. Двери не закрываются. На месте неоднократно сорванных замков большие дыры. В номере тяжелый запах курева, отсутствуют стулья. Ни буфета, ни чая. Плата за неудобство большая.

Два года назад мой брат Саша по инициативе жены Тамары обменял квартиру в Глдани на более престижный район Ваке. Теперь дом, в котором живут Саша, Тамара и их дочка Ирочка, находится как раз над гостиницей. Это высокая башня. Андрей по наивности не понимает, что просить их о гостеприимстве не стоит. Чувствую – обязательно откажут. Лучше жить независимо. При расплате за гостиничный номер оказалось, что денег у нас не хватает. Пошли просить у Саши. Отказал. Братец у меня своеобразный. Настороженный, скупой и жалкий. Выручила Заира. Она мне в те годы была очень близка, как сестра. А если бы не Заира?

Летом Варлам Мамунидзе, первый секретарь Аджарии, попал в Кремлевскую больницу. Вано приезжал по этому поводу в Москву, посещал любимого брата.

Рассказывал, что на очередном приеме в Сухуми брат переел. В результате- заворот кишок. Успели спасти. Зимой Варлам неожиданно трагически умер. Тихо говорили, что покончил жизнь самоубийством. Другие поговаривали, что это инсценировка. В сплетни, которые я слышу краем уха, не совсем верю. Но разговоров много. Хоронили Варлама без почестей. Дом, где жили лучшие люди правительства, находится в центре Батуми на улице Сталина. На темной, неосвещенной улице толпа. Поднимаемся на четвертый этаж в большую квартиру. Гроб. Родственники и убитая горем мать, все в черном, сидят у гроба в два ряда. От ботанического сада был сделан особо красивый венок с черной лентой и надписью, как и положено.

1988 г. Родилась внучка Майечка!

Новый год мы с Андреем встречали на Зеленом мысу вместе. Бушевало темно-серое море. Почти черные тучи на небе разрывались, открывая синее небо, которое тут же заволакивало.

1 января в гости к нам пришли мои школьные друзья Витя Кабак со своей женой Этери Зоидзе. В молодости он был упрямым и очень энергичным, а Этери – нежной, тихой, с золотистыми косами. Теперь к ним и к нам подступала старость. Но мы еще были бодры, полны сил.

Сидели на веранде, пили вино. Дрова уютно трещали в маленькой печке.

1988 г. На новый год пришли в гости
мои школьные друзья Витя Кабак
и Этери Кабак (в девичестве Зоидзе).
Я с собакой Марсиком

Выпал снег. Андрей дома строчил на машинке. Железная печурка сразу давала тепло, потом быстро остывала. Как только температура падала ниже 10 градусов, промозглый холод охватывал до костей. Сказывалась высокая сырость.

Бедные птички!

Заповедник природной флоры в ботаническом саду – буково-каштановый лес. Для горцев, привыкших жить в лесах, это обычный лес. Что такое заповедник, они не понимают.

Основной пост милиции ботанического сада находится на первом этаже двухэтажного дома в центре сада. В большой комнате стоят кровати. Похоже на общежитие. В саду еще два поста милиции – при входе со стороны Зеленого мыса и со стороны Чаквы. Там можно обнаружить милиционеров. На постах тоже есть постель для ночлега во время дежурств. Обходов милиционеры не делают.

Во время снегопада мужчины окрестных сел идут в заповедник стрелять птиц. Просыпается охотничий инстинкт. Встретить в ботаническом саду и на Зеленом мысу такого охотника с одностволкой или с двустволкой, а главное – с гирляндой малюсеньких пичуг на поясе, в это время легко. Охотятся и милиционеры. Большинство из них – приезжие из горных сел.

Работать мне трудно: в заповеднике, через овраг, постоянно раздаются выстрелы. Начинаю звонить Вано, Нури Мемедовичу, в милицию. На мои звонки всегда обещают срочно принять меры. Главное – не отказать. Но никаких мер не принимается и я снова слышу выстрелы. Радуюсь, что о них не знает Андрей, который очень переживает, вспоминая о том, что многие южные птицы здесь зимуют и им уже грозит полное исчезновение.

В воскресный день мы с Андреем возвращаемся с рынка. У чайного техникума видим незнакомого охотника с одностволкой. У Андрея в руке авоська, наполненная овощами. Он размахивается и неожиданно для меня и для охотника ударяет его авоськой. Охотник гортанно выкрикивает ругательства, целится в Андрея. Все происходит мгновенно. Я повисаю на ружье и начинаю звать: «Реджеб! Реджеб!»

Реджеб – один из главных охранников природы – живет недалеко, на горе. Но, конечно, услышать он меня не может. Это моя инстинктивная реакция. Охотник, ругаясь, отступает.

Реджеб Багратиони в конце тридцатых годов был министром юстиции и участвовал в репрессиях. Грузия – небольшая страна. Об этом помнят. Недавно его имя, как одного из главарей репрессий, упоминалось в журнале «Литературная Грузия». Нермин Багратиони, его дальняя родственница, говорит об этом с досадой.

Реджеб

Реджеб – невысокий, хорошо сохранившийся кряжистый старик со стеклянными, настороженными глазами. Его дом выходит на верхнюю дорогу, ведущую в ботанический сад. Когда мы следуем мимо его дома, он стоит при входе, словно сторожит. Возможно, от безделья. Встречая Андрея и меня, громко, вроде как причитая, называет нас учеными, умными, дорогими. Рассыпает приятные слова, которые звучат весьма неискренне. Андрей долго беседует с Реджебом об охране природы, о бедственном положении ботанического сада. Реджеб сочувствует, рассказывает, каким был ботанический сад давно, до войны. Рисует райские картины. Действительно, тогда вход в ботанический сад начинался почти на повороте к перевалу. Там находилась касса, которую я помню в своем раннем детстве. Потом очень долго, когда входа уже не было и в помине, о нем напоминал столб с круглым шаром на верхушке. Весь склон и сама экспроприированная дача Ратишвили принадлежали ботаническому саду. Помещения дачи остались за ботаническим садом, а на склоне образовались усадьбы. Теперь вниз по склону, вплоть до санатория «Аджария» выстроено несколько серых каменных двухэтажных домов с большими мандариновыми плантациями. Жители этих домов мне хорошо известны. Каждая семья имеет свою историю. Например, Джинчарадзе. Помню хозяйку: когда я была школьницей, она отличалась как подающий надежды комсомольский вожак. Ее по довоенной традиции выдвигали. Были свои герои труда и на чайных плантациях. Теперь она мать большого семейства, сильно располнела и ее энергичные привлекательные черты расплылись. Стахановок выбирали по внешности.

Еще ниже Ратишвили – большой дом Кукуладзе. Их я помню молодых. Они жили в маленькой сторожке у сгоревшего дома Карелиных. Когда я иду на работу нижней дорогой, надо мной высится огромный дом Кукуладзе. На балкон выходит уже очень пожилая, но не утратившая своей красоты Тамрико. Вижу иногда и ее уже очень старого мужа Серго. Через несколько лет он свалится с подъемника и погибнет.

С балкона дома Реджеба открывается замечательный вид на батумскую бухту – как на ладони. Я ее вижу каждый день, идя на работу, и не могу оторвать глаз.

Реджеб зазывает полюбоваться. Но никогда не приглашает в дом. Иногда на балкон выходит его супруга Ольга. Невысокая, невыразительная, она всегда одета по тбилисской моде довольно несуразно. Обязательно на голове шляпка с искусственными розами или с большими полями. Улыбается. Однажды я, стоя на веранде, ненароком решила заглянуть в дом. Но Реджеб взволнованно стал звать супругу. Я поняла – там охраняемая территория. Есть у Реджеба и Ольги дочка-учительница. Средних лет, типичная кикелка. Что такое кикелка? Это модница-кривляка. Одетая в немыслимые наряды для того чтобы выделиться.

Я часто вижу Реджеба в кабинете Вано. Он разглагольствует об охране природы и, видимо, сильно надоел. Но Вано принимает его, слушает.

Перестройка катилась к закату. Как гром прозвучало в печати известие о том, что на месте старой телевышки будет выстроена новая – грандиозная, которая будет транслировать очень далеко, даже на другой берег Черного моря, в Болгарию. В последние советские годы все чаще разыгрывалась карта присоединения Болгарии к Советскому Союзу.

Постройка очень высокой телевышки грозила сносу вершины горы Фриде. Меня очень огорчало то, что часть ботанического сада с восточного склона горы погибнет. С западной стороны постройка телевышки грозила дому Реджеба. Он заволновался. Привлек для этого все свои старые, но прочные знакомства в КГБ. Вызвал солидную комиссию во главе с директором Главного ботанического сада, Сибирского ботанического сада и еще нескольких партийных и солидных ученых. Было сделано заключение. Отправлено по инстанциям. Но главный защитник природы Реджеб продолжал волноваться. Не верил.

Зря волновался. Вскоре Советский Союз развалится, станет не до новой телевышки.

Скоро никому уже дела не будет до строительства не только телевышки, но и вообще строительства. Все силы будут направлены на питание, отопление, выживание.

Золотые рыбки в болоте

О продовольственной программе не перестают говорить призывают каждого внести и свою лепту. Я считаю, что в Батумском ботаническом саду необходим отдел культурных растений. Его возможности далеко не исчерпаны. В других ботанических садах есть отделы культурных растений, показывающие достижения интродукции. Иду к директору, излагаю свою идею. Необходимо создать экспозиции культурных растений в самом теплом, защищенном от морских ветров месте ботанического сада. Ниже дирекции Всеволод Владимирович Ангельский выращивал многолетние корневища чайота. К докладной прилагаю списки, план размещения. Ответа нет.

Ранее я писала докладную об оформлении обочин дорог Аджарии, ботанического сада посадками декоративных кустарников. Голубая пышная гортензия цветет в середине лета, в разгар курортного сезона. Вырастить ее очень легко. Уход минимальный. Если вместо обочин, заросших сорняками, экалой и ежевикой, засверкали бы синие шары соцветий гортензии, как бы это было красиво! Причем не требует больших затрат. Но все, о чем я писала директору, осталось невостребованным.

В грузинской газете «Сабчота Аджара» появилась статья: «Золотые рыбки в болоте». Подписано неизвестной фамилией. На самом деле вполне известной. Говорят, что ее писал Дато Гвианидзе. Недостаточная охрана природы, рыбки в болоте, плохое состояние сада, красочно описанные в этой статье, совершенно ни при чем. Это борется Дато с Вано. Вано не дает Дато должности заведующего отделом, на которую целится не только Дато, но и сын министра лесного хозяйства, Зураб Манвелидзе. Дато на работу почти не ходит, ботаникой почти не интересуется. Зураб же помогает Вано с диссертацией. Поэтому у него преимущества. По этому поводу собирают ученый совет. Ученые ботанического сада пытаются выяснить, к какой партии я отношусь. Вано – мой прямой начальник. В политике сада я не разбираюсь и принципиально не хочу участвовать в интригах. Но статья, по моему мнению, вполне справедливая. На ученом совете, собранном по этому поводу в большом темном кабинете директора, я говорю: сад необходимо спасать! Очень больной Важа Мемиадзе обращается ко мне: «Не твое дело сад, сиди в своем отделе»! Я разозлилась, разволновалась, ответила ему:«Откуда ты знаешь, что я думаю? Почему только один отдел, а не весь ботанический сад? Может быть, у меня космическое мышление. Прежде всего – это моя родина», – заявляю я гордо.

Но спорить, вникать в их дела не стоит. Спасибо, что я могу ни от кого не зависеть. Нури Мамедович – человек сверхдобрый. Мне, как и всем, кто к нему обращается, ни в чем не отказывает. Спасибо! Позже, после смерти Нури, когда к власти пришел Вано, я почувствую большую разницу в руководстве.

В мае в ботаническом саду должен состояться очередной Совет ботанических садов Закавказья. Я удивляюсь: никакой подготовки к встрече гостей не идет. Сад в самом тяжелом состоянии. Коллекции в неприглядном виде. В японском садике запустение. Японский прудик зарос и обмелел. Золотые рыбки погибли. И уже давно забыты нарядные витые ограды из бамбука, оригинальные навесы, которые были здесь когда-то. Сток воды в прудик нарушился.

По-прежнему после бурь ветки собирают в кучи, поливают бензином и поджигают.

Вдоль центральной дороги протянулись столбы электропроводки. Один из них стоит у японского садика. Ветви высокого сциадопитиса разрослись. Это очень редкий крупный экземпляр. Красавец! Вместо того чтобы перенести столб (это нетрудно), ветви сциадопитиса обрубили. Подобных случаев много. Решили побелить здание дирекции. В результате была уничтожена уникальная глициния и редкая, единственная в Колхиде, роза. Маша Овчинникова выращивала коллекцию магнолий. Они заросли травой, их скосили. И так далее. Новые виды сажают в единственном экземпляре. Объясняют – места мало. Единственный экземпляр араукарии чилийской погиб. Высокие деревья, посаженные Красновым, пока еще стоят. Но на грани гибели редкая коллекция азалий в японском отделе.

Корнелий отхватывает все новые куски земли в начале сада. На склоне построил уже два коровника! Это безобразие вижу каждый день, идя на работу. При входе в ботанический сад торчит огромный пень погибшего кипариса лузитанского. Никто не удосужится хотя бы выкорчевать его. Полное впечатление, что это беспокоит только меня. В который раз я опять начинаю вспоминать, как маму раздражал мой характер, как она, восторженная, говорила, что я – критиканша, вижу все в дурном свете, не умею восхищаться. Да, я такая. Я прекрасно представляю, как бы было, если бы приложили хоть маленькие усилия, сохранили хотя бы прежние достижения. Ведь А.Н.Краснов мог в этом чудесном месте создать волшебный сад всего за два года!

Наступил май. Отросшая молодая листва прикрыла неприглядные места. Совет ботанических садов состоялся. Главное событие – банкет. Как и раньше, на самом высоком уровне. Глава Совета, его председатель Мамия Гоголишвили вел стол артистически. Он вызывал представителя того или иного ботанического сада. Тот должен сказать красивые слова о своем саде. Было много гостей: из Росси, Украины. Кто не захочет побывать в Батуми в мае!

22 апреля в Мурманске родилась моя вторая внучка, названная в честь меня Майей. Зять уезжал в Минск на учебу. Я привезла Олю с двумя маленькими дочками на Зеленый мыс. Галю устроила в детский сад на первом этаже того здания, где я работаю. В него водят детей сотрудников.

Странное дело! Я прекрасно знаю, какая идеальная чистота в домах местного населения. Но тут – учреждение государственное. В помещениях садика сыро. Простыни серые. Матрацы лежалые. Грязновато и на кухне. Симпатичная заведующая садиком в конце дня несет домой две большие сумки.

Майечке, моей внучке, исполнилось три недели после рождения, когда мы прилетели в Батуми.

Совсем недавно мы видели еще заснеженные сопки Мурманска, а тут – шпалеры цветущей кремовой розы, полностью покрытые благоухающими цветами. Началось цветение цитрусовых, распространяющих дурманящий аромат, особенно сильно ощутимый вечерами. Белые кисти соцветий светились в теплой ночи. Родина!

Майечка была совсем маленькой. На посадке в самолет ее приняли за куклу. В один из первых и особенно жарких дней к нам в комнату залетело несколько шершней. Это крупные насекомые. Их укусы особенно ядовиты. Я схватила полотенце и с трудом выгнала их наружу. Вышла из дома и вдалеке за домом тети Кати Щепетовой увидела клубы дыма. Оказалось, что шершни свили гнездо в полом, выгнившем стволе кипариса. А бравый сосед дядя Вася Щепетов решил избавиться от шершней, запалив пук сена в основании ствола. Сильная тяга полого ствола-трубы выгнала шершней и одновременно подожгла кипарис. Еле потушили.

Нужно Майечку поставить на учет в детской поликлинике. Приготовили подарок врачу Луаре. Она молодая и красивая, на пальцах обеих рук нанизаны кольца с брильянтами.

В поликлинике воды нет. Оборудование минимальное или полностью отсутствует. Грязные стены, выкрашенные в темно-синий цвет. К врачу идут все скопом, не соблюдая порядка. В кабинет набивается масса народа.

Летом Майечка заболела: сильный кашель. Мы вызвали Луару. Но мне сказали, что врачи по вызову не ходят. Нужно обеспечить их транспортом. К моему удивлению, Луара поднялась к нам на гору. Взяла на руки Майечку и произнесла: «Кукла, кукла, немецкий кукла» (в те времена большой дефицит красивые куклы из ГДР). Потом обернулась к Оле и спросила: «Мальчик? Девочка?» А Майечка у нее на руках раздетая. Потом мы на этот счет часто шутили.

Олег закончил и внутреннюю отделку своего дома. На подъезде к его дому постоянно находится несколько машин с пациентами, которые приехали на консультацию. Случайно обнаружила: он поставил капитальный забор и подвинулся на мою территорию.

В Тбилиси, в Академии наук, я должна получить диплом доктора наук.

Одновременно решила обратиться в центральный комитет партии Грузии. Олега прикрывают в Аджарии. Может быть, разберутся вышестоящие партийные лица Грузии? В красивом здании в центре города, в большом нарядном кабинете сидит расфуфыренная русская тетка. Цинично и высокомерно заявляет:

– Мы партия – никто, мы только контроль, нас это не касается. Идите в Совет министров.

В Совет министров я не пошла. Бесполезные игры. Партия-оборотень, странный оборотень. Именно они и есть власть, эти раскормленные крошки Цахесы. Во всем ложь, во всем!

В Академии наук – чистые длинные коридоры, тихие кабинеты. В одном из них аккуратный пожилой, весь в черном, чиновник достает из сейфа мой диплом и буднично мне его отдает. А я надеялась: руку пожмут, поздравят. Андрею вручали диплом в торжественной обстановке. Ладно. Теперь я действительно доктор наук. Диплом не восстанавливается, а копии будут очень нужны. Где сделать копию? С множительной техникой в Тбилиси плохо. В академии ее нет. Меня адресуют в грязную контору под раскаленной железной крышей в самом центре главной площади – Ленина. Бабушка эту площадь называла Эриванской. Мне сделали ксероксы на синей бумаге. Видимо, и с бумагой у них плохо.

Поездка в Хино

Научный сотрудник Кинтришского заповедника Джумбер Джобава живет в центре Кобулети. Его жена Татьяна родом из Твери, учительница. У них взрослые дети: сын и две дочки. Большой недостроенный каменный дом. Летом жизнь большой дружной семьи идет в основном на открытой веранде второго этажа.

Джумбер – интеллигентный грузин, влюблен в заповедник и его растительность. Я стала изучать каштан. В результате вместе с Джумбером были написаны совместные статьи, посвященные этой культуре. В благодарность за все, что для нас бескорыстно делал Джумбер, Андрей в честь него описал новый вид рябчика – небольшого красивого цветка, найденного в высокогорьях Сарбиелы.

У меня была запланирована тема, которой я должна заниматься в горах Аджарии. Темой руководит мой начальник Вано. Но только на словах. Работу нужно сделать за пять лет. В конце срока написать отчет. Когда я обращаюсь к Вано для предоставления экспедиционной машины и лаборанта, как указано в плане, мне отвечают, что машины нет.

Однако в саду есть экспедиционная машина. Это высокопроходимый в горах «козлик». Большей частью на этом козлике ездит родственник Вано - Автандил Беридзе. Говорят, возит людей и грузы в дальние горные маршруты. А гонораром делится с Вано. Но это только слухи.

На экспедиционную машину, таким образом, нам надеяться не приходится. Поэтому мы с Андреем, который собирает материал по флоре Аджарии, пользуемся личными знакомствами и беспредельным гостеприимством горных жителей.

Река Кинтриши – вторая по значимости река Аджарии – впадает в Черное море в районе Кобулети. В долине реки – заповедный буково-каштановый лес. В верховьях Кинтриши – старинное село Хино. Его называют Нижнее Хино. Потому что есть и Верхнее Хино в высокогорьях на хребте Сарбиела.

В ботаническом саду появился новый сотрудник Эмзари Нагервадзе. Приятной наружности молодой человек проявляет большой интерес к растениям. Хочет заниматься лилиями, особенно высокогорной лилией Кессельринга. В середине лета мы втроем – я, Андрей и Эмзари – отправились в верхнее Хино.

Из Батуми в Кобулети каждые полчаса курсируют большие автобусы. Два крутых перевала, Чаквинский и Цихисдзирский, преодолеваются быстро. Только на крутых подъемах большой автобус с трудом, словно тужась, берет высоту. Зато вниз идет плавно, быстро лавируя на очень крутых поворотах. На дорогу уходит менее часа. С Чаквинского перевала дорога резко заворачивает. На первом повороте находится красиво оформленный родник. Раньше его называли Бериевским. Когда в Колхиде Лаврений Павлович был одним из первых людей, он любил тут остановиться, попить чистой воды. Подобострастные подхалимы назвали родник в его честь.

За очередным резким поворотом перед пассажирами разворачивается незабываемая, известная всему Советскому Союзу, картина. Пологие холмы, покрытые чайными плантациями. Вдали цепи гор. Картину можно видеть на спичечных, папиросных, чайных коробках.

В 2003 году я отдыхала на севере Ленинградской области в военном санатории. На стенах огромной столовой художник изобразил масляными красками эту, хорошо знакомую с детства, картину. Но, видимо, кустарь списал ее с какой-то старой этикетки на спичечной коробке. Узнать замечательную картину, такую мне знакомую с детства, на стене было весьма трудно.

Слева, на границе с заповедником ботанического сада – большая, весело зеленеющая бамбуковая роща. Мы плавно спускаемся в долину речки Чаквисцкали, где раскинулся поселок Чаква. Тут в конце ХIХ века начиналось чайное дело. После спуска дорога некоторое время тянется вдоль железнодорожных путей. У станции Чаква стоят заржавленные товарные вагоны. Снова дорога берет круто вверх к Цихисдзирскому перевалу. Она огибает высокий, выше 150 м высотой, холм с южной стороны. С вершины перевала снова открывается вид на море, на дачу князей Голицыных, теперь дом отдыха. Очередной поворот, и на хребте над морем можно увидеть каменную кладку, остатки крепости Петра, а в далеком, очень далеком прошлом – важный форпост греков, генуэзцев, турок. Теперь это развалины. На южной, противоположной к морю, хорошо прогреваемой стене крепости в конце тридцатых годов был построен лимонарий – высокие застекленные теплицы. Теперь это почти полностью разрушенное строение, вызывающее только досаду разбитыми стеклами, покореженными рамами. Снова вниз. Пересекаем железную дорогу и едем по прямому шоссе несколько километров по приморской долине. Дорога когда-то была обрамлена большими пальмами канарского финика. Пальмы вырубили. О том, что они действительно были, часто вспоминают, адресуя к грузинскому фильму «Стрекоза». Героиня фильма едет по этой красивой аллее. Рядом со станцией Кобулети – сквер с большими деревьями гинкго.

В село нижнее Хино мы ехали по грунтовой дороге на грузовой машине заповедника. Сначала дорога тянется по широкой речной долине, полностью занятой чайными плантациями. Только изредка можно увидеть тунговые невысокие деревья. В конце двадцатых годов культуре тунга придавали большое значение. В долине Кинтриша были значительные его посадки. Эту ценную породу выращивали ради маслянистых крупных, величиной с грецкий орех, семян. Они содержат ценные вещества, используемые для изготовления высококачественных масел. Но тунговые деревья живут недолго. Плантации не возобновлялись и почти полностью исчезли.

Вдоль дороги на обочине чайной плантации – православное кладбище. На могилах стоят кресты. Это могилы русских солдат, погибших в 1878 году при штурме Цихисдзирской крепости Петра. Владимир Гиляровский, «дядя Гиляй», русский писатель, оставил воспоминания об этом штурме.

Начинаются предгорья. Холмы, так же как и на Зеленом мысу, полностью заняты приусадебными садами, мандариновыми плантациями. Есть очень большие дома, как бы повисшие над сужающимся ущельем реки. Выше начинается заповедная территория. Каштан цветет поздно, в начале июня. Во время цветения по всему ущелью распространяется пряный неповторимый аромат его цветов, собранных в большие, похожие на фонтанчик, соцветия. Цветение каштана настолько обильное, что с дороги противоположный склон горы, покрытый каштановым лесом, белеет. Дорога идет над обрывами реки, набирает высоту. Начинаются дома селения Нижнее Хино: старые, деревянные, из каштана. Каштан – замечательная порода. Древесина его пропитана дубильными веществами и в сыром виде прекрасно поддается обработке. Но стоит доскам высохнуть, они темнеют и становятся прочными, словно каменными, не гниют.

В таком большом каштановом доме мы останавливаемся у лесника Романадзе. С открытой веранды открывается очень красивый вид на бурлящую реку. Противоположный берег покрыт буково-каштановым лесом. По берегам высокотравье. Вокруг дома огороды, отвоеванные у леса. Тут посадки кукурузы с лобио, грядки с зеленью. Под домом коровник. Навоз можно выгребать прямо на огород и кукурузную плантацию. Дом очень старый, с щелями. В центре дома очаг, на котором готовят пищу. Зимой дом заваливает снегом. Поэтому в люльке «аквани» детей держат плотно спеленутыми, чтобы не простудились.

Аквани – это низкая люлька, в основании ее полукруглые обода, для того чтобы она качалась. От люльки идет длинная веревка. Потянешь – люлька начинает качаться. Ребенок плотно запеленут. Под его попкой в пеленке и в люльке дырка. Под полом люльки привязана банка, куда сливается моча. Мы во влажном и дождливом климате измучились стирать и сушить пеленки маленькой Майечки. Я на работе пожаловалась. Мне стали объяснять, как удобно и разумно держать ребенка в аквани. Следы аквани можно увидеть у мужчин. Это усеченный плоский затылок. Видимо, такие же затылки и у женщин, но под волосами не видно.

В Верхнее Хино мы пойдем ранним утром, пока прохладно. У хозяина аредуем лошадь. На ней доставят наши сетки, газеты, вещи.

У дома стоят две небольшие кряжистые лошади. На одну хозяин навьючил наши вещи и те, которые он везет семье. На вторую садится сам. Мы пешком идем налегке вслед за ним. По дороге вдоль поселка собирается несколько конных, уходят вверх по лесной тропинке. По мере подъема становится жарко. Дорога все круче и круче. Начинают встречаться субальпийские виды. Лес поредел. Начались густые заросли рододендрона кавказского – деки. Туман накрыл вершину. Проводник кнутом показывает направление и исчезает в тумане. Выходим на плато, надеясь увидеть летние домики. Ничего тут нет. Только снег лежит пеленой да проталины. Бредем между снегов как в тоннеле. Изредка впереди мелькает силуэт всадника. Пройдя довольно много по горному заснеженному плато, мы неожиданно начинаем снижаться и опять попадаем в лес. Неужели снова спуск? Проводник говорит только по-грузински. Спускаемся и видим летний поселочек на противоположной стороне горного ручья. Это нас ободряет. Идем дальше, пересекаем ручей. Но еще нужно подняться к поселочку. Дождь. Мы вымокли и очень устали.

Этот ручей уже течет по другому склону Малого Кавказа в Бахмаро, куда, как мы потом узнали, такой же путь, как и в Нижнее Хино. Горные плато с яйлами, на которых выпасается скот, сообщаются между собой. С Сарбиелы можно, пересекая на восток яйлу, попасть и в бассейн Аджарисцкали.

От деда я часто слышала старинную легенду, как возникло название Бахмаро. Он картинно рассказывал отдыхающим дамам: молодой джигит украл любимую, но соперник догонял его. Тогда джигит на глазах у соперника сказал: «Бах Маро». То есть она не достанется ни тебе, ни мне. Зарезал бедную девушку. Место трагедии получило такое название.

В поселочке нам выделяют пустующую летовку. Это дом на столбах, в который можно забраться на второй этаж по колеблющимся мосткам. На первом этаже, прилепленном к склону,– коровник. Помещение наверху – большое, просторное. В центре очаг. На жестяной подставке угли, зола. У стен свалены клеклые шкуры. Ночью они нас очень выручили. Мы с Андреем совершенно обессилели. Отдыхаем. Молодой и жизнерадостный Эмзари уходит добывать воду для приготовления чая. Вскоре он, как всегда улыбающийся, приходит с кувшином-гугунчиком, который подвешивает над огнем. Ночуем под шкурами.

Непогода держалась несколько дней, поэтому гербарий сох плохо. Собрали много интересного. Однажды чуть не сожгли домик. Ушли в поход, а сетки поставили вокруг очага. Поленья разгорелись. Мы, возвращаясь, издалека увидели дым из под крыши. Побежали. Очередной раз выручил Эмзари. Быстро наполнил гугунчик, залил уже занявшиеся доски деревянного домика.

Меня пригласили в один из домиков в качестве врача. В горах часто ученого путают с «экимо» – врачом. В тех местах очень любят лечиться. Думаю, потому что в горах раньше не было никакой врачебной помощи. Задыхающуюся от астмы пожилую женщину специально привезли в горы на чистый воздух. Она продолжает задыхаться. Снизу из коровника поднимаются ядовитые испарения.

Мы приглашены на званый ужин в семью Романадзе. Полная жена и две хорошенькие дочки угощают нас каймагом, витым сыром. В домике очень чисто, особенно впечатляет натертая до блеска алюминиевая посуда, большие чаны, в которых варится и настаивается сыр. Медной посуды уже давно нет.

Погода установилась, а наш гербарий раздулся. Кончились газеты. Для того чтобы сохранить собранное, нужно срочно вернуться домой, высушить. В обратный путь мы идем пешком, нагруженные гербарием. Теперь мы можем ориентироваться на местности. Видимость идеальная. Поднялись на плато. Домики летовок остались далеко внизу и выглядят игрушечными. За ними цепи гор и вдалеке весь в белых снегах главный Кавказский хребет. Идем по плато, любуемся зарослями цветущего рододендрона. Под ним растут очень знакомые по северу голубика и водяника, брусника. Но какие они тут маленькие! Прячутся под густыми вечнозелеными ветвями рододендрона. Андрей указывает на маленькую одинокую избушку, прилепившуюся под горой на склоне. Он там уже бывал. Дорога вниз прошла без приключений. Нужно спешить. Перед Хино повеяло влажной жарой. Это с моря, из узкого ущелья Кинтриши, поднимается жаркий воздух. Середина дня. Идем уже сильно уставшие, видим издалека: у дома Романадзе стоит грузовик. На нем хорошо бы спуститься в Кобулети. Ускоряем шаг, почти бежим. Успели! Забираемся в кузов. Машина трогается. Сначала над обрывами. Река остается далеко внизу. Лес кончается. Начинаются мандариновые, затем чайные плантации. Быстрей бы сесть на автобус. На жарком солнце гербарий может запариться. В автобусе тоже жара. Выходим у чайтехникума. Быстро спускаемся к нашему дому. Первым делом перебираем сетки, ставим их к масляному обогревателю. Даже на солнце воздух влажный.

Эмзари оказался прекрасным спутником. Он всегда выйдет из положения, поможет. У него есть чувство юмора.

Следующая поездка в Бешуми. Едем туда на маршрутном автобусе. Дорога в горную Аджарию стала для меня привычной, хорошо знакомой. Пейзажи мгновенно меняются. За Хелвачаури на первом же повороте по правой стороне Чороха сухие обрывы, а на противоположной стороне шумят красивые буковые леса. Совсем вскоре слияние Аджарисцкали с Чорохом. Снова поворот, село Эрге и потом все вверх и вверх, очень быстро одно село сменяет другое. В Бешуми, недалеко от Годердзского перевала, приехали через два часа и остановились в гостинице. Это двухэтажное длинное барачного типа здание. У нас большая комната на первом этаже. Все удобства на улице. Нужно выйти из здания, пересечь довольно большую площадь. Там одиноко стоит бревенчатый домик туалета. Дверь не запирается. Внутрь заглядывать не хочется. Туалетная тема, в которой как нигде отражается наше бескультурье, меня всегда беспокоит. Сразу вспомнились ужасные туалеты на Колымской трассе. Один был особенный, без задней стенки. Но и другие не лучше. Здесь, слава Богу, стены присутствуют, но на них подозрительные пятна, которые я наблюдала и в каменном привокзальном туалете Батуми.

Ходим далеко за поселок. Только в еловом лесу на южном склоне не видим разрушительной деятельности человека. Удивляемся. Какой же это курорт, где на каждом шагу пеньки срубленных елей, пыльные улицы? На беду, меня свалила ангина. Полил дождь. В соседних номерах отдыхают семьями. Поэтому я осталась в номере. Целый день по коридору ездят с криками дети на детских велосипедах. Дом сотрясается, раскачивается как при большой качке. Качка меня усыпляла. Эмзари наладил быт. Мы взяли с собой сухие супы, которые он где-то заваривал и приносил с неизменной улыбкой.

В середине лета заболела не только я, но все в доме: Оля, внучка Галя, маленькая Майечка. Мы лежали в средней комнате, и я рассматривала рассохшийся потолок с огромными щелями. Необходим ремонт! А стоит ли его делать? Положение оставалось весьма запутанным.

Нас выручал приехавший из Сеймчана Толик Будко. Привозил продукты и лекарства.

Рассказ. Толик Будко, или «Шашка Вас не уважает»

В 1982 году на Юкагирском плато на Колымском нагорье в Магаданской области в совершенно безлюдном месте мы восемь дней ждали вертолет. Помогли пастухи. Вызывали санрейс. Так мы оказались в Рассохе. Эвены летом выпасали оленей, поэтому избы пустовали. Мы расположились в одной из них. То и дело прилетали-улетали новые люди: ветеринары, вертолетчики, агроном совхоза, геоботаники из Росгипрозема. Над поселком дважды в день пролетал вертолет брать золото. Выше по реке Рассохе артель мыла золото. Связь с поселком Сеймчн на реке Колыме была самая тесная. Хотя самолет АН-2 до Рассохи летит из Сеймчана два с половиной часа. То есть горючее в нем «под завязку». С очередным рейсом прилетел в Рассоху Толик Будко – врач из Сеймчана. Он сразу же пригласил девочек нашего отряда на экскурсию осматривать эвенское кладбище. После долгого тревожного ожидания вертолета мы оказались в центре летней жизни поселка. Подружились с Толиком. Знакомство продолжилось и в Сеймчане, где у Толика отец – геолог на пенсии. У него дом и теплица, в которой выращиваются разнообразные овощи. Сеймчан славится своими овощами. Особенно капустой. Здесь, в широкой долине Колымы, лето жаркое. Климат континентальный. Мы после Рассохи жили на лесоохране, долго ждали машину из Магадана. Толик оказывал нам всяческое внимание. Подружились. После он несколько раз заезжал к нам в Магадан.

В 1984 году я переехала на Зеленый мыс. Осенью Толик прилетел отдыхать. Вместе с моим братом Сашей Твалчрелидзе, который тоже приехал на отдых из Тбилиси, они стали завсегдатаями дома отдыха «Магнолия». Маленький щуплый Толик с рядами железных зубов, казалось, ничем не мог привлечь внимание пышных курортниц. Особенно на фоне статного и красивого Саши. Но нет, они его любили. Толик хороший врач, по натуре очень добрый, вызывал симпатии у чутких аджарцев. Они его даже приглашали на свадьбу в горы. Толик нежно полюбил Сашу. Он связывал с ним обильное солнце, обильные плоды, теплое море, приятную праздность – все то, что отсутствовало в холодном Сеймчане. Осень пролетела быстро. Толик появился на Зеленом мысу снова в 1988 году, памятуя о застольях с Сашей, которого считал своим другом. На Севере люди, не сомневаясь, обращаются с просьбами часто к почти незнакомым людям. Толик, видимо, к этому привык. В течение своего отпуска он очень ждал Сашу. Писал, просил его купить фотопленки. И был несколько удивлен, когда Саша не откликнулся и не приехал. Отдых Толика заканчивался. У него язва желудка, которую он лечил хурмой. Решил взять ее и с собой на север. У меня в саду он срывал тяжелые, недоспевшие плоды и укладывал в большие деревянные ящики, предназначенные для мандаринов во время осеннего сбора. До последнего дня он ждал Сашу, надеялся на его помощь. Я живу на горе. Крутая, извивающаяся серпантинами дорога ведет вниз на шоссе, откуда в город Батуми далее едут на автобусе. Как будет нести тяжелые ящики Толик? Их у него пять… А Саши все нет и не будет. Толик может опоздать на самолет. Толику нужно помочь. У меня есть удобная тачка. Мы грузим на нее ящики, привязываем и впрягаемся. Катим тачку вниз к остановке. Других помощников наивный Толик не нашел. В то время я уже бабушка, но довольно бодрая. Мы катим тачку вниз. Я досадую:

– Где же это твой друг Шашка? - так ласково звал его Толик. В ответ Толик мне заявляет:

–Шашка вас не любит, Вас не уважает. Ничего себе, думаю я. Вот тебе и благодарность!

Почему же Толик так любит Сашку? За что? Ведь он скупой и неблагодарный. Потом понимаю: Сашка для Толика символ всего прекрасного на юге, а главное – приятных воспоминаний. Позже мы часто шутили: «Шашка вас не уважает».

Соседи у Хоздвора

В начале осени Андрей мне написал, что обнаружил новый вид иссопа – красивой пряной травы, которая растет на скалах около Шуахеви.

Утром я сажусь на автобус, приезжаю в Шуахеви в середине дня. На скалах, недалеко от лесничества, быстро нахожу красивую пахучую травку с белыми цветами, поднимаюсь в лес. На старых пнях собираю опенки. Спускаюсь к автостанции. Полно автобусов. Я воспользовалась попутной легковой машиной. Так быстрее. Народ в Аджарии доброжелательный. Летим словно птица вниз. Я смотрю по сторонам, вижу испещренные точками домов склоны гор. Размышляю – хотела бы я себе такой дом? Мои раздумья прерывает симпатичный полный водитель. Хвастается: в Аджарии дома все очень хорошие, большие, а его дом лучше всех. Я ему начинаю возражать: мол, большие, да некрасивые, нет архитектуры, одни коробки. Он мне в ответ – у него дом с украшениями, красивый. Он живет в Эрге. Его трехэтажный дом примыкает к дороге, на стенах лепнина – разукрашенные розочки. Позже, проезжая мимо, я всегда обращала внимание на эти розочки.

Но это исключение. К исключению относится и семья Веры и Дурсуна Беридзе, которые имеют большой двухэтажный дом у Хоздвора. Дом у Веры двухэтажный, просторный. Она очень работящая деятельная казачка, работает поваром на турбазе. У нее два сына и дочь. Муж, сыновья – все строители. Я их часто вижу. Они самозабвенно мешают цемент, делают очередной замес. Тарик решил украсить свой дом самодельной кариатидой. Большой серый старик в два человеческих роста подпирает второй этаж. В большой дружной семье Веры и Хасана, да и во всей округе Хоздвора, мать Веры пользуется большим уважением.

Напротив дома Веры стоит двухэтажный, небольшой по меркам Аджарии, уютный дом Ляли и Саши Ферадзе. Они наши старые знакомые. Мама знала Лялю с тех времен, когда работала в биллиардной санатория ВЦСПС. Ляля там до сих пор работает старшей медсестрой. Она дочь генерала. Помню ее в отрочестве молодой, красивой, она довольно сильно прихрамывала, но это ей не мешало танцевать с офицерами танго. Залюбуешься! Саша Ферадзе – аджарец. Он так влюбился в Лялю, что оставил свою первую жену-аджарку и женился на Ляле. Немыслимый в наших местах поступок. Но бойкая на язык Ляля держала Сашу крепко всю жизнь. Они построили дом, родили двух детей.

Саша всю жизнь работал в санатории экспедитором. Обеспечивал отдыхающих билетами. А так как с билетами и на поезд, и на самолет все годы был сильный дефицит, то дорога в дом Ферадзе не зарастала. Мы, приезжая, заранее шли к Саше с Лялей и заказывали билеты. Он всегда их доставал за умеренную доплату. Когда заходили к Ляльке, она смущала маму своим дежурным ворпосом-шуткой: «Как живете? С кем живете?».

Их дочь Джульетта подросла и удачно вышла замуж за моряка, который плавал за границу, привозил джинсы. У них квартира на БНЗ. Что касается сына Гурама, то он неказистый, черненький и маленький, долго не женился. Наконец познакомился с девушкой из-под Горького. Светочка, так звали невестку Ляли, была тихая и безмолвная, но не забитая. Ляля ее невзлюбила. Когда мы приходили к Саше по делам, уже пожилая Ляля долго распространялась о том, какое маленькое приданое у этой Светы, а Гурам –наследник их дома. У молодых родилась девочка. Света оказалась прекрасной матерью. В конце восьмидесятых годов умер Саша. Его хоронили на магометанском кладбище. Тогда я увидела магометанский обычай похорон. Ляля умерла вскоре вслед за Сашей. У Джульетты и Гурама начались наследственные споры. Джульетта оказалась крепким орешком. А Гурам стал большим любителем женщин. Светочка с подрастающей дочкой жила одна на втором этаже, рукодельничала. В 1992 году, когда в Аджарии стало совсем плохо с едой и с деньгами, Света должна была определить девочку в школу. Русское отделение в Махинджаури закрывали. Выбраться на Родину в Горький (Нижний Новгород) денег не хватало. С едой тоже было плохо. Но в начале 1993 года Свете удалось выбраться – в Россию. Потом я ее след потеряла. Жалею. Она мне была очень симпатична.

Олег

Олег к этому времени женился на миловидной молодой женщине Наташе. До Олега она побывала уже дважды замужем. И оба раза за грузинами. От первого брака у нее сын Рома, ровесник сына Олега, которого также зовут Ромой. От второго – маленькая дочка Илона. Тетка вышла на пенсию и пестует маленькую девочку. Через некоторое время, проходя мимо, она разговорилась со мной, сказала что Наташа ждет ребенка. Будет девочка, но это ничего. Я про себя усмехнулась. У моей тетки был пунктик. Она всегда гордилась тем, что когда она принимала роды, это всегда были мальчики. Спустя положенное время родилась девочка, которую назвали Викторией.

Я не имею права строить дом отдельно от Саши и даже от тетки. Ведь новый самострой Олега нигде не указан, числится как фантом. Опять я в тупике. Опять еду в Хелвачаури, долго стою в очереди в райисполкоме и встречаюсь с доброжелательным председателем райисполкома Мегрелишвили, он снова твердит о том, что строить я не имею права.

Инна Васильевна

Поездки в Хелвачаури, в райисполком с прошениями, выяснениями были для меня постоянной мукой. На обратном пути я часто заглядывала к моей постаревшей учительнице Инне Васильевне Сандалиди. Она живет в самом центре города, на улице Камо, в старом двухэтажном доме рядом с бывшей гостиницей «Франция». Там, где когда-то ожидала приема у Берии молодая Нина Калистратова.

У Инны Васильевны на втором этаже комната с балконом на улицу. С противоположной стороны – выход на веранду, опоясывающую второй этаж и выходящую во двор. В комнату Инны Васильевны вход с веранды. Подъезд без двери. Надо по широкой старой каменной лестнице подняться на второй этаж, повернуть направо и сильно постучать в большую прочную дверь. Центральную часть комнаты занимает стол, на котором по краю аккуратно лежат стопки книг. Другая часть стола предназначена для еды. Вдоль стены умывальник, разноликие вазы, за ними большой и постоянно включенный телевизор, внизу скамеечка, на которой стоит маленькая плитка, где в джезве по мере надобности варится кофе. Большой диван, рядом кресло и телефон. В углу большой шифоньер. На балконе нечто вроде кухни. На этом малом пространстве Инна Васильевна живет много лет вместе со своим мужем Колей. Он младше нее.

Инне Васильевне я обязана своей любовью к литературе. Она привила мне вкус к сочинениям. Молодая, очень аккуратная, всегда с завивкой, в красивых платьях, она была строга к нам, старшеклассникам. Но мы очень ее уважали. Она наполовину гречанка, но среди ее родственников есть и немцы. В молодости ее сослали в Казахстан. Первый брак оказался неудачным. Вырос сын Костя, который работает на заводе, приходит под вечер. Живет одиноко. Инна Васильевна его кормит. Инна Васильевна не заслужила никакого звания. Не получила и жилья. Хотя, на мой взгляд, это самая, самая заслуженная учительница, прекрасно знающая литературу. К ней приходят ученики, она продолжает репетиторство, что дает небольшой приварок к пенсии. Но главный добытчик – Коля. Он чинит в городе телефонные аппараты. Коля очень любит Инну Васильевну. Когда она бывает резкой, подчиняется. Они очень дружны. Кроме Кости и учеников, к ней постоянно заглядывают знакомые и соседи, сестра. Она варит кофе и гости пьют его из маленьких чашечек. Когда приезжает Андрей, мы покупаем бутылку вина и дружно распиваем с Колей и Инной Васильевной. Резкая, она гордо повторяет, что она гречанка-каппадокийка, то есть ее предки из Каппадокии. Громко заявляет, что русские дураки, а грузины тоже дураки.

Инну Васильевну знают давно. Прощают ее выступления. Она очень любит распространяться о том, что Батуми был многонациональным городом, поэтому ее дед – немец по фамилии Бауэр. Говорит, что у нее хорошие, в отличие от меня, манеры…

Телевизоры, их у нее два, постоянно включены. Инна Васильневна следит за политикой, комментирует события и всегда ругает политических деятелей. Разочарована в Горбачеве, что у меня вызывает протест. Так хочется верить в прогресс, в справедливость!

Когда я приезжаю из Хелвачаури, по пути домой в городе захожу к Инне Васильевне. Сижу усталая в кресле, снимаю босоножки и кладу босые ноги на не очень чистый пол, остужаю. Она сразу обвиняет меня в плебействе.

Каждый раз она выслушивает подробности моих отношений с родственниками, с домом. Сочувствует, а потом советует, побыстрей уезжать в Россию. Но я упрямая. Мне так не хочется покинуть родину. Передохнув, взбодрившись кофе, я иду на автостанцию и еду домой, погружаюсь в зелень, в красоту. Батуми, Хелвачаури – совсем другой мир.

Тамара Максимовна

К нам постоянно стала заходить Тамара Максимовна, уже очень пожилая сморщенная маленькая старушка. Она живет в помещении для сотрудников под столовой дома отдыха «Магнолия» в большой холодной комнате. В комнате – высокая кровать с подзорами, половики. В углу керосинка, на ней она готовит пищу. Тамара Максимовна работает уборщицей. Убирает и душ. И хотя сил у нее уже немного, делает она это очень аккуратно.

В середине семидесятых, когда я бывала наездами на Зеленом мысу, она жила в особняке Хечинова. охраняла дом. Сидя под буком, я иногда сверху видела ее злое личико, выглядывающее из комнаты на первом этаже. Любила, также как и Шушаник на даче Баратова, кричать на любого проходящего мимо.

С моими соседями она не общается, с теткой тоже. Почему? Я не задумывалась. Возможно, гордая, не хочет унижаться. А возможно, испортила отношения. Тамара Максимовна, подходя к дому, заранее кричит, отпугивает собак. Хотя собаки у меня нет. Видимо, эта привычка выработалась во время ее жизни в гурийской деревне. Приносит свежий хлеб. С нами обедает и часто смотрит телевизор. Она мне очень сочувствует. Характер у нее более твердый, чем мой. Тамара Максимовна меня осудила за то, что я уступила Сашке часть площадки. И была права. Я ей благодарна за принципиальность. Я ведь окружена врагами и ее мнение для меня моральная поддержка.

Рассказывает сумбурно о своей судьбе. Она из казаков, из степного Крыма. Семья жила в достатке. Но потом голод. Мор. В молодости, потеряв семью, она попала в Грузию, в Гурию. Вышла замуж за грузина в далекой деревне. Был дом, достаток. Выращивала кур и продавала в Махарадзе. Была независимой. С мужем прожила долго. Детей не было. Муж умер. Грузинская родня не простила ей ее русского происхождения и характера. Хотели присвоить дом. А ей удалось его продать. Поэтому у нее есть сбережения и она может покупать себе фрукты. Изредка кто-то из деревни к ней наведывается. Она неплохо говорит по-грузински, но теперь стала забывать. По телевизору видит Шеварднадзе. Он тогда был министром иностранных дел СССР. Тамара Максимовна рассказывает: семья Шеврднадзе была очень богатой, жили по соседству с ней.

Ловкий Квирикадзе

В ущелье под нашей горой на повороте к центральной дороге на месте бывшего дома Лабунченко, напротив столовой «Лажварди», построил себе дом Квирикадзе. Он родом из Кеда, молодой и ладный. Над усами большой нос и шустрые глаза. Нрав веселый. Всегда здоровается. Быстро разрушил старый дом Лабунченко и выстроил серый гигант, заполнивший все пространство за дорогой. Только над ручьем осталась беседка, обвитая виноградом – маленькая память о Лабунченко. Участочек вокруг дома сырой и маленький. По краю быстро выросли фруктовые деревья. Часть дороги не захватишь, а далее по ручью – территория неприкосновенная, совхозная. Но если дать взятку – то можно откусить немного, по границе. Все новшества, переделки, стройку я вижу каждый день, проходя мимо. Передвинута распределительная будка электроэнергии. Поставлен забор, который время от времени и довольно далеко передвигается. Быстро подрастают фруктовые деревья.

Квирикадзе лесник. Учится во Львове. Решил что я, его соседка, должна написать ему контрольную. Но я принципиальная. Подобрала ему литературу, советовала написать самому. Он с досадой и некоторым презрением сказал мне, что прекрасно обойдется: за 30 рублей ему напишут.

У Квирикадзе молодая красивая белокурая жена Русудан, то есть Русико. Она работает в доме отдыха сестрой-хозяйкой и на зависть другим невесткам живет в доме самостоятельно. Ее не угнетает свекровь. Тамара Максимовна рассказывает: мать Русудан русская. Давно попала в Кеда и там полностью огрузинилась, забыла русский, вышла замуж. Родила детей. У Русудан нет детей. В Аджарии это очень плохо. Рассказывают о зверском средневековом обычае. Когда нет детей в семье, муж считает виновнойжену. Иногда в этом случае инсценируют самоубийство. Я, услышав такой рассказ, не поверила. Нет, с Русудан, слава Богу, все иначе. Вдруг я увидела у нее на руках красивого грудного бутуза. Та же Тамара Максимовна объяснила: сестра Русико,у которой детей много, одного отдала сестре навсегда, по договору. Русудан при встрече рассказала, что кормит его мацони, он набирает вес.

Квирикадзе также, набирал вес. Рядом с большим домом появилась лесопилка. Звук пилы постоянно сопровождал меня пока я, проходя мимо, огибала его дом. Два худых горца постоянно работали на лесопилке. С лесом стало плохо. Квирикадзе так увлекся, что покусился на святая святых – аллею стройных криптомерий, посаженных в начале века Иваном Ивановичем Ляо Джин Джао. А территорию на склоне, где ранее находились криптомерии, Квирикадзе тоже прирезал себе. Рушился порядок, установленный целым веком!

В августе в Алма-ата состоялся ботанический съезд, куда я полетела вместе с Нури Мемедовичем. Встретилась со многими своими знакомыми, коллегами, которые, как мне казалось, жили в нормальных, комфортных условиях.

Жизнь продолжалась в определенном ритме. У каждого были свои цели, свои ориентиры. Для Андрея Зеленый мыс, Аджария стали постоянным местом исследований. Собирался интересный материал. Выходили статьи. Кроме флоры, он вместе со мной занимался ритмами растений. Это было удобно. Мне с юга уезжать не хотелось. Я вела наблюдения за ритмами растений, одновременно заканчивала книгу по северу. Постоянно приезжали дети. Андрей планировал свои приезды так, чтобы заватить все времена года.

Обратила внимание: я уже не неизвестная «приезжая». Вполне прижилась на Зеленом мысу и чувствую к себе доброжелательное отношение. К сожалению, это не касается ближайших соседей.

Очередной приезд комиссии и обмер земли не принес радости. С помощью главного землемера был отрезан кусок площадки у дома Олега, якобы для Саши. У него, мол, не хватает. Для замирения мне дали в аренду участок с чайными кустами на склоне. Таким образом Олег внедрился на площадку.

Я установила высокие бамбуковые столбы, вокруг которых обвились лианы. Теперь не вижу первого этажа дома Олега.

Авто Беридзе родом из Шуахеви. В ботаническом саду он недавно устроился рабочим. Маленький, ловкий. Уже несколько лет как я с ним скооперировалась. Он осенью собирает у меня в саду виноград, потом мы с ним готовим вино, чачу. Когда вино готово, Авто получает половину, увозит в стеклянных баллонах. Они на вес золота.

В декабре я с Олей и моими маленькими внучками Галей и Майечкой улетали в Москву. Авто с Эмзари провожали нас. В маленький запорожец Авто загрузил баллон с вином. У Эмзари рожала жена. Мы по дороге заехали в роддом узнать как дела. Через две минуты из дверей выскочил радостный Эмзари:

Влетел в машину. А в запорожце для экономии места хитрый вход. Грузный и возбужденный Эмзари при входе налетел на баллон с вином и разбил его. Вино залило весь пол. Но Авто не расстроился. Человек родился! Это важнее.

Мы улетали 10 декабря. Как раз тогда случилось землетрясение в Ленинакане и Спитаке. В Москве, когда мы ехали на такси из аэропорта, в темноте одна за другой перед нами мелькали машины скорой помощи.

Не верилось. Еще год назад жарким летом в центре Ленинакана мы видели из окна гостиницы нарядную площадь, гуляющих людей. Теперь города не стало…

М.Т. Мазуренко © 2012 Утраченная Колхида