Наша ботаничка - на главную страницу

 

Теория |  Методы  |  НАШИ АВТОРЫ |  Ботаническая жизнь 
Флора  |  Растительность |  Прикладные вопросы
НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ |  НАПИШИТЕ ПИСЬМО 

 

М.Т. Мазуренко © 2012

Утраченная Колхида

© OCR – М.Т. Мазуренко, 2012. Воспроизводится по тексту: Мазуренко М.Т. Утраченная Колхида. – М., 2012. – 448 с.

Глава 1. 1878 -1921. Эпоха раннего освоения Колхиды. Под патронатом Русской империи || Глава 2. 1921-1946. Советизация Грузии. Коллективизация. Отечественная война || Глава 3. 1947-1954. Отрочество и юность || Глава 4. 1954-1960. Мои университеты || Глава 5. 1960-1984. На Зеленый мыс наездами || Глава 6. 1984–1988. Снова на Родине || Глава 7. 1989-1991. Одна на Родине || Глава 8. 1992-1993. Лето с Андреем. Шторм || Глава 9. 1994–2004. Последние приезды

 

Глава 2. 1921-1946. Советизация Грузии. Коллективизация. Отечественная война

 

1921 год. В Средней Азии – басмачи. Бабушка рассказывала, что тогда чуть не убили деда. В ее шелковистых вьющихся волосах появилась белая прядь. В 1922 году бабушка выбралась с тремя дочками из Средней Азии на Зеленый мыс. Где был тогда дед, почему он не сопровождал жену? В рассказах это осталось за кадром. В детстве, когда я слышала эту, неоднократно повторяемую историю, не приходило в голову расспрашивать, уточнять.

Француженка с тремя детьми. Старшей – шесть лет, средней – четыре, младшей – шесть месяцев… Она пересекает среднеазиатскую пустыню, добирается до Красноводска. Как они ехали, долго ли? Из Красноводска до Баку – морем. На Кавказе неспокойно. Как рассказывала бабушка, в Баку ее никто не понимал. Деньги сменились, и она нигде не могла купить еду. Дети были голодными. С пристани удалось добраться до вокзала, сесть в поезд Баку-Батуми. Свекру, Антону Генриховичу, сообщить на Зеленый мыс о своем приезде она не могла. Линейки – конные экипажи, во время пасхальной недели на Зеленый мыс не ходили. На помощь пришел сослуживец Антона Генриховича – директор гимназии Диомид Любченко. В семье Любченко бабушку встретили по-родственному. Там она с маленькими детьми смогла отмыться, отдохнуть, прийти в себя.


Семья Генриха и Мадлен Зельгейм.
Слева направо: Генрих Антонович, Ида (Дуду),
Вероника, Мадлен Ивановна, Мария (Майя)

Дочь Диомида Софья стала врачом. В тридцатые годы она вышла замуж за врача Шалву Ипполитовича Гуджабидзе. В Абхазии, в Гудаутах, у нее с Шалвой был большой недостроенный дом, в котором в студенческие годы я часто гостила. Шалва, приезжая в Тбилиси, обязательно бывал у Генриха и Мадлен.

Эти драматические события закончились благополучно. Семья объединилась на Зеленом мысу.

Три девочки подрастали. У Антона Генриховича и Марии Константиновны жила и четвертая внучка,- Лена – дочь Мадлен Ланской.


Сестры. Слева направо:Елена Ланская
- дочь Мадлен Зельгейм (в замужестве Ланская)
- двоюродная сестра дочерей Генриха Зельгейм (моего деда),
Ида Генриховна (Дуду), Вероника Генриховна (моя мама),
Мария Генриховна (Майя).

В начале 20-х годов Ланской пропал без вести на полях сражений гражданской войны. Сестра Генриха Мадлен с дочерью Леной уехала в Ревель (Таллин). Железный занавес опустился. Мой прадед Антон и прабабушка Мария уже больше ничего не узнали о судьбе дочери и внучки. Много позже, уже в 60-х годах, во время хрущевской оттепели, дед получил из Австралии письмо от сестры. Мадлен сначала жила в Ревеле, затем вышла замуж за математика Вэбба и в начале 30-х годов им удалось уехать из фашистской Германии в Австралию. С 1965 по 1971 годы, до своей кончины, Мадлен часто писала брату Генриху, моей маме, и даже мне. Присылала цветные фотографии: красивая пожилая дама в темных очках на фоне Сиднейского залива, с коалой на руках. Внучка, дочь Лены – на ранчо в Техасе. Лена, в отличие от матери, не интересовалась судьбой своих двоюродных сестер. Со смертью Мадлен Вебб связь заглохла.

ххх

Вся семья жила в «домике садовника». В одной комнате располагались мои прадед с прабабушкой, в двух других мои дед с бабушкой и девочки. Все три комнаты выходили на большую открытую веранду, по-грузински – шушабанду. На северной стороне находилась большая кухня и примыкавшая к ней небольшая ванная комната. Таким я помню этот дом.



Сестры на берегу у Зеленомысской скалы.
Слева направо:
Вероника, Лена Ланская, Майя, Дуду.

В 1927 году Мария Константиновна овдовела: Антон Генрихович, мой прадед, умер от перитонита. Операцию по удалению аппендицита не успели сделать. Его похоронили на склоне холма под большой сосной приморской, посаженой им самим. В те времена у каждого владельца дома были свои маленькие семейные кладбища и даже склепы.

ххх

В 50-е годы на «китайской даче», так мы звали бывшие владения китайца Ляо Джин Джао, функционировал дом отдыха «Урожай». Никто не знал, что до китайца, у которого мой дед часто бывал, этой дачей владел генерал, похороненный на склоне холма на семейном кладбище. Две могилы с мраморными плитами и стершимися надписями были окружены высокими деревьями. Могилы вскрыли в поисках драгоценностей. Дед видел прах генерала в полном обмудировании, с крестами. Затем могилы исчезли. На этом месте разрослись мандариновые деревья.

ххх

Дед, вернувшись из Средней Азии, вначале работал в Батуми «на наливе». В Батуми доставляли нефть из Баку, перегружали в нефте-наливные корабли. Нефть имела огромное значение для молодой Советской республики. Позднее был проведен нефтепровод. В Батуми построили большой нефтеперегонный завод (БНЗ).

ххх

Дед вскоре нашел себе работу по специальности, переехал в Тбилиси с семьей. Он участвовал в строительстве гидроэлектростанции Храм ГЭС на реке Храми. Работал и на Арагаце в Азербайджане. Вся его дальнейшая жизнь была связана с городом Тбилиси.

Прабабушка Мария Константиновна осталась на Зеленом мысу.

С 1918 по 1921 годы в Батуми побывали турки, англичане. В течение этих трех «смутных» лет жизнь в имениях продолжалась по заведенному порядку. Но с 1921 года, с начала советизации Грузии, земли за Батумом, за Чорохом, отошли к Турции, а в Аджарии имения были национализированы. Богатые владельцы имений эмигрировали или ютились в самых плохих помещениях особняков. Стали советскими служащими. А их дачи были превращены в санатории или дома отдыха.

Сергей Голицын

В Цихис-дзири, на крутом приморском склоне у князей Голицыных было большое имение и красивый особняк. Один из владельцев, Сергей Голицын, после экспроприации дома еще некоторое время оставался в Цихис-дзири, совершал экскурсии вглубь горной Аджарии. Он описал растительность горной Аджарии, обнаружил редкое растение – орфанидезию. А затем уехал в Воронеж, где стал профессором университета.

ххх

В Чакве оставались красивые особняки. Например,- дача Стоянова, Попова. В парках, окружавших особняки, росли очень интересные с ботанической точки зрения редкие деревья. Они представляли большой интерес для ботаники, но со временем без должного ухода погибли или были вырублены. Их заменили мандариновые плантации. Прежние парки еще существовали в пятидесятые годы ХХ века, когда я была студенткой.

Имена владельцев в то время уже почти забыли. Я о заброшенных парках знала только потому, что там росли растительные редкости, которых не было даже в Батумском ботаническом саду.

Китайская дача

Рядом с дачей Зельгейм, вниз по склону холма стояла дача, которая когда-то принадлежала китайцу Ляо Джин Джао, приглашенному для консультаций по выращиванию чая. В народе его звали Иваном Ивановичем. На своей даче Ляо Джин Джао устраивал вечера, приглашал соседей. Его гостеприимство скрашивало быт. Дед рассказывал, что как-то в гостях попробовал необыкновенно вкусный крем, вернее, розовое пюре, испещренное точками. Когда гости попросили рецепт изысканного кушанья, китаец провел их в погреб, где лежали порченые яблоки, и показал гусениц, которые легли в основу уникального крема. Черные точки были их головками. Дамы закатывали глаза, ахали.

Вниз от дома шла темная аллея маслины душистой. В плотных кронах невысоких деревьев с жесткими вечнозелеными листьями в сентябре выскакивали, словно вылуплялись, малюсенькие букетики кремовых или желтоватых цветков, расположенных в основании листьев. Нежнейший аромат распространялся по всей аллее. Цветение длилось всю зиму и продолжалось до ранней весны с перерывами на похолодание. Стоило пригреть солнцу, как последние букетики высовывались и источали сладковатый парфюмерный запах.

Ниже замечательной аллеи, у основания холма, в горном ущелье было сыро. Там устроили большой бассейн, в котором плавали лебеди, была лодочная станция.

Следующий приморский холм принадлежал богатым Кривицким. Аллея ликвидамбаров, высаженных вдоль лестницы, поднималась круто вверх от пруда, упираясь в роскошный дом. Позже он стал турбазой. В мои детские годы лебеди еще плавали по глади пруда, но со временем пруд заполнился глиной, принесенной во время ливней. Таким его помнит мой сын Павел, родившийся в 1963 году. Большая широкая балюстрада служила нам надежной скамейкой для отдыха когда мы возвращались с моря.

Жубер

Зоя Ильинична Жубер со своим вторым мужем – французом Эдгаром Жубер, занимавшимся торговлей, жила в скромном, но красивом доме на противоположном нашему приморском холме. Для того чтобы попасть на дачу Жубер, нужно спуститься в овраг и подняться по тропинке на холм. У Зои Ильиничны росли три дочери. Две старшие: Валентина и Вера от первого брака – Канакотины, а третья, очаровательная Тата (Татьяна Эдгаровна Жубер) – от второго брака.

После революции волна эмигрантов, откатывавшихся с севера, сильно взволновала прозорливогого Жубера. Он умолял свою супругу покинуть батумские берега, променять их на теплый юг Франции. Но набожная Зоя Ильинична не хотела покинуть свою православную родину. Не смогла променять Россию на Францию.

Но был ли тогда этот край христианским? Аджарцы исповедали магометанство. Грузины – христиане, но их тогда в Батуми было довольно мало, как и аджарцев, в основном живших в горах. В Батуми было много греков и особенно армян, – беженцев из Турции после геноцида 1915 года. Многонациональный, с разными направлениями религии, но в основном христианский край.

Эдгар Жубер остался на Зеленом мысу. Жизнь в начале двадцатых годов, казалось, была вполне упорядоченной. Старшая дочь Валентина удачно вышла замуж за пламенного революционера Моцкобили. Молодожены ездили в Германию. В 1937 году Моцкобили был в Аджарии министром торговли. Его обвинили в том, что он продал отравленные семена кукурузы – они не всходили. Он был арестован и расстрелян. Через несколько дней после засухи полили дожди, и появились дружные всходы кукурузы.

Эдгар Жубер был также арестован и расстрелян. Его супругу Зою Ильиничну за преданность православной вере, которую она никогда не скрывала, сослали в лагерь в поселке Чаква. Старшая дочь Валентина, у которой было двое маленьких детей, оказалась в ссылке в Казахстане, в Акмолинском лагере жен изменников Родины – он назывался «АЛЖИР». До 1953 года и мать и дочь были в заключении.

О том, что ее муж был расстрелян, Валентина узнала только в 1953 году.

В середине восьмидесятых годов, возвращаясь с работы, я обязательно заходила к Валентине Васильевне Жубер-Моцкобили. Она жила одна. Плела разнообразные панно и вазы из листьев кордилины, разводила редкие цветы. Я сидела в кресле, любовалась видом на бухту, на Батумский мыс. А Валентина Васильевна рассказывала, как ее отправляли по этапу в Казахстан. Ей передали, что среди провожающих этап родственников и соседей будут и ее дети. На дочку наденут красную шапочку. Валентина долго высматривала ее в толпе, но не увидела.

Детей взяли к себе на воспитание родственники мужа – аджарцы. В Грузии к детям репрессированных относились мягко, жалели. Об этом пишет и кинорежиссер Георгий Данелия в своих кратких воспоминаниях.

Все годы ссылки в Казахстане Валентина жила с мыслью о том, что ее муж жив. Зимой, под вой пурги, она писала стихи, вспоминая Зеленый мыс, любимого мужа, детей, лестницы к морю. Это лестницы дачи Стюр.

Стихи Валентины Васильевны написаны на листке тетради. Годы спустя я их переписала. Некоторые слова не смогла перевести, были написаны невнятно.

Стихи Валентины Васильевны Жубер

Акмолинск. Точка 26. АЛЖИР В.Моцкобили 1945. Сквозь вьюги и бураны

Незабываемое

Твой образ предо мной
Он неизменно свой родной
Давно прошли тяжелые невзгоды
А в сердце боль немая до сих пор
Пережито так много, не месяцы, а годы
Вдали от моря, от тепла и милых гор.

Безмерно я скорблю, что нет тебя
Со мной ни мамы, ни детей!
Так всех хочу прижать любя
Всем сердцем, я к груди своей.

А ты мой бедный, дорогой
Еще печальнее моей, судьба твоя
Совсем оторван, от семьи родной
Не радует твой взор, (слово непонятно) весть моя

Бывало как домой идешь
По лестнице, через ступеньку поскорее
Нетерпеливо постучишь, пирог перема (непонятно)
Пальто снимая на ходу, целуешь уж детей.

Тогда счастливая в семейном круге
Любим сыном, дочерью и мужем
Опору в жизни видела в сердечном друге
Теперь же в горе превеликом друг о друге тужим.
И вот пропало все как сон
На юге дети с бабушкой остались
О муже я не знаю даже где он
Ведь восемь долгих лет, как мы расстались

Но в сердце теплится надежда
Что выяснится все и будет в сердце радость
Что сбросится суровая одежда
Что счастье засияет, и возвращенья вкусим сладость.

Грезы о Зеленом мысе (где я жила в юности)

Акмолинск, 1945 (АЛЖИР) точка 26

Есть уголок прекраснейший на юге
Зелено-голубое море, под ним отвесная скала
По лестнице наверх, поднявшись на досуге<
Ковер увидишь, чудесница природа наткала
Фонтан в нем золотые рыбки

ххх

Вера – вторая дочь Зои Ильиничны – работала в Батуми косметичкой и подкармливала мать, посылала ей посылки.

В детстве я помнила дом Жуберов заколоченным, таинственным. О его хозяевах упоминали шепотом. Но потом там появились жильцы. В 1953 году мать и дочь освободили. В своем доме они обнаружили соседку Вардо. Первое, что она им сказала: «Ах, мне приснился сон, как будто хозяева возвращаются». Сон в руку. В доме ничего не осталось - все конфисковано. Вместо мебели были только ящики.

ххх

В Аджарии на похороны являются все соседи. Торжественно проходят вокруг гроба. Что-то вроде смотра. Однажды во время такого «смотра» заметили на жене Реджеба Багратиони – бывшего министра юстиции Аджарии –драгоценности Зои Ильиничны Жубер. Реджеб с супругой – соседи Жубер. Они жили выше, рядом с дачей Ратишвили.

ххх

Мать и дочь постепенно привели в порядок свой дом, стали жить без былой роскоши, но со свойственным им вкусом. По-прежнему этот дом был уютным и гостеприимным.

Приезжая на Зеленый мыс из Магадана в семидесятые годы, я часто бывала у Жуберов. «Аичка, милая. Дай я тебя благословлю!» – говорила уже не встававшая с постели по старости Зоя Ильинична.

Вопрос о наследстве волновал дочерей: Веру – косметичку, Валентину – вдову расстрелянного министра торговли настоящую наследницу,- дочь Жубера, Татьяну Эдгаровну. В то время она с мужем,- Володей Дорошевым, эстрадным весельчаком, жила в Ленинграде и приезжала на Зеленый мыс только отдыхать.

Для оформления завещания из Хелвачаури была приглашена нотариус Нинель Вахтанговна.

Все было тихо и мирно. Никто не ссорился. Пожилая мать распределила доли наследства. И аккуратная Валентина Васильевна положила завещание в железную коробочку.

Ильф и Петров. «12 СТУЛЬЕВ»

Рядом с усадьбой Жубер, ниже по склону, – усадьба Дукмасова. Там в начале двадцатых годов отдыхали и писали свой роман «12 стульев» Илья Ильф и Евгений Петров.

В 1923 году Дукмасов еще жил там, сдавал комнаты отдыхающим. Много лет спустя Татьяна Эдгаровна Жубер, рассказывая мне о своем счастливом детстве в начале двадцатых, вспоминала и о попе Острикове, праобразе попа Вострикова, который после Дукмасова владел соседней дачей.

Писатели веселились. В начале двадцатых новая советская жизнь диктовала свои правила. На станции Зеленый мыс торговала папиросами и спичками усатая, с низким голосом, как у тещи Воробьянинова, старушка Падеревская. По моде тех времен она скручивала папиросную бумагу, набивала отборным, крепчайшим табаком «Самсун». Курила и сама. Старушка не простая, – до революции она была фрейлиной вдовствующей императрицы Марии Федоровны. При побеге драгоценности спрятала в корсет. Прислуга, затягивавшая корсет, оказалась посвященной в тайну драгоценностей. Как рассказывала Валентина Васильевна, служанка вместе со своим любовником пристукнула фрейлину (слово «пристукнула» очень забавно звучало в устах Валентины Васильевны) и украла драгоценности. А фрейлина, придя в себя, нашла приют на зеленомысской даче Жубер.

Мою бабушку Мадлен, в девичестве Монрибо, Ильф и Петров назвали «Мусиком». Вспомните «Мусик, где мой гусик?». Мой дед стал прототипом инженера Брунса. В доме Зельгейм любили гостей, о чем свидетельствуют многочисленные фотографии застолий на красивой площадке. Запеченный гусь – коронное блюдо моей бабушки.


Застолье у дома на Зеленом мысу. Слева первая Мадлен Ивановна Зельгейм
(«Мусик»). Последние три слева направо: Генрих Антонович Зельгейм
(«Гусик»). Майя - дочь Генриха, Мария Константиновна Зельгейм

Дед и бабушка два года назад приехали из Средней Азии. Дед любил петь, бабушка аккомпанировала. Однажды, во время музицирования гости и хозяева не заметили, как мальчишка унес кипящий самовар. Эта история легла в основу истории о Полесове.

Казалось, в те годы жизнь состояла из забавных сюжетов и приятной беззаботной праздности. После революционных невзгод, голода, жизнь на Зеленом мысу воспринималась именно так.

ххх

Раннее утро. Еще не жарко. Легкая, приятная прохлада. Самые большие любители морских купаний до завтрака отправляются на пляж. Берег еще в тени, морская галька мокрая от росы. На море штиль, прибой едва заметен у самого берега. Море так прозрачно, что на большой глубине можно рассмотреть обточенную пеструю гальку. Приятно нырнуть в прозрачную прохладную глубину. Граница между морем, освещенным восходящим солнцем, и затененной прибрежным холмом частью сокращается. Солнце поднялось. И вот уже весь пляж залит солнцем, галька высохла. С каждой минутой становится все жарче.

На обратном пути взбираться по лестницам еще не утомительно. После завтрака отдыхающие, как правило, снова отправляются на пляж. Но теперь ощущение совсем иное. Камни пляжа разогреты. Можно лежать и млеть, любуясь голубым морем или обрывами над пляжем, покрытыми буйной зеленью. После полудня становится очень жарко. Наступает время обеда.

Когда жара спадает, можно опять отправиться на море или совершить визит к соседям. За вечерним чаем приятно посидеть в саду, неторопливо коротая время. Ни телефона, ни телевизора, ни даже электричества в те времена в этих краях не существовало. Его заменяли керосиновые лампы с большими стеклами и красивыми резервуарами, обрамленные нарядными абажурами.

Вечер. Чаепитие на открытой веранде. Вокруг лампы вьются бабочки, в темноте, окружающей веранду, мелькают светлячки. Вечерняя прохлада усиливает аромат цветов. Всходит луна, ярко освещая таинственные бархатные холмы. Вдали на море – лунная дорожка. Светит огнями батумская коса.

Изредка поздними вечерами снова отправляются на морские купания. Это особенно интересно. Море светится. Каждый всплеск подобен маленькому, сверкающему в темноте, фейерверку.

В строгие тридцатые годы на морском берегу запретили находиться после десяти часов вечера. Боялись нарушения границы. Патруль пограничников разгонял отдыхающих. В середине лета в десять вечера еще совсем светло, тепло. Тянет в воду – такую приятную под вечер. Пограничник в полной амуниции, с винтовкой за плечами, потный, на обходе. Ему бы тоже не помешало окунуться. Но нет – служба… И так продолжалось ежедневно до 1991 года, до развала Советского Союза.

ххх

Над домом Дукмасова, на самом коньке холма растет огромный камфарный лавр, простерший густую крону над небольшой площадкой. На этой площадке стояли «гигантские шаги», сохранявшиеся вплоть до 1950 года, когда столб рухнул. Веревки «шагов» были крепчайшими. Мы,- дети, (а затем и подростки), словно блохи, прыгали и повисали над обрывом, заросшим бамбуком и бананами.

Дача Стюр

Территория обрыва, а за ним весь приморский склон с посадками мандаринов, аллеями редкостных деревьев, беседками и, главное, – лестницами, ведущими на станцию Зеленый мыс, а затем к морю – принадлежал старушке Стюр.

В воспоминаниях второй жены Булгакова Л.Е. Белозерской, описана эта старушка, у которой был пансион. В красивом двухэтажном доме с колоннами и видом на море под крышей гнездились ласточки. В середине ХХ века ласточки на Зеленом мысу пропали, как и многие птицы, насекомые, животные.

В 1929 году, отдыхая на даче Стюр, Михаил Афанасьевич Булгаков вынашивал свой главный роман «Мастер и Маргарита». Сидя на большой веранде с колоннами, откуда открывался вид на море, он мысленно представляя Понтия Пилата, беседующего с Иешуа, описал момент перед грозой: «…он оглянулся, окинул взором видимый ему мир и удивился произошедшей перемене. Пропал отягощенный розовый куст, пропали кипарисы, окаймляющие верхнюю террасу, и гранатовое дерево, и белая статуя в зелени, да и сама зелень».

И еще: «В это время в колоннаду стремительно влетела ласточка, сделала над золотым потолком круг, чуть не задела острым крылом лица медной статуи в нише и скрылась за капителью колонны. Быть может, ей пришла мысль вить там гнездо».

Рассказывали, что в начале тридцатых годов старушка Стюр уехала в Швецию. Стюры были очень богаты и, живя за границей, не продавали свою недвижимость на Зеленом мысу. Да и кому в голову могла прийти такая мысль при Советской власти? О какой частной собственности тогда могла идти речь? Все расположенные вдоль приморского холма владения, без исключения, были национализированы, а хозяева этих владений исчезли бесследно. Возможно, некоторым в самом начале двадцатых годов удалось уехать за границу. Куда девалась гостеприимная Стюр – неизвестно. Известно другое.

В тридцатые годы Лаврентий Берия вошел в силу. Дача Стюр и дача Баратова – самые красивые и самые близкие к морю – стали закрытыми правительственными резиденциями. В народе их шепотом называли «Бериевскими». Высокие глухие заборы делали недоступным обзор. В щель можно было увидеть бегающих овчарок. Проникнуть на дачу Стюр мы, озорные дети, не решались, хотя почти ежедневно бежали мимо заборов к морю. Лишь однажды решили перелезть через забор на даче Баратова, чтобы собрать пинеоли, – семена пиний в роще, которая возвышалась над Зеленым мысом. Огромная овчарка помчалась за нами со скоростью ветра. В последний момент мы перескочили через забор. Я уже никогда, вплоть до того как были сняты заборы, не решалась проникать на территорию таинственных дач.

После 1953 года дача Баратова была присоединена к ботаническому саду. Высокий забор заменила прозрачная сетка. А дача Стюр продолжала быть закрытой. Стала называться: «Дом отдыха четвертого управления». Все знали, что четвертое управление – это что-то очень секретное, то есть принадлежит грозному КГБ (комитет государственной безопасности). Но в день выборов ворота таинственной дачи раскрывались. На вилле, ранее принадлежавшей старушке Стюр, проходили выборы, то есть советский спектакль под названием «выборы». В этот торжественный день у жителей была возможность попасть на прекрасную веранду с колоннами, увидеть ласточек под потолком, полюбоваться редкими сортами азалий и полиантовыми розами. Темный зал занимал большой бильярд, крытый зеленым сукном с шарами слоновой кости. Потом шары растащили, та же участь постигла и редкую мебель, вазы, статуи. Постепенно исчезла утварь и на даче Баратова. С годами дом отдыха четвертого управления стал более доступным. В семидесятых годах мы могли запросто пройти на территорию этой знаменитой дачи и спуститься к морю по каскадам лестниц.

Михаил Булгаков

Потоком революции занесло на Зеленый мыс и будущего известного писателя Михаила Афанасьевича Булгакова.

В России в то время шли бои, потом началась разруха, налаживание странного быта. Строй жизни первого советского периода отображен в многочисленных фельетонах того времени. В таком же стиле написано одно из первых произведений Михаила Булгакова - «Записки на манжетах».

Странная жизнь первых советских лет, сломанные судьбы, приезды и отъезды. Неустойчивость.

Точно так же в «Мастере и Маргарите» резкие переходы от комических, полных парадоксов глав, соседствуют с трагическими описаниями событий казни Иисуса Христа. В 70-е годы читатели познакомились с этим главным романом Булгакова: с трудом доставали номера журнала «Москва» и зачитывали его до дыр. Все было поразительно: язык, стиль изложения, характеры!

Напряжение глав о Понтии Пилате – огромное. Спор Иешуа с Пилатом на балконе у прокуратора захватывал. «Извинившись перед первосвященником, он (Понтий Пилат) попросил его присесть на скамью в тени магнолий и обождать».

Слово «магнолия» засело у меня в голове. Мне, ботанику из Батумского ботанического сада, было совершенно ясно, – на балконе у прокуратора в древней Иудее магнолий не было. Магнолии – высокие вечнозеленые деревья с большими белыми цветами, растущие в Северной Америке, попали в Старый свет только после открытия Колумба. В 33 году нашей эры, в год смерти Христа, их не могло быть в Иерусалиме.

Но для Булгакова магнолии – символ юга. У меня закралась мысль, что Булгаков видел магнолии на Зеленом мысу. Почему? Я с детства видела эти огромные магнолии. Роскошные огромные цветы первым делом бросались в глаза приезжим.

Маленькая зацепка повлекла за собой цепь догадок, позже подтвержденных.

Действительно, Михаил Булгаков был в Батуми и на моем родном Зеленом мысу дважды, восхищался природой юга. Но не все было радужно для него в этом вечнозеленом краю.

В конце 1919 года врач Булгаков служил в армии Деникина. Во Владикавказе он заболел тифом. Армия ушла. К этому времени Михаил Булгаков написал несколько рассказов и бесповоротно решил посвятить себя литературе. Биографы предполагают, что весь 1919 год Булгаков провел во Владикавказе, бедствовал, но уже навсегда связал себя с литературой. Был даже заведующим ЛИТО (литературного отдела). Мытарства и комизм этого учреждения описаны в «Записках на манжетах». Мечта выбраться в Париж через Турцию не покидала его. «Вперед. К морю. Через море, и море, и Францию – сушу – в Париж!» Наконец во второй половине мая 1921 года, через Баку и Тифлис Булгаков выбирается в Батум с мыслью о Золотом Роге.

«Сгинул город у подножья гор. Будь ты проклят…Цихидзири. Махинджаури. Зеленый мыс! Магнолии цветут. Белые цветы величиной с тарелку. Бананы. Пальмы! Клянусь, сам видел: пальма из земли растет. И море непрерывно поет у гранитной глыбы. Не лгали в книгах. Солнце в море погружается. Краса морская. Высота поднебесная. Скала отвесная, а при ней ползучие растения. Чаква. Цихидзири. Зеленый мыс».

Михаил Афанасьевич лежал на пляже голодный. Слушал шум волн. Поэтическое описание Зеленого мыса, гранитной скалы, у которой я выросла, звучит у меня в ушах как шум морского прибоя.

Мечта попасть в Турцию становится для Булгакова реальной. Теплоход «Полацкий» идет на Золотой Рог. Но в это время, живя в Батуми, Булгаков пытается писать в местной печати. «Заведывающий вошел и заявил: – Па иному пути пайдем! Не нады нам больше этой порнографии: «Горе от ума» и «Ревизора». Гоголи. Моголи. Свои пьесы сачиним». «Через час я продал шинель на базаре. Вечером идет пароход. Он не хотел меня пускать. Понимаете? Не хотел пускать!

Довольно! Пусть светит Золотой Рог. Я не доберусь до него. Запас сил имеет предел». «Домой. По морю. Потом в теплушке. Не хватит денег – пешком. Но домой. В Москву! В Москву!

Прощай, Цихидзири. Прощай, Махинджаури. Зеленый мыс!»

Пока Михаил Афанасьевич добрался морем до Одессы, затем в родной Киев, оттуда в теплушке в Москву, наступила осень. Голодное лето он провел в Батуми и на Зеленом мысу.

С 1921 по 1926 год Булгаков в Москве работал в газете «Гудок», где он напечатал около 120 фельетонов. Там он общался с Ильфом и Петровым, Катаевым.

Я поняла: Ильф и Петров поехали писать свой знаменитый роман «12 стульев» на Зеленый мыс в 1923 году именно по совету Михаила Афанасьевича. Ходили в гости к моему деду Генриху Антоновичу Зельгейм. Некоторые традиционные семейные рассказы были подхвачены Ильфом и вошли в знаменитый роман, хотя и в измененном виде. В начале главы «Зеленый мыс» в точности описан вид, который открывается с дачи Зельгейм.

Мечта побывать еще раз на Зеленом мысу не оставляла Булгакова. В мае 1928 года он побывал там вместе со своей второй женой,- Любовью Евгеньевной Белозерской. Жили они на даче Стюр (так пишет в своих воспоминаниях Белозерская). Это было последнее посещение Булгаковым Зеленого мыса. Вскоре он развелся с Любовью Евгеньевной, встретив Елену Сергеевну Шиловскую, - свою последнюю супругу.

Маленькое биографическое исследование, вполне дилетантское. Но даты все выверены. Мне было чрезвычайно интересно представить Михаила Афанасьевича на одном из резких поворотов его судьбы. Как бы сложилась его судьба, если бы он уехал из России? Стал бы он тем великим писателем, каким стал в России, несмотря на все свои мытарства? Написал бы романы «Белая гвардия», «Мастер и Маргарита»?

А не посоветуй Булгаков Ильфу и Петрову поехать в Батуми, веселая глава «Зеленый мыс», возможно, и не была бы ими создана!

Калистратовы

О доме Калистратовых в детстве я ничего не слышала. Он находился довольно далеко от нас, ниже огромного каменного дома Ратишвили (Ратьевых), возвышавшегося почти у вершины горы Фриде по соседству с усадьбой Татаринова.

В жизни случаются интересные совпадения. В 1988 году в Москве мы жили на Ленинградском проспекте, дом 62. Сосед по лестничной площадке - композитор Валерий Калистратов и его пожилая мать, Нина Андреевна. Она в свое время была владелицей дачи на Зеленом мысу. Мы стали встречаться, обмениваться воспоминаниями.

Нина Андреевна часто рассказывала два эпизода из своей жизни в Батуми. Первый произошел в 1919 году, до советизации Грузии, когда она была еще девочкой, а второй – в 1932.

Первый рассказ Нины Андреевны

В начале ХХ века у Калистратовых в городе Батуми была квартира, а также дача на Зеленом мысу. Девочка Нина – гимназистка, жила большей частью у родителей в городе, пела в храме. Город небольшой. Все друг друга знают и общаются, как это водится в южных городах. Здесь еще сохраняется прежняя власть и порядок. Много беженцев. Они приносят тревожные слухи. Но обычная, годами заведенная жизнь продолжается. Кажется, что рассказы об ужасах революции нереальны и ничто плохое не коснется мирной жизни южного города. Так же светит солнце и так же прекрасна Батумская бухта, обрамленная холмами. Ветер с моря приносит пьянящий запах морской свежести.

Девочек из гимназии зовут петь в храм. На панихиду. По кому – молчат. Нина сверху, с клироса, видит, что храм наполнен военными. В центре храма – женщина в черном, простертая на полу. Это мать-императрица Мария Федоровна. Она только что узнала, что вся царская фамилия убита в Екатеринбурге на Урале. Как проходила панихида? В каком порядке? Совсем скоро большевики искоренят все, что связано срелигией. Будет взорван и этот храм, как и многие другие в России. На этом месте появится большая гостиница «Интурист». А пока 1919 год. После панихиды Марию Федоровну военные сопровождают на корабль. Она должна отплыть в эмиграцию. Так ли это было? Или это фантазия, придуманная спустя многие годы? Но я мысленно вижу это место, храм и убитую горем мать. Она прощается навсегда не только с погибшими, но и с Россией. Уже с борта корабля видит туманные лесистые холмы, бухты. Всего 40 лет этот край был под флагом Российской империи, принесшей ему свою культуру и цивилизацию.

Второй рассказ Нины Андреевны

Советская жизнь насадила новые порядки. Развитию Колхиды придавалось особое значение. Активно, всеми возможными средствами, боролись с малярией – бичом заболоченных долин. Разводили рыбку гамбузию, поедающую личинки комаров. После дождей сотрудник малярийной станции обходил водоемы и поливал их из чайника керосином. Но самое главное: везде, где была возможность, сажали эвкалипты. В колхозах и совхозах в питомниках выращивали, лелеяли, тонкие стебельки, которые потом довольно быстро превращались в огромные красивые деревья. Так были осушены многие болота Колхиды, в том числе Кахаберская низменность вокруг Батуми.

В советский период был создан и нефтеперегонный завод БНЗ. Но старое давало себя знать. Об этом второй рассказ Нины Андреевны.

Он относится к 1932 году. Она молода, хороша собой, замужем. В Батуми в это время арестованы многие жители города по «Кирилловскому делу». Великий князь Кирилл, один из Романовых, находится в эмиграции. Арестованных обвиняют в том, что они организовали заговор, надеясь возвести на престол России Кирилла. Свекровь Нины Андреевны числится среди заговорщиков. Южный город Батуми имеет свою специфику. Многие хорошо знакомы между собой. Слухи разносятся мгновенно. Нина Андреевна хочет хлопотать об освобождении своей свекрови. Приятель- военный советует обратиться к Лаврентию Берии. Говорит, что он молодой и энергичный, прислан из Тифлиса разбирать это дело. Нина Андреевна эту фамилию тогда услышала впервые. Берия остановился в гостинице «Франция», она в центре города, рядом с главной площадью. Нина Андреевна идет в гостиницу, поднимается на второй этаж и у двух больших кадок с пальмами ждет приема. К ней подходит незнакомый молодой человек в пенсне, заговаривает. Рекомендуется Сашей. Разговорились. Нина рассказывает о своей беде. Саша во всю ругает Берию, говорит, что это человек бессердечный и ей не стоит надеяться. Нина возражает и даже упрекает нового знакомого – она ничего плохого о Берии не слышала, зря он его ругает. Двери открываются. Она входит в приемную, а затем в кабинет Берии, где к своему крайнему удивлению, обнаруживает молодого человека, назвавшегося Сашей. На самом деле это Лаврентий Берия. Нина смущена, а веселый молодой человек крайне рад своему розыгрышу. Зная о том, что она хлопочет о своей свекрови, он зовет секретаря. Секретарь – пожилой мужчина – входя, кланяется, как это было заведено еще до революции, говорит скороговоркой «батоно», «батоно», что означает в переводе «хозяин». Берия требует списки заключенных. Секретарь приносит гроссбух. Берия ищет фамилию свекрови. Оказывается, дела уже отправлены в Тифлис, это затрудняет освобождение. Но веселый и даже игривый Лаврентий обещает Нине дать бумагу об освобождении. Только в Тифлисе, куда он едет в тот же день. Снова вызывают секретаря. Лаврентий приказывает достать Нине билет на поезд до Тифлиса. Там ей нужно позвонить по телефону, номер которого он ей вручает.

В тот день разразился сильный ливень, какие часто бывают в Батуми. Нина помнит свой модный костюм, промокший до нитки и то, как она, дрожа, села в поезд.

Утром, приехав в Тифлис, она первым делом пошла к друзьям – Шатиловым. Шатилов – известный батумский врач, недавно переехавший в Тифлис. С раздражением реагирует он на рассказ Нины. О Лаврентии отзывается как о мелком шарлатане и не верит в счастливый исход дела. Но когда Нина позвонила по указанному телефону, ей было сказано явиться по адресу в КГБ. Там она получила желанную бумагу. На следующий день по предъявлении документа свекровь была освобождена. Приятель-военный, который рекомендовал ей обратиться к Берии, настоятельно советовал Нине сразу же бежать из Батуми. Что она и сделала, даже не заехав на Зеленый мыс.

Потом Нина Андреевна жила в Москве, вращалась в театрально-музыкальной среде. Я слышала этот рассказ неоднократно в нескольких вариантах.

С дочкой Шатилова, – известным палеоботаником – я встречалась в конце восьмидесятых в МГУ и у Калистратовых, когда она приезжала из Тбилиси. Она подтверждала рассказ Нины Андреевны.

Дачу Калистратовых заняли работники Махинджаурского совхоза. В шестидесятые годы на месте дома Калистратовых строились новые корпуса санатория «Аджария». Когда ломали дом, задней частью прижатый к каменной кладке холма, из щелей вывалились полуистлевшие бумаги, спрятанные между камней. Их видели соседи. Не придали значения. Бумаги пропали.

По просьбе Нины Андреевны я расспрашивала соседей. От них слышала этот рассказ. Но какие чувства испытывала Нина Андреевна, случайно оказавшаяся в тот момент в Батуми, в гостях у подруги? На Зеленый мыс она не поехала. Не было сил смотреть, как чужие люди ломают родной дом…

Истлевшие бумаги были ценными. Среди них документ о сбережениях в швейцарском банке.

В начале девяностых, с распадом СССР, часто говорили о возможности возвращения имений, земель. Под этим флагом многие аджарцы сумели получить земельные наделы, такие вожделенные в тех краях, где земли мало и знают ей цену.

Нина Андреевна умерла в 2000 году. Когда я к ней заглядывала, она открывала небольшую шкатулку, показывала пачку писем, которые писал ей муж в молодости и сухую веточку самшита, который на юге в вербное воскресенье заменяет вербу. Последнее воспоминание…

Сын Нины Андреевны, Валера Калистратов, начал хлопотать о возвращении своих прав. Но эти хлопоты не увенчались успехом. Грузия все более и более отдаляется от русских, от памяти тех времен.

Попытки восстановления прав на вклад в швейцарском банке продолжаются. Валера активно хлопочет. Мы уже несколько лет не живем на Ленинградском проспекте. Я случайно встретила Валеру в переполненном вагоне метро. Он скороговоркой сообщил мне, что хлопоты в швейцарском банке о возвращении сбережений его деда идут успешно.

Дача Ратишвили

Зеленый мыс освящен посещением известных писателей. У А.П.Чехова есть рассказ «Зеленая коса». Рассказ о молодых и богатых балагурах, гостивших у княгини на холме Зеленой косы в окрестностях Батума. Сюжет ничем не примечателен. Читая, я выискивала хоть что-то, связанное с Зеленым мысом, который знаю с детства. И, увы, не находила. Но уверена: у Чехова описывается роскошный дом князя Ратьева (Ратишвили). Это большой и очень красивый дом, вернее – дворец. Расположен он на вершине главного холма Зеленого мыса, рядом с ботаническим садом. Два этажа прилепились к горе. Фасад, обращенный к морю, украшен красивыми колоннами, эркерами, балконами, с которых открывается вид на батумскую бухту. На первом этаже – большой танцевальный зал. От дома вниз к морю круто спускается широкая лестница.

Над дачей Ратишвили проходит дорога в ботанический сад.

Когда я жила на Зеленом мысу, я видела этот дворец очень часто, порой ходила мимо каждый день. И могла лишь приблизительно представить себе его былое величие. В советские времена он изменился – увы, не в лучшую сторону. Судьба семьи Ратишвили мне неизвестна. С советских времен дача была отдана под жилые помещения ботанического сада.

Ботанический сад

За дачей Ратишвили начинались владения П.Е.Татаринова, после советизации Грузии присоединенные к ботаническому саду.

Большую ценность представлял созданный в 1912 году на Зеленом мысу Батумский ботанический сад. Часть горы над тоннелем, приморский холм, протянувшийся до поселка Чаква. Удельные земли, были отведены под территорию ботанического сада.

Андрей Николаевич Краснов – ботаник, путешественник, – мечтал о создании этого ботанического сада. Его географические отделы должны были представлять флору разных уголков субтропиков мира. Ранее, в своем частном владении, на крутой горе в Адлере, Краснов пытался создать подобные отделы. Но только в Батуми это ему удалось в полной мере. К сожалению, через два года Андрей Николаевич умер. Несмотря на это, его мечта осуществилась. Он справедливо считал, что избранные им 12 видов особо ценных восточных растений преобразят экономику этого края.

А.Н. Краснов прожил всего 52 года. Какова была бы его участь во время революции 1917 года – трудно сказать. Его друга В. И. Вернадского советская власть возвысила и сделала одним из своих символов. Но, судя по дневникам, недавно изданным в полном объеме, Вернадский приобрел не только славу, но и постоянный страх. В начале двадцатых годов он хотел уехать в Чехословакию.

Судьба А.Н. Краснова, вероятнее всего, сложилась бы иначе. Ведь его брат был известнымбелогвардейским казачьим атаманом.

Псевдобрат Краснова

События 1956 года.

Мама моя, – Вероника Генриховна Зельгейм – дама восторженная, доверчивая до простодушия. Она заведует библиотекой Батумского ботанического сада.

Находится сад в 10 километрах от города Батуми, курортного города, куда летом стремятся приехать многие жители Советского союза, особенно из Москвы и Ленинграда. Каждый без исключения курортник, несмотря на жару и нелегкий подъем на холмы, посещает ботанический сад. Стайки туристов, сопровождаемые экскурсоводом и фотографом с ящиком на трех ножках, проходят несколько километров, любуясь чудом субтропиков, созданным Андреем Николаевичем Красновым. Под огромными кронами магнолий они в полутьме подбирают большие сочные лепестки огромных цветков, под сводами камфарных лавров нюхают листья, источающие камфарный запах. В середине лета здесь душно и жарко, под деревьями – влажно, сумрачно. На ярко освещенных солнцем склонах растут редкие, необычные растения: бананы с огромными листьями, похожими на флаги-гиганты, бамбуковые рощи с яркой зеленью, эвкалипты и многие, многие другие необычные, впечатляющие ботанические редкости.

Во времена моей молодости экскурсоводы были очень квалифицированными. Прежде допустить человека до этой работы, представительная комиссия старших научных сотрудников строго проверяла текст экскурсии и эрудицию экскурсовода. Я, студентка, в то лето работала в ботаническом саду экскурсоводом. Экскурсия заканчивалась обычно у могилы А.Н. Краснова – основателя сада. И каждый раз один из экскурсантов интересовался, брат ли А.Н. Краснова - атаман Петр Николаевич Краснов. Да, он брат. Меня, максималистку, эти вопросы раздражали. Какое отношение имеет белогвардеец, казачий атаман к знаменитому ученому? Главное – растения. Смотрите на растения, наслаждайтесь. Но и в следующий раз обязательно задавался тот же вопрос…

У мамы оказалась толстая книжка казачьего атамана П.Н. Краснова «Русские в Абиссинии». Писал ее военный, но не без литературного таланта. Мама книгу спрятала. Имя атамана было запрещено или вспоминалось как проклятое.

ххх

И. Сталин позволил казачьему атаману уехать за границу, о чем позже очень сожалел и много лет спустя все же сумел расправиться с ним. Уже престарелого, П. Краснова, по постановлению Нюрнбергского процесса, выдали СССР и повесили.

ххх

Здание дирекции, где находилась библиотека, которой заведовала мама, расположилось на высоком приморском холме. До революции это место принадлежало П.Е.Татаринову. Белое здание с башенками в мавританском стиле красиво смотрится на фоне субтропической зелени. На втором этаже – большой темный зал с лепниной на потолке. Это и есть библиотека. Стеллажи книг поднимаются до потолка. Сюда обязательно заходят приезжие ботаники, а также все, кто интересуется историей сада. Мама – красивая обаятельная дама – с вниманием относится ко всем, помогает.

Летом 1956 года наш домик, расположенный недалеко от ботанического сада, словно теремок наполнен студентами. Ко мне в гости из Москвы, из московского университета, приехали друзья. Мой брат,- студент из Тбилиси, тоже с друзьями. Рядом дом отдыха ГПИ – тбилисского политехнического института. Там отдыхал ансамбль ОРЕРА – тоже студенты, в будущем – знаменитые музыканты и артисты. Среди них в будущем известные певцы: Буба Кикабидзе, Нани Брегвадзе. Вечерами танцевали под луной. Море, праздничная атмосфера.

В один из таких чудесных дней мама пришла после работы с невысоким старичком. Отозвала меня в сторону и таинственно, полушепотом сообщила, что она привела к нам брата А.Н. Краснова. Просила встретить его торжественно. Я сразу же поинтересовалась – кроме атамана, у А.Н. Краснова был ли брат? Мама, очень восторженная и доверчивая, твердила, что этот брат – настоящий. Пересказывалась холодящая душу история о каком-то побеге, о шраме, нанесенном большевиками. Подробности были убедительны.

Чтобы принять знаменитость, мы с мамой напряглись, приготовили цыпленка. Мама была искусной кулинаркой, готовила замечательно. Усадили почетного старичка в центре стола, правда, плотно заполненного студентами с отменным аппетитом.

Старичок был совсем не похож на благообразное, благородное изображение А.Н. Краснова: какой-то помятый, серый.

Через несколько дней после визита старичок прислал маме письмо. Увы, увы не с благодарностями, а с упреками. Вы-де, Вероника Генриховна, отнеслись ко мне не с должным уважением: ножку цыпленка положили сыну. Выяснилось – старичок никакой не брат, а прохвост.

Очередной «сын лейтенанта Шмидта» очень огорчил маму. Она была в растерянности. Но, обладая счастливым свойством долго не помнить неприятного, снова стала с обворожительным гостеприимством приглашать приезжих в наш домик.

Через несколько лет библиотеку после очередного конгресса посетили знаменитые грузинские археологи. Группа маститых ученых вела под руку не менее «знаменитого» археолога, в котором мама узнала «брата Краснова». Он, как и остальные гости, почтительно смотрел на фолианты старинных книг. Мама отозвала организатора экскурсии и шепотом поведала о том, что это вовсе не археолог. Ей сразу не поверили, но вскоре обман был раскрыт. Лже-археолога изгнали. И больше мы о нем ничего не слышали. Возможно, он продолжал пользоваться широким грузинским гостеприимством. Уж очень вкусны сациви, чурчхелы, долма, сациви. О, сациви! О, пахлава! Не говоря уж о вине, которое льется под аккомпанемент изумительных тостов!

ххх

Вернемся к ботаническому саду. В то время, когда я водила экскурсии, он был в полном расцвете. Огромный талант и незаурядное воображение Андрея Николаевича отразились в проекте сада. Когда-то под его личным руководством расчищались непроходимые дебри, были посажены молодые деревья, кустарники.



Вид на дирекцию Батумского ботнического сада

В субтропиках Колхиды, в ее теплом климате, все растет очень быстро. Детище Краснова в середине ХХ века полностью воплотило его мечту. Результатами его трудов смогли воспользоваться многие: ведь в то время в Советском Союзе ботанический сад был едва ли не единственным местом, где можно было познакомиться с уникальными растениями влажных субтропиков.

Коллективизация

При советской власти Батуми и его окрестности сильно изменились. Малярийные болота в долинах речек осушили. Там, как и в окрестностях Поти, сажали эвкалипты. Разведению в Колхиде субтропических растений – чая, мандаринов – придавалось в ту пору большое значение.

Побережье от Батуми до Кобулети превратилось в курорт.

С 1927 по 1938 год моя прабабушка Мария Константиновна Зельгейм после смерти мужа жила на Зеленом мысу одна, – до приезда внучки Вероники с мужем Александром Давидовичем Твалчрелидзе. Только летом к ней из Тбилиси приезжала семья сына Генриха. Садовник Павел Гетман, ранее живший вместе с Зельгеймами, стал их ближайшим соседом.

Он был из немцев-колонистов. Его жена Екатерина Эмильевна, а чаще «тетя Катя» - тоже немка, из колонистов с Украины. После смерти прадеда Павел продолжал жить с молодой женой в построенном им маленьком доме в центре площадки, рядом с тремя пальмами.

Прабабушка была его бывшей хозяйкой. Но настало время, когда об этом пора было забыть. На экспроприированных дачах первого холма, самых богатых, на даче Кривицких открылась турбаза. Приезжали по путевкам туристы. Спускались с гор, пересекая Кавказский хребет. На Зеленом мысу был последний пункт. Здесь они купались в море, затем уезжали обратно на север.

Павел Гетман устроился поваром на турбазе, а потом сменил место работы на более престижное, – в санатории ВЦСПС (то есть профсоюзов). В конце двадцатых годов развернулось мощное строительство этого санатория. Что означает аббревиатура «ВЦСПС», не имеет сейчас смысла вспоминать, но я его выучила с первых своих сознательных дней. Большой профсоюзный санаторий был одним из главных жизненных пунктов Зеленого мыса. Над тоннелем, на крутом холме (втором от моря) вырос трехэтажный корпус, по тем временам огромный. Он как бы врезался в воздух. Архитектор создал его в виде большого корабля, парящего над морем. О! Это было очень красиво! Санаторий был во время Отечественной войны госпиталем, затем опять санаторием, только переименован в санаторий «Аджария».

Там и стал работать поваром Павел, бывший садовник Зельгеймов, а ныне трудящийся Аджарии.

Пережив революционные события, он хорошо знал, что такое голод. Может быть, предполагал, как и многие, что время и теперь не совсем спокойное. Павел был очень запасливым. Работая поваром, как рассказывала моя мама, он закапывал в землю бидоны с топленым маслом. Видимо, знал секрет сохранения ценного продукта. Позже, во время войны, когда уже не было в живых Павла, его жена Катя осталась с маленькой дочкой на руках. Благодаря этим запасам она смогла поддержать себя и ребенка.

В санатории кормили по первому классу. В этом престижном учреждении работал Адя Васильев. Его настоящее имя Андрей. Но его иначе, чем Адя, Адяка, и не звали. Это один из представителей яркой семьи Васильевых, которые жили на самом высоком холме под Чаквинским перевалом. Адяка – уважаемый советский служащий, всю свою сознательную жизнь он проработал главным бухгалтером в санатории. Его родственники уже после его смерти показывали меню санатория. Там кормили несколько раз в день самой изысканной пищей.

Вернемся к судьбе Павла, тесно связанной с нашим садом. В начале тридцатых годов в Махинджаури (соседнем с Зеленым мысом поселке) – был организован колхоз имени Лазаря Кагановича. Земли, ранее принадлежавшие частным лицам, стали колхозными.

Павел не вступил в колхоз. А его жена Катя вступила. Именно она и создала ситуацию для первого откола земли Зельгейм. Дело в том, что при организации колхозов было принято постановление: колхозники могли иметь очень большой земельный надел. А те, кто не работал в колхозе: служащие, врачи, учителя (словом, интеллигенция), получали всего пятнадцать соток. Но поначалу к бывшим хозяевам – потомственным владельцам больших наделов – относились не строго. Тот же Адя и его родственники имели большие мандариновые сады на солнечном южном склоне, которые давали им ежегодно большой доход. Поэтому Адя считался одним из самых богатых людей Зеленого мыса.

Повар Павел завел тесные знакомства с аджарцами, возглавившими молодой колхоз имени Кагановича и получил возможность отрезать (отобрать) большую, лучшую часть мандаринового сада Зельгейм. Он знал сад Зельгейм не понаслышке, долгое время сам в нем работал. И решил, что лучше ухаживать за своим садом, а не за чужим, барским. Уж лучше свое, чем коллективное. Вспомните: «все вокруг колхозное, все вокруг мое…» Были, были в колхозе Кагановича колхозные общие земли, плантации, которые необходимо было обрабатывать колхозными бригадами. Нужно было идти далеко в горы, например, несколько километров вверх от чаквинского перевала на Омбалури, и там собирать и обрабатывать общий чайный участок, колхозный. Там в бригаде номер шесть позже работала моя мама и соседка Катя.

Павел и Катя получили в колхозе прекрасный сад,- часть холма, ранее принадлежащего Зельгеймам. На красивом месте с видом на Батумскую бухту Павел построил небольшой дом из трех комнат, с кухней и верандой. Таким образом, семья Павла и Кати стала нашими единственными соседями в то, теперь уже очень далекое время.

Прабабушка

В доме садовника одиноко живет Мария Константиновна, моя прабабушка.

Мария Константиновна, вдова Антона Генриховича, еще очень бодра, сильна, у нее очень прямая спина. Раз в неделю она берет бамбуковую палку, закидывает ее за спину. На один конец вешает плетеную из драцены корзинку и идет пешком в Батуми за хлебом. В домике она живет в одиночестве, ожидая теплых летних дней, когда из Тбилиси к ней приедет сын с семьей, с подрастающими внучками.

Стоит задуматься. Почему Мария Константиновна ходит так далеко, когда рядом живет повар Павел? Мы знаем, что он человек запасливый. Может быть, избегает контактов с бывшей хозяйкой? А возможно, гордая Мария Константиновна так выражает протест против захвата ее территории?

Помнится, мама рассказывала довольно неприятные вещи. Прабабушка жаловалась. У нее пропало фамильное серебро. Но в моем раннем детстве фамильного серебра оставалось всего несколько ложек и вилок. Прабабушка не жалела серебра. Помню, она сама скребла кастрюли. Отскребанная на половину ложка досталась мне по наследству вместе с тремя целыми, с монограммой. Так что оставим в покое фамильные ценности, которые не сдали в торгсин, украли или закопали неизвестно где.

В солнечные дни Мария Константиновна греется на шушабанде, читает старинные романы, напечатанные готическим шрифтом. Иногда она встречает молодую Вету Васильеву, сестру Адяки, которая с годоркой ( корзиной из бамбука), наполненной чаем, идет вниз, в Махинджаури – сдавать чайный лист, собранный на своем наделе. Годорка – это небольшая корзина, сплетенная из расщепленных бамбуковых плетей. Были и годоры – большие корзины, которые как рюкзаки вешали мужчины на плечи, за спину во время сбора мандарин и, наполнив, несли вверх по склонам к дому.

ххх

Мама и ее второй муж, приехав на Зеленый мыс в 1939 году, вступили в колхоз. За семьей сохранился весь надел, кроме того, что сумели за собой закрепить в колхозе Павел и Катя Гетман.

Колхоз имени Кагановича

Жизнь поселков на побережье в конце двадцатых – начале тридцатых годов резко изменилась. Колхозные земли располагались на холмах на север от поселка Махинджаури вплоть до поселка Чаква. Это плантации мандаринов и чая, оставшиеся после высылки бывших хозяев, излишки бывших имений частных владельцев.

Поэтому колхозные земли представляли собой небольшие клочки между частными владениями. Кроме того, в земли колхоза вклинивались земли Махинджаурского цитрусового совхоза. Были они и на Зеленом мысу. Это мандариновые плантации бывшей китайской дачи и плантация мандаринов у Чаквинского перевала рядом с дачей Ратишвили. Как получилась такая чересполосица – трудно сказать. Парадоксы первых лет коллективизации.

Колхозные земли обрабатывали прикрепленные к участкам колхозники. А рабочие совхоза получали минимальную зарплату. Весь урожай сдавался государству без оплаты. Совхозные земли с годами приходили в упадок. Они почти не обрабатывались – изредка, скопом, появлялись рабочие совхоза, в основном во время сбора мандаринов.

Рабочие производили жалкое впечатление. Это были очень бедные люди, проживающие в Махинджаури. Такими я их помню в детстве и в юности. Позже, в семидесятых годах, на Зеленом мысу в районе хоздвора для них был построен двухэтажный дом.

Уход за мандаринами несложный: весной вскопать землю под деревьями, взрыхлить, удобрить. Летом – лечить от всякой мошки, особенно белой мушки, червеца. А уж в уборочную кампанию работают все. Это страда. Совхозные рабочие стараются для советской власти. А колхозники – прежде всего для себя, потом собирают урожай на колхозных заброшенных участках. А так как колхозные клочки были маленькими, то со временем их предпочли отдать в частные наделы. Так проще. Кому-то просто прирезали эти земли, передали за взятки или отдали по-родственному.

Контора

Недалеко от станции Махинджаури, в красивом месте у подножия холма выросло двухэтажное белое здание конторы колхоза имени Лазаря Кагановича. На втором этаже контора, на первом – клуб. Здание окружено красивым сквером.

Помню колхозный праздник в клубе. Дети, и я в том числе, в нарядных платьях. На стриженых головках с челками качаются огромные, словно бабочки, банты. Самые нарядные и маленькие читают стихотворения о Сталине. Много музыки. Красивой, лиричной. Маленькая девочка Катя исполняет песенку о Сталине: «Я сидела и пела, нас качали качели, вижу – Сталин по парку идет…»

Позже, когда я училась в Махинджаурской школе, мы, школьники, также выступали в этом клубе. Большой хор нарядных школьников, в духе того времени, – в белых передниках с алыми пионерскими галстуками на шее. Плотно прижавшись друг к другу, мы стоим в несколько рядов на возвышениях. Хор исполняет кантату о Сталине: «родном и любимом, о котором слагает песни весь народ …»

Берия

Перед клубом лесенка спускается на небольшую, окруженную цветущими кустарниками, площадку. В центре стоит мощный, несоразмерный с двухэтажным зданием, монумент Лаврентию Павловичу Берии. Наша учительница подчеркивает: «Монумент – это живому, памятник – умершему». Пока жив был могущественный Лаврентий – монумент стоял.

Летней ночью 1953 года памятник свалили. Совсем недавно, зимой, когда Сталин был жив и ничто не предвещало таких событий, утром я шла в школу. На станции Махинджаури стояли теплушки. В щели видны были одни глаза. Тихо сообщали – ночью часть семей арестована. Будут отправлять в Казахстан. Это состоятельные семейства с турецким прошлым, то есть попросту аджарцы.

А после того как свалили бывший монумент, снова поползли слухи. Будет амнистия, арестованных вернут… Но лучше помолчать.

ххх

Колхоз переименовали,- ему присвоили имя И.К.Джинчарадзе – героя-летчика, погибшего на войне. Его памятник не снесут и не сменят, он вечен в своем подвиге. Вечен ли? Кто бы мог подумать, что в поисках сенсации с годами будут развенчаны такие герои, как молодогвардейцы, – их слава казалась незыблемой!

На месте памятника Берии, на том же пьедестале, появился памятник Ленину. Средних размеров. Гипсовый. Он не такой маленький, как бронзовый «лениненок», который спрятался в разросшихся кустах у железнодорожного вокзала Батуми. Бронзовый, вылит тщательно, с любовью, аккуратно. Идешь по перрону – и вдруг рядом стоит Ленин, как живой. Судьба этого «лениненка» печальна. Ночью 1993 года его тайно увезли мародеры. Бронза в то время была в большом дефиците, в Турции за нее давали доллары.

ххх

В конце восьмидесятых годов, когда перестройка набирала силу, на втором этаже колхозной конторы, в сыром неприглядном кабинете председателя колхоза Темури Ахвледиани, я сидела в ожидании очередного хитроумного решения о судьбе моего надела земли.

«Вечный» Темури с архитектором Хелвачаурского района Резо долго обсуждали, как восстановить отвалившееся гипсовое ухо Ильича, да так, чтобы это было не просто ухо, а ухо вождя…

Ушки Брежнева

В 1983 году осенью я с братом Сашей гуляла по осеннему Тбилиси. Красивое здание с овалами, напоминающими огромные уши, возвышалось на площади Руставели. Это был местный Комитет государственной безопасности. Брат сказал, что эти овалы на верхушке здания в народе зовутся «ушки Брежнева». Чьи теперь эти «ушки»?

ххх

Зря восстанавливал осторожный Темури ухо вождя, который «живее всех живых». Все имеет свой срок. И в первую очередь – памятники. Не прошло и пяти лет с того дня, как в один странный день бравые звиадисты повалили огромный памятник Ленину на огромном пьедестале главной площади Батуми. (После развала СССР к власти на короткое время в Грузии пришел Звиад Гамсахурдиа. Его сподвижники звались звиадистами). Говорят, бесновались, прыгали на поваленной статуе и – о, ужас! – осквернили его, помочившись на памятник. Темпераментный народ в состоянии экстаза способен и не на такое.

Махинджаурскому Ленину досталось не меньше: оторвали голову и руки. Торс с торчащими проволоками стоял довольно долго. Потом статую незаметно убрали. А пьедестал остался.

Типовых Сталиных – в шинели, с рукой у сердца, тех, что стояли в каждом грузинском селе, убрали незаметно. Так же, как и типовых Ленина и Сталина, сидящих на скамейке – гипсовых, белых и улыбающихся. Такая дружная парочка сидела среди райских кустов азалий и роз в красивом скверике в Махинджаури. И вдруг парочка испарилась. Но это случилось при Никите Хрущеве, во время оттепели.

ххх

Отвлекусь. В Магадане в семидесятых годах в центре города в небольшом скверике напротив обкома партии мной неожиданно был обнаружен маленький, мне по плечи, гипсовый мальчик-Ленин. Этакий белый ангелочек в сапожках держит раскрытую книгу. Вспомним: «Учиться, учиться и учиться». Головка покрыта волнистыми волосами. Маленький Ленин был ангел типовой. Я такого же обнаружила в Сеймчане, на средней Колыме, в центре поселка.

ххх



Тбилиси. Мне три дня


Впервые на Зеленом мысу. Мне два месяца

Колхоз простоял и после Звиада. Устойчивая структура. Темури хорошо знал, с кого он получит очередную взятку. С земельными наделами была большая путаница. В старину – одни законы, одни хозяева. С новым временем – другие.

ххх

Нина Андреевна Калистратова, моя московская соседка, и ее сын Валера меня спрашивают: «Нам вернут наш участок?» Разъясняю: «Вы пришельцы, это земля аджарская. Но подать прошение можете – никто вам не откажет. Только будут годами обещать, улыбаться». «Тебе приятно и мне приятно» – вот лозунг аджарского бюрократа.

Первые воспоминания

Дочери Генриха Антоновича и Мадлен Ивановны подрастали, расцветали. Особенно хороша была старшая, Вероника, – моя мама. В 1932 году, когда ее встретил мой отец, Тимофей Андреевич Мазуренко, ей было 17 лет.

Моряки, сойдя с корабля, поехали на Зеленый мыс – самое красивое место на побережье. И забрели на дачу Зельгейм. Мама рассказывала, что моряки пели, играли на гитаре. Среди них оказался и мой будущий отец – Тимофей Мазуренко. Он родом с Украины, из-под Николаева. Человек не без талантов, он хорошо понимал особенности того мятежного времени. Увидев Веронику, красавицу с длинными косами, не смог ее забыть, стал писать ей длинные письма. Мама рассказывала – читали их всей семьей, забавлялись.

Через год Тимофей появился в Тбилиси и сделал маме предложение. В то время мама работала чертежницей, заочно училась в радиотехническом институте. Тимофей был инженером. По понятиям эпохи – человек с положением. Мой дед Генрих придавал этому большое значение. К тому же Тимофей был представителем рабочего класса.

Мама рассказывала: Тимофей настаивал, Генрих поддерживал. Мама сдалась. Поставила условие: в тот же день уедут в Одессу, где жил и работал Тимофей. Так поженились мои родители. Тимофея мама не любила, о жизни в Одессе рассказывала мало и с досадой.

ххх



1936 г. Я с мамой в Одессе


18 ноября 1936 г. Мне год.
Я с бабушкой Мадлен и куклой Жоржеттой.

Вспоминала, например, как Тимофей ее, молоденькую, вез в Одессу и оставил у Сухумского морского вокзала, а сам ушел в горы менять соль на продукты. Охраняла маму большая овчарка Тимофея. Подходили горцы, рассматривали, боялись собаки. Только поздним вечером муж вернулся.

Страх, который мама пережила за этот день, она помнила до старости.

ххх

Иногда, глядя на меня, мама говорила с досадой: «эти мазуренковские черты». Брак оказался неудачным. Тимофей, будучи намного старше мамы, имел уже взрослого сына и дочь. Мама об этом узнала случайно, обнаружив стихи Тимофея, посвященные своим детям.

Я родилась в Тбилиси (тогда Тифлисе) 19 октября 1935 года.

Когда мне было 9 месяцев, я заболела – диспепсия, несварение желудка. Мама кормила меня куриным бульоном. Не помогало. Становилось все хуже. Решено было ехать к ее родителям в Батуми. Тимофей – человек сверхскупой, пожалел денег на билет в каюте, привязал на палубе коляску. Сам ушел в трюм. Мама осталась рядом со мной и в шторм провела на палубе два дня. В Батуми ее встречал отец. Первое, что он сказал: «хватит!».

Бабушка Мадлен меня, свою первую внучку, выходила.

Мама снова вернулась в Тбилиси. Работала на заводе чертежницей.

В семье маминых родителей меня окружали любовью бабушка, мама и две тетки – Майя и Дуду (Мария и Ида).

Звали меня Айей, чтобы не перепутать с теткой Майей, а на самом деле Марией. Так и осталось: Ая, Айка… Бабушка Мадлен любила переименовывать. Маму Веронику звала Икой, тетку Марию – Майей, а Иду называла Дуду. Она в детстве смешно плакала, вроде как «ду-ду»…

ххх

Самое первое мое воспоминание относится к двум с половиной годам.

В доме весело. Майя выходит замуж. Все идут на свадьбу, а меня оставляют с Полиной, соседкой и бывшей владелицей дома по улице Садовой. Я сижу на коленях у Полины. Мама и Майя подходят, целуют на прощанье. Они в шифоновых прозрачных платьях.



1936 г. Тбилиси. Сидят:
Майя Генриховна со мной на плечах.
Рядом Вероника, моя мама.
Стоит Ида Генриховна – моя вторая тетка

ххх

Бабушка Мадлен уделяла мне максимум внимания.

Когда я заболела коклюшем, сама повезла на легочный курорт в Абастумани. Своим каллиграфическим почерком исписывала тетради с сочиненными ею сказками, ею же иллюстрированные на полях. Например, как собака стала другом человека.

В этих тетрадях были и стихи на французском: об осле, которого одевают в фиолетовое платье, фиолетовые туфли и так далее… и еще масса сказок! Например, о ленивом Фоме. Как его съел крокодил… Тоже с иллюстрациями. «Штаны и рубашка лежат на песке, никто не плывет по пустынной реке…»

ххх

На заводе, где мама работала чертежницей, она встретила Александра Давидовича Твалчрелидзе.

Мой отчим сначала отнесся ко мне очень ласково. Это, по маминым словам, повлияло на ее решение вступить во второй брак. В 1938 году родился мой единоутробный брат Саша, Александр Александрович.

В это время на Зеленом мысу одинокую, пожилую Марию Константиновну причислили к кулачкам, грозились отобрать землю. А в Тбилиси у молодой пары жилищный вопрос стоял очень остро. У родителей Александра была только одна комната. Переезд мамы с Шуриком на Зеленый мыс спасал положение. Мне было три года, когда, с грудным Сашиком семья переехала к бабушке.



1939г. Моя мама Вероника со мной на руках
и Александр Твалчрелидзе с сыном Сашей

Тбилиси. К подъезду подкатывает фаэтон – помпезная повозка с фонарями по бокам, с откидным верхом. Особенно интересны фонари.

Спальный вагон – мягкий, лучший. Пыльные красные бархатные шторы с

кистями. Мама режет вареное сало, соль насыпает из спичечной коробки.

В чудном саду

Мы: мама, Шурик, я и маленький Сашик живем вместе с моей прабабушкой Марией Константиновной в «домике садовника».

Дом выходит на большую площадку, обрамленную красивыми деревьями и кустами. Все вокруг утопает в садах. Наши ближайшие соседи – это тетя Катя Гетман и ее дочка Рита, моя ровесница. Павел Гетман, бывший садовник моего прадеда, вскоре после рождения дочери умер от перитонита.

ххх

Зеленый мыс. Шурик катает меня на велосипеде, сажает на раму. Склон крутой, но мне не страшно в его сильных руках.

Мы с Шуриком на катере едем в Батуми. Осень. Море прозрачное. Я заглядываю в глубину. Шурик грозится: если не отойду – могу упасть. Все голубое прозрачное пространство пронизано белыми кружевными «грибами»

Медуз. Зрелище завораживающее!



К дому пристроена открытая веранда-шушабанда

1939. Зеленый мыс. Я на скамейке
из ствола глицинии

В конце площадки на расстоянии друг от друга растут три веерные пальмы. У их подножия – композиции из агав, пышно разросшихся в теплом краю. Край площадки обрамлен высоким плотным бордюром вечнозеленого самшита, слева подрастает бук. Отсюда открывается вид на батумскую бухту и город Батуми. Вдалеке синеют горы Турции.

Вся большая площадка перед домом обрамлена высокими темными магнолиями. По краям – большие кусты ароматного питтоспорума тобира. Беседка обвита глицинией, пассифлорой, стаунтонией. Невысокая маслина душистая – под окном. Сад, созданный моим прадедом, разросся. По краям площадки не только темные магнолии, но и большие кусты азалий, спирей, диервил, возвышается банан с огромными, словно флаги листьями. С толстых перевитых стволов глицинии свешиваются большие сиреневые кисти с тонким нежным ароматом. Весной, во время цветения, все кусты, покрытые цветами, белеют, краснеют, благоухают тонкими ароматами. Сильный запах издают букетики мелких цветов питтоспорума. Вдоль дороги – ряд больших кустов гортензии. Летом огромные шары ярко-голубых соцветий полностью покрывают кусты, в них можно отлично прятаться.



Cестры: Вероника, Мария (Майя) и Ида (Дуду)
в кустах гортензий на междудорожье.
Много позже в середине восьмидесятых
Олег Нефедьев выстроит на этом месте дом

Около дома вьются розы. В жару они издают особенно сильный аромат. На склонах площадки – уникальные садовые композиции. Мой прадед любил растения, был знаком с директором ботанического сада А.Н.Красновым. Писал в журнал «Батумский сельский хозяин», сажал на своем участке редкости. Даже такие, которых не было и в ботаническом саду. По сторонам площадки большая яблоня сорта Демир-алма. Рядом с яблоней – высокая груша с зелеными сочными плодами. Сорт редкий, я нигде потом его не встречала. По груше вьется стаунтония веревчатая из тропического семейства лардизабаловых с кожистыми листьями, похожими на лапки. Осенью на этой лиане спеют интересные плоды, похожие на вытянутое мягкое фиолетовое яйцо. Яйцо набито блестящими черными семенами, окруженными желеобразной сладковатой мякотью. Рядом растет акебия из того же семейства. Еще пассифлора – кавалерская звезда.

Перед домом две железные скамейки в стиле модерн.

На склоне рядом с домом – большой каштан. Прадед оставил там и граб, и бук – остатки девственного леса.

Южный склон весь занят мандариновым садом и посадками чая.

Склон, выходящий на море, зарос мимозой – серебристой акацией. Беседка обрамлена кордилинами, дейциями и спиреями. Весной их обильное цветение завораживает. И все это на фоне голубого неба, синеющего моря.

ххх



Зеленый мыс. Родник на склоне холма в буковом лесу

На северном склоне – буковый лес. Толстые серые стволы высоко возносят кроны, которые смыкаются наверху. Здесь всегда тенисто. Под ногами –густой ковер опавших листьев. Мы с прабабушкой Марией Константиновной ищем чинарики – вкусные треугольные буковые орешки. С бидоном спускаемся к роднику, набираем воду. Родник знаменитый, вода в нем особенно вкусная. Об этом много говорят. Со временем лес срубили, на склоне стало светлее. Остались огромные пеньки.

Колодец

На площадке – колодец глубиной 10 метров. Высокий, по грудь маме, круглый цоколь. Над ним – домик с воротом. Мама крутит ручку, цепь накручивается на ворот. Нужно так намотать, чтобы кольца цепи не наслаивались друг на друга, иначе вода из ведра выльется. А когда ведро поднимется, его нужно ловко подхватить и перелить воду в другое ведро. Потом можно отпустить цепь. Ворот начинает бешено крутиться, пока ведро не достигнет воды, глубоко внизу. Теперь нужно взять в руки цепь и ловко зачерпнуть ведром воду. Если неловко – вода не зачерпывается. Нужно повторить. Наконец ведро утонуло, наполнилось. Снова крутить, поднимать вверх. Эту науку потом, в течение многих лет я хорошо освоила. До отъезда с Зеленого мыса, то есть до 1960 года, я была главной водоноской. Колодец тогда был единственным источником воды. И для еды, и для стирки набирали из него воду.

Я стою рядом с мамой, заглядываю в колодец. Где-то очень глубоко видно круглое зеркало воды. Мне страшно – не упасть бы! Мама кроме ведра с водой вешает в колодец еще одно ведро – с продуктами. Это наш холодильник. Ведь там всегда холодно: вода даже в жару ледяная.



Зеленый мыс. Я с мамой у колодца

На площадке есть еще один небольшой домик. Теперь это коровник. В свое время была куплена большая корова Черама. Она злая – бодается. Даже маму не подпускает. Я ее боюсь. У нее острые рога. Она однажды чуть меня не забодала, еле спасли.

Есть свиньи, баран Борька, куры. Большое хозяйство. Мама и Шурик с утра до вечера на работе в колхозе. Уход за животными требует постоянного внимания: сварить пойло, обязательно теплое, подоить корову, подбросить сена, накосить свежей травы, подстелить подстилку.

ххх

Шурик деловито надевает большой плащ, резиновые сапоги. На спину, словно рюкзак, надевает баллон с жидкостью. Это медный купорос, бордосская жидкость. От баллона протянут шланг с концом, словно у клизмы, но большой, с регулятором. Винтик отворачивается и из баллона льется голубая струя. Так мой отчим и его отец Датико опрыскивают мандариновые деревья. Спускаются вниз по террасам и аккуратно поливают листья. Остается серо-голубой налет.

В середине лета на Зеленом мысу влажная жара. Местные люди называют июль «дамплис тве», что означает «гнилой месяц». Жара с туманами, облаками, покрывающими небо, с мелким моросящим теплым дождем, способствует размножению вредителей. Деревья нужно лечить. Мандариновый сад должен дать урожай, а значит – деньги. К уходу за деревьями относятся с большим вниманием. Весной перекапывают землю, вносят навоз. Зимой подрезают лишние ветви. Мандарины – основной источник дохода.

ххх

В старости мама вспоминала то довоенное время как постоянную работу, говорила, что вырывала только минуты для того чтобы приласкать маленького Сашу. Мечтала снова завести корову. Говорила, что ей снится запах коровы, коровника.

ххх

Сашик – мой братик, толстенький хорошенький мальчик. Очень аккуратный. А я, наоборот, неаккуратная. На это особенно часто обращала внимание мать моего отчима – бабушка Аничка. Похожая на большую серую мышь, она вместе с дедушкой Датико наводила порядок, приезжая на Зеленый мыс. У меня вещи вразброс, а у Сашика все в порядке, все разложено. Эти привычки, проявившиеся с раннего детства, остались у нас до старости. Моя неаккуратность не прибавляла ко мне симпатии ни бабушки Анички, ни моего отчима, который с появлением на свет Сашика совершенно изменился. Вся любовь безраздельно была отдана сыну, мальчику, родному. В грузинской семье рождение сына – большое событие. А я была неродная, строптивая и, видимо, не слишком послушная.

С приездом Шурика на Зеленый мыс началось постепенное разрушение сада. Магнолии, затенявшие площадку, Шурик срубил. Время от времени от их корней, оставшихся в земле, отрастали молодые побеги, но вскоре гибли. Напоминание о былой роскоши… Маслину душистую перед домом также срубили. Она защищала окна от холодного морского ветра. С другой стороны, мешала виду на море.



Слева направо стоят: Давид Александрович Твалчрелидзе
(дедушка Датико, отец Шурика, моег отчима), Анна Твалчрелидзе,
мать Шурика (бабушка Аничка) с Сашиком на руках,
Александр Давидович Твалчрелидзе, мой отчим (Шурик),
Верника Генриховна, моя мама со мной на руках.
Сидят: Ида Генриховна - сестра Верники и Леночка - сестра Шурика

Оставили высокую веймутовую сосну. Сохранялся и большой граб у дома, и каштан у дороги.

Но новых растений не сажали. Были другиеприоритеты: важна не эстетика, а польза. Прокорм. Дедушка Датико работал на железнодорожном вокзале в Тбилиси и, хотя сам был вполне городским человеком, хорошо знал обычаи своих предков – крестьян-горцев. Приезжая на Зеленый мыс, он активно помогал по хозяйству. Его жена – бабушка Аничка – полячка, совершенно городская жительница. Между собой супруги говорили как по-русски, так и по-грузински. Получалась интересная смесь. А моя бабушка Мадлен говорила со своим мужем Тари только по-французски, а с остальными по-русски, пересыпая речь французскими фразами.

Несмотря на то, что на Зеленом мысу в конце тридцатых годов собирались представители многих национальностей, в нашей пестрой семье основной язык был русским.

ххх

На склоне площадки, обращенной к морю, прадед посадил американскую березу тополелистную. Она точь-в-точь как наша белая береза, с длинными гибкими развевающимися плетями. Маленькую площадку украшала светлая беседка, увитая розами. Отсюда особенно красивый вид на море. Рядом на крутом склоне быстро разрастается густая заросль мимозы. Весной огромные желтые пушистые кисти цветов благоухают. Очень интересна камедь, застывающая большими прозрачными гроздьями на коре. Что-то подобное и на персике с растрескивающейся корой. Мама говорит – можно сварить гуммиарабик, клей. Рита-соседка говорит, что можно сварить из смолы кеву, жвачку. На красивой, словно нарядная кукольная черепичка, коре сосны приморской выступает похожая на застывшие капли прозрачная смола. Мы с Ритой собирали ее в консервную банку. Туда же клали и камедь. Варили на маленьком костерке. Потом жевали. Горько и противно. Мне не нравилось. Для чего жвачка? Потом я видела, как мальчишки жуют такую же жвачку. Жевали и просто смолу. Позже я читала у Фазиля Искадера в детских рассказах о мальчике Чике, что в Абхазии тоже варили кеву.

За кеву нас не наказывали.

За мандариновым садом, вниз по склону, полудикие заросли идут вплоть до узкого ущелья горной речки. Это пространство – выпас, место, где растут в ряд несколько груш, яблонь. Рядами растет чай, в его кустах пауки- крестовики вьют сети. Интересно наблюдать белую сеть на фоне темных листьев, покрытую капельками росы. Паук, на спинке которого вырисовывается белый крест, тихо сидит в основании паутины. Если прикоснуться палочкой, убегает. А если тихо смотреть – можно увидеть, как он сторожит мушку. Она, еле видимая, прилипает к паутине. Начинается охота. Паук быстро мчится к жертве, хватает и снова убегает вниз.

В зарослях чая качают головками со злыми глазами пестрые богомолы, «молятся», перебирают лапками. Их тут много, есть крупные, длиной с ладонь. Переливаются красками от красного до зеленого. Лучше не трогать. Могут укусить.

В жаркие дни на цементный фундамент шушабанды выбираются многочисленные ярко-зеленые ящерицы. Интересно за ними гоняться. Схватишь, а она оставит в руке хвост и юркнет в щель.

Мама зовет. Нашла огненную саламандру около колодца, ярко-оранжевую. Рассматриваем вместе.

Однажды бабушка показала маленькую змею. Говорит, что это не змея, а ящерица веретеница. Но есть и змеи. Ядовитые медянки, гадюки. Правда, я их не вижу. Взрослые предупреждают, что могут встретиться.

Интересно наблюдать клопов-солдатиков. Сцепленные вместе черно-красные небольшие насекомые образуют цепочки на корнях. Их много, несколько десятков. У навозных куч катают шары скарабеи.

Много скорпионов – черных, с хвостом. Также предупреждали: хвост может «укусить». Но так интересно положить щепочку на спину скорпиона и наблюдать, как он сгибается, заворачивается, пытаясь «укусить». Раз мама отодвинула пенек, а под ним – выводок скорпиончиков. Маленькие, белые, но точь-в-точь как большие.

ххх

Мы с Ритой нашли мертвую птичку. Устроили похороны. Потом решили перезахоронить. Главное – украсить могилу разными цветами. Получилось пышно.

ххх

Кроме запахов, много звуков. Вечерами на буке квакают маленькие лягушечки, зеленые, с присосками. Называются квакши. Вечерами громко стрекочут цикады.

Весной по утрам хор птиц очень громкий. Их много, разных. Интересно смотреть, как птичка подлетает к пальме и выклевывает волосы. Под листьями – жесткая обертка из крепких волос. Из них птицы вьют гнезда. Я как-то нашла прочное гнездо в мандаринах. Там были пестрые маленькие яички.

Много ласточек. Они вьются перед бурей, перед дождем.

Скопища бабочек. Они летают над цветами. А вечерами у деревьев бесшумно проносятся черные летучие мыши. Теплыми темными вечерами летают мириады светляков. Поймаешь, рассматриваешь. На животике маленького насекомого светится желто-голубая точка. И еще много всякого. Рядом какая-то другая жизнь.

ххх

Шурик меня невзлюбил. Я должна была пасти барана Борьку. Покрытый шелковой блестящей шерстью, он был упрям. Нужно тащить за веревку наверх, к дому, через мандариновый сад. А он упирается. Рога крутые.

В заброшенном саду во время пастьбы Борьки я вместе с Ритой совершила преступление. При разбирательстве Рита отказалась от показаний, а я призналась и была жестоко наказана. Преступление заключалось в том, что мы играли втроем и накормили Сашика китайскими орешками, то есть кругленькими черными шариками Борькиного помета. Сашик рассказал Шурику. Допрашивали. А потом на нашей большой кухне меня наказывали. Шурик насыпал на цементный пол кукурузу. Меня поставили на колени на кукурузу. Мама стояла рядом и молчала. Это было особенно обидно. Сколько я там стояла на кукурузе – не помню. Но Шурик, сильный и злой, слабая мама, любимый Сашик – все вместе было унизительно.

ххх

Через некоторое время отчим зарезал Борьку. Я стою на шушабанде, смотрю, как отчим большим ножом целится между Борькиных рогов. Я заливаюсь в крике.

–Убери ты свою дочь!– злобно шипит Шурик.

ххх

За нашим домом на холме, за двумя большими квадратными пограничными колоннами, начинается большой сад дачи Карелиных.

Там площадка, в центре которой растет высокий, с толстым стволом, с огромной кроной, разросшейся шатром, платан – чинар. Крона так густа, что во время ливня под чинаром сухо, а в жару живительная тень. За чинар дальше в сад ходить не разрешено. Территория дачи Карелиных – это подсобное хозяйство техникума субтропических культур, который находится на бывших дачах Карелиных, Моат, Триандифилидис.

По дорожкам среди густого мандаринового сада на даче Карелиных мы иногда прогуливались с прабабушкой. Красивые цементные лестницы на крутых склонах были обсажены цветущими кустарниками, азалиями, камелиями. Все воспринималось как большой лес или густой заброшенный сад. Всю прелесть этой огромной дачи я полностью ощутила в своем отрочестве.

Наш сад и дача Карелиных были зелены и прекрасны круглый год, а особенно весной.

ххх

Сбор чая с интервалами идет все лето, но самый активный – в мае. Майский чай. Ниже нашего дома на северной стороне рядами растут круглые кусты чая. Зимой мама или Шурик берут большие, величиной с руку, тяжелые специальные ножницы и подстригают так, чтобы куст имел форму шара.

Чай

Чай по своей природе – небольшое дерево. Но для удобства сбора ему придают шаровидную форму, такую, чтобы сборщица чая, -как правило, женщина, могла удобно, как по коридору, пробираться между кустами и на уровне груди щипать нежные ростки – флеши чая. Флешь – три молодых листка, ниже грубый листик в виде малюсенькой рыбки. Рыбий лист. Его ни в коем случае нельзя сорвать. В его пазухе почка, которая через месяц, в июне, даст новый росток – флешь.

Женщины в больших шляпах с полями. За спиной у сборщицы годорка,- легкая корзинка, сплетенная из расщепленных на длинные пластины стеблей бамбука. Собранные листья на жаре начинают преть. Их нужно срочно доставить на чайную фабрику. Они должны сначала подвянуть, затем их скручивают, они проходят ферментацию, высушиваются. Все по особенной технологии.

ххх

У нас плантация чая небольшая. А на даче Карелиных чая много. Весь склон покрыт большими чайными кустами-шарами, между которыми снуют сборщицы, собирая нежный лист.

Я люблю наблюдать за сдачей чайного листа. Собранный чай женщины несут к платану. Там сидит контролер.

Женщины подносят годорку и ставят на весы. Взвешивание чая – мужская работа. У контролера в руках весы. С одной стороны гиря, с другой – плечо, на которое вешается годорка с чаем. Результат взвешивания записывается. Проверяют и качество собранного чая. Если попадается рыбий лист – чай не сортовой. Чайный лист высыпают на большое рядно. Образуется горка темно-зеленых листьев. Я подхожу, вдыхаю неповторимый, терпкий запах свежего чайного листа. Днем мимо нашего дома под шушабандой проскрипит высокими колесами арба, запряженная буйволом. На нее нагрузят рядно с чайным листом и увезут на фабрику.

ххх

Во время осенней грозы в чинар попала молния, разбила крону. Осенние бури с молниями особенно сильные. Льет дождь. Ночное небо расцвечивается «корнями» молний. Постоянно гремит гром! Во время вспышки молний окрестности озаряются светом. Все это сопровождается сильным ветром. Выворачивает с корнем большие деревья.

Наутро буря стихла. Толстый и высокий ствол чинары раскроило посредине. Большое дерево еще жило несколько лет, потом засохло.

ххх

От платана вверх по склону дачи Карелиных серпантинами вьется аробная дорога. Склоны укреплены камнями. Дорога рассчитана на то, чтобы арбы могли разъехаться при встрече. Поэтому позже, когда ни арб, ни буйволов уже не было, эти немощеные дороги стали вполне пригодны для передвижения грузовых машин.

ххх

Прабабушка рассказывает: за нашим домом, на повороте дороги, в маленьком домике (я его уже не застала) жил сторож дачи Карелиных.



Зеленый мыс. Вид на дом Зельгейм со стороны дачи Карелиных.
Справа, за столбом стоит небольшой домик, где жил сторож.
В моем детстве он уже отсутствовал

В осеннюю грозовую ночь сторожа убили. Кто совершил это преступление, осталось неизвестным. Прабабушка предполагала – искали драгоценности.

В те времена старики, прибившиеся у своих имений, имели семейные реликвии, которые постепенно исчезали.

ххх

Мама рассказывала, как во время войны прабабушка ехала к сыну Генриху (моему деду) в Тбилиси. На шее в мешочке у нее хранились кольца – последние драгоценности. Разбойник пригрозил, отрезал мешок с кольцами. Не убил.

ххх

Пришел достаток. Осенью сдали большой урожай мандаринов, получили деньги. Купили большую кровать - полуторку с густой сеткой, красивыми спинками, по краям которой блестят шары. Еще шторы. Но главное – радиоприемник. Большая коробка. От нее на высокую куннингамию, которая растет у нашего дома, протянуты провода антенны.

ххх

У матери Риты, Кати, в Батуми далекая родня. Они подыскали ей, молодой вдове, жениха, разведенного моряка Васю Щепетова. Невысокий крепыш в морской форме появился в домике миловидной Кати, по моде коротко постриженной, с уложенными волнами прядями. У моряка есть дочка Оля. Она на год старше Риты. Живет у матери Васи – Надежды Васильевны. Позже мы ее звали просто бабушкой. Вася – городской человек, далекий от сельского хозяйства. С трудом приживается под крылом Кати. Катя сверхаккуратная, правильная. Жизнь дяди Васи, как я его зову, входит в нужное русло. Правда, он еще иногда, напиваясь, дерется, буянит. Но это уже в последний раз.



Семья Щепетовых. В центре Василий Александрович.
В верхнем ряду слева направо: третья Надежда Васильевна
– мать Василия, четвертая Катя (Екатерина Эмильевна)

Маленькая черненькая Оля гостит у Кати. Лето. Трех девочек: меня, Олю и Риту наши родители послали на Зеленый мыс за хлебом. Мы в черных сатиновых трусиках. Поднялись на первый холм, затем спустились вниз на Зеленый мыс в хлебную лавку. Усатый горец-продавец выдал несколько буханок. По дороге домой мы считаем сдачу. Не сходится! Долго сидим на большой балюстраде, за которой размахивают опахалами листья бананов. Надо вернуться и выяснить. Разгневанный продавец решил нас проучить. Разрезал буханки на куски. Как их донести домой? Мы ведь только в трусиках, сумки нет. Опять долго сидим, укладываемся. Сорвали большой лист банана, положили на него куски хлеба. Донесли домой с трудом.

ххх

Жизнь с Шуриком у мамы не ладилась. Она любила читать, слушать музыку, общаться с людьми. Это его сильно раздражало.

Мама выросла в совсем другой среде. В ее доме в Тбилиси постоянно читали, слушали музыку, ходили в оперу. А Шурик из далекого тбилисского предместья, из Нахаловки. Родители его совсем простые люди: отец Шурика мастеровой, мать домохозяйка, весьма ограниченная.

Мнительному Шурику все время казалось, что жена вредничает, что совершенно не было свойственно мягкой и слабой по характеру маме.

Был случай: она высыпала в кастрюлю, макароны, не посмотрев. Мы сидим на кухне, обедаем. В тарелке отчима обнаруживается стекло. Он занудливо:«Икочка, ты, наверное, хотела меня убить?» И еще подобные сцены.

ххх

Майские праздники отмечаются торжественно и весело. В Батуми с утра парад. Потом люди едут на Зеленый мыс на маевку. Идут в ботанический сад. Гуляют.


1 мая 1941 г. Прогулка в ботанический сад. Японский садик.
На горибке я, мой брат Саша и соседка Рита. Рядом мама Вероника.
Внизу слева напрво: Оля Щепетова, неизвестная,
Вася Щепетов, Шура - сестра Кати Гетман, Катя Гетман (Щепетова)

Жаркий день. Обилие белого поражает. Все, почти без исключения, и женщины, и мужчины, одеты в белое: белые майки, белые брюки, белые спортивные тапочки, белые шляпы. Накидки-тенты на кафе в виде больших белых зонтов. Гремит музыка, шум, полно народу. Танцы. Потом прогулка по ботаническому саду с фотографиями на память. Обязательное посещение японского садика, фотография возле грибка у прудика. Таким я запомнила Зеленый мыс 1 мая 1941 года.

 

ххх


1 мая 1941 г. Батумский ботанический сад. Прогулка.
Дорога к могиле А.Н. Краснова. Слева направо:
Вероника(мама), дети в первом ряду:
мой брат Сашик, я, Рита Гетман, Оля Щепетова

В ботаническом саду под новый год елка для детей. Туда приводит меня мама. До этого в ботаническом саду отчим с рабочими заготавливал сено для коровы, и я барахталась в большом стогу, который потом привезли к нам на площадку и утрамбовывали в комнате домика-коровника. На елке мне дали большой пакет с подарками. Там крупные апельсины. Мне сразу захотелось их съесть. Стала очищать кожуру и получила щелчок от отчима. Концерт. Дети – два близнеца – танцуют под музыку - «светит месяц». Я понимаю, у них в ботаническом саду детский сад, они дружат. Особенные. А я – одинокая.

ххх

 

Меня посылают с поручением к Васильевым.

Это далеко. На горе. Нужно перейти большую дорогу. Но я справляюсь. Поднимаюсь по лестницам к большому дому, обвитому розами. Там живут особенные, богатые люди. Кричат, зовут: «Маняка, Маняка!». Главная там Маняка – мать Веты, Мити и Андрея. У них мода: Маняка, Адяка…Выходит ко мне на порог красивая яркая армянка Катя. Я думаю – она, наверное, Катяка.



Зеленый мыс. У дома Васильевых. Вторая слева - Катя Васильева

Здесь не только красивые цветы, но и злые большие собаки. Поручение выполнено, я стремглав, как люблю, мчусь вниз по лестнице, падаю. Очень сильно порезала коленку – так, что большой шрам на моем колене до сих пор сохранился. Отметина.

ххх

 

Люблю бегать. На даче Карелиных за мной гналась змея. Корни магнолий тоже похожи на змей. Змея сидела на колонне у лестницы, грелась. Я бежала вниз, змея за мной. И я ни разу не споткнулась о промытые ливнями переплетения корней магнолий. Была ли змея? Или детская фантазия?

ххх

 

Летом, когда приезжала бабушка Мадлен, она изредка брала меня на прогулку к морю. Мы шли по большой дороге, по которой ездила, скрипя, арба, запряженная буйволом. Шли мимо большого белого дома китайской дачи, спускались в овраг по красивым аллеям душистых маслин и высоких эвкалиптов с серыми стволами. Внизу, в сыром ущелье, – большой пруд с каменными широкими бортами, на которых, как на скамейке, можно было присесть и отдохнуть. По водной глади плавали белые лебеди. Бабушка рассказывала, что эти лебеди остались с тех времен, когда это было имение Кривицких. Горный ручеек вытекал из пруда и тянулся по оврагу.



У дома Васильевых. В нижнем ряду слева направо:
неизвестная, Генрих Антонович Зельгейм (мой дед),
Катя Васильева, супруг Веты Павел, Аллочка Васильева.
В верхнем ряду слева - Вета Васильева

Дальше по дороге – широкая, сырая долина. Тут в тридцатые годы одновременно со строительством санатория ВЦСПС были построены два каменных двухэтажных дома для сотрудников санатория. Хоздвор. Это место находится довольно далеко от самого санатория, по дороге к Махинджаури. Но в те далекие времена, видимо, правомерно считали, что обслуживающий персонал должен жить далеко от отдыхающих санатория. Не мешать поправлять здоровье.

 

Хоздвор находится на перекрестке главного шоссе и ответвления шоссе к Зеленому мысу.

На пляже в жару заходят в воду по шею буйволы. Стоят, медленно пережевывают жвачку, остужаются. Позже я их уже никогда не видела.

Прабабушка

Моя прабабушка Мария Константиновна обучала нас, детей, русскому языку. Дети – я, соседка Рита и маленький Сашик. Выглядело это так. Мы с Ритой играли в саду. Прабабушка выходила на площадку и громко кричала с немецким акцентом: «Ая, Ритто, Сашши, идите заниматься!». Так повторялось несколько раз. Идти не хотелось. После нескольких приглашений мы все же шли заниматься. Сохранилась фотография: прабабушка с прямой спиной и замысловатой прической сидит за столом, а мы по сторонам. Фотография подписана :«А–би– бэ».

Из светлых довоенных дней моего раннего детства запомнились не только занятия с прабабушкой, но и ее рассказы, сказки. Мы с ней сидим на шушабанде. Пригревает солнце. Она мне рассказывает о своем детстве в имении в Умани.

Прабабушка родилась в 1863 году. Человек XIX века. Она поет немецкие песенки. Одна – страшная, о висельниках, меня очень пугает. Странный припев «тролляля-пипа». Тягучий, тоже страшный. Вторая песенка повеселей, о козе. Коза, «цекелейн», строптивая. Из песен и рассказов прабабушки многое позабылось. То старая ее тетка ищет очки, а они у нее на носу, но все вокруг молчат, боятся. То в пруду выловили щуку, у которой в спине когти орла. Никто потом мне сказок не рассказывал.

Помню ее рассказы о жизни в имении. Как варили сальные свечи.



Занятия с прабабушкой Марией Константиновной

У прабабушки сундук с книгами. Все они немецкие, набраны готическим шрифтом. Она много читает.

ххх

В 1993-1996 годах, когда я на несколько дней прилетала на Зеленый мыс, я поднималась на гору, к Чаквинскому перевалу. Заходила в большой дом Васильевых. Там доживала последние дни Вета (Елизавета) Васильева. Я ее по старой памяти зову «тетя Вета», как принято в тех краях.

Она живет в своей части большого дома Васильевых, где в былые времена обитала большая семья: два брата и сестра Вета. Главной была мать, Маняка.

Но все уже в прошлом. Вета – последняя из живых в своем поколении. Она еле передвигается, но на ее добром лице милая улыбка. По старой привычке она зовет меня Аичкой.

Так меня звали в семье, так зовут те, кто меня знал на Зеленом мысу.

Мы сидим с тетей Ветой на веранде, заваленной хламом, как в доме Плюшкина, беседуем.

– Аичка! Знала бы ты свою прабабушку Марию Константиновну! Это была замечательная женщина, гордая и не сломленная. Ее рассказы о прочитанных романах были для меня как сейчас телевизионные сериалы.

Вета вспоминает, как она, совсем молоденькая, утром собирала чай и должна была его быстро доставить в Махинджаури, на колхозный пункт сдачи. Спускаясь с горы, останавливалась у нашего дома отдохнуть. Прабабушка рассказывала ей часть прочитанного средневекового романа. Вета относила чай в Махинджаури, возвращалась, поднималась на гору. Прабабушка продолжала рассказ. После очередного «сеанса» Вета поднималась к себе домой.

ххх

В 2007 году в Петербурге я зашла к Татьяне Эдгаровне Жубер. Хотя ей за 80, она сохранила форму. Первое, о чем стала мне говорить – о счастливом детстве в двадцатые годы на Зеленом мысу. И о прабабушке Марии Константиновне, которая собирала у себя детей: своих внучек и ее, Тату. Вела на море. Шли они по тропинкам босиком. Моя прабабушка считала, что это полезно.

ххх

Прабабушка тосковала по своей дочери Мадлен. Где она? Последнее письмо десятилетней давности было из Ревеля. Так она ничего до своего конца не узнала о судьбе дочери.

ххх

Солнечный день. В прабабушкиной комнате уборка. Травят клопов. Мама с кипящим чайником обваривает сетку кровати. На пол высыпаются большие, матерые, величиной с ноготь, напившиеся крови клопы. Рядом красные капельки малышей. Их сотни. Я с ужасом думаю о том, что они пили кровь прабабушки, и вот она стала тонкой, сморщенной. Мне так жаль ее. Я ненавижу эту армию насекомых.

ххх

В девяностые годы в левом крыле васильевского дома доживал последние дни дядя Адя, брат Веты. До старости Адяка дожил достойно и благополучно, в качестве бухгалтера санатория ВЦСПС, с годами переименованного в санаторий «Аджария». Он был женат на красивой Жене. С ними вместе всю жизнь жила и сестра жены Локка. Как ее звали по настоящему – не знаю. Жили тихо, подавая пример благопристойности. Дом Васильевых был построен так умно, что три его части были вполне автономны. Автономными были и простирающиеся вниз огромные мандариновые наделы на южном склоне, приносившие семье Васильевых большой доход. Васильевы числились у жителей Зеленого мыса аристократами.

ххх

Адя показал мне старый альбом. Все у него было в образцовом порядке. На фотографии изображена большая компания. Мой стройный и еще совсем молодой элегантный дед склонился к хорошенькой даме. Дед любил пофлиртовать.

ххх

Дядя Адя умер в 1992 году. В 1996 году умерла тетя Вета. В то время уже давно центральная часть дома была продана учителю Сулико.

Одинокая Вета заключила договор с алчной аджаркой, которая обязалась присматривать за старушкой, а после смерти должна была получить дом и землю. Аджарка кормила Вету еле-еле. Ждала, когда старушка умрет.

Когда тетя Вета отошла в лучший мир, аджарка похоронила ее не так, как подобает в Грузии, на Зеленом мысу, где к похоронам, покойникам, относятся с почтением, даже сверхпочтением. Хоронили тетю Вету наспех, в фанерном гробу. В Аджарии в это время был кризис, доски были в большом дефиците. А у тети Веты был огромный живот. Его еле прикрыли фанерой. Так рассказывали немногочисленные очевидцы. Ушла из жизни последняя представительница старшего поколения Васильевых. Семьи знаменитой, прожившей на Зеленом мысу почти весь ХХ век.

Первые дни войны

Я на площадке. Сияет солнце, вокруг зелень. И вдруг необычный, тревожный крик: «Война!»

Кричит Шура, молодая девушка, – родственница тети Кати. Она идет ниже площадки по дороге, несет воду из нашего колодца и надрывно кричит: «Война!» Я понимаю: это очень страшно.

Тем же вечером в нашем доме собрались соседи, спустились с гор. Много мужчин. Слушают радио, последние известия. По этому радиоприемнику – последние. Получен приказ сдать радио в колхоз до окончания войны. Поэтому сбрасывают с высокой куннингамии антенну. Тяжелый круг, прикрепленный к верхушке дерева, падает вниз. Мама кричит, чтобы я отошла: может зашибить.

ххх

На конце нашей площадки вырыли землянку – бомбоубежище. Внутри поставили столик и скамейки. В землянку ведут две ступеньки.

Ясный день. Прыгаю на площадке. Небольшой самолет кружит над нами, поворачивает и летит параллельно над землей, над ущельем. Кажется, что он совсем рядом. Пролетает мимо. Я вижу свастики на самолете, летчика в защитных очках внутри прозрачной кабины. В руках у него оружие. Он в меня целится… Далее ничего не помню.

Вижу на земле осколки. Поднимаю кусок рваного железа размером в пол-ладони. Значит, стреляли.

Опять обстрел. Шурик, мама, я, Сашик – на коленях у мамы. Катя, Рита, Вася – в сыром бомбоубежище. Наверху обстрел. В бомбоубежище сыро, с потолка капает вода.

ххх

Осенью 1941 года мою прабабушку Марию Константиновну, 78 лет, приказано сослать в Казахстан. Мама моя считается грузинкой, она зарегистрирована с Шуриком и носит его фамилию Твалчрелидзе. Ее – полунемку-полуфранцеженку, таким образом, не ссылают. Ее родителей в Тбилиси также хотели сослать, но дед, будучи специалистом по мелиорации, был оставлен. Избежала ссылки и прабабушка, но с помощью Шурика.

Было приказано явиться к вечеру на погрузку в теплушки.

В день отправки прабабушка пришла на могилу своего покойного мужа Антона Генриховича. Я помню, как стою рядом с ней. Могила находится на приморском склоне нашего холма под большой сосной. Мраморная плита с крестом. Высокие кусты черники с темными кисловатыми ягодами растут вокруг могилы.

– Запомни деточка, я не немка, я – шведка! Почему они меня забирают? Я – шведка!

Вечером, во время погрузки в теплушку, Шурик упросил охранника:

– Ну зачем тебе эта старуха? Она не доедет и до Кобулет, умрет… К чему тебе возиться с ней, отпусти!

В Грузии было не так строго, как в России. Прабабушку охранник отпустил. Позже, когда Шурик разводился с мамой, он упрекал ее, вспоминая этот свой благородный поступок.

ххх

Осень. Мама наполняет годорку мандаринами, берет с собой меня. Вместе с соседями идем в госпиталь, который разместился в санатории ВЦПС. У входа стоят две белые гипсовые скульптуры, огромные – в три человеческих роста. Женщина с веслом и пловчиха: присела, приготовилась к прыжку.

Большая палата. Раненые на койках. В палате стоит тяжелый запах. Я раздаю мандарины. Раненый гладит меня по голове…

ххх

Второй раз меня посылают в санаторий с тяжелыми сумками. Поручают найти и передать врачу. Он живет в доме сотрудников, над главным корпусом.

Теперь я уже хорошо знаю дорогу к санаторию. От платана вверх по тропинке дачи Карелиных поднимаюсь красивыми лестницами. Несколько больших магнолий сомкнулись кронами, поэтому тут прохладно, полутемно и таинственно. Опавшие жесткие листья шелестят под ногами. Круглый бассейн с остатками фонтана в центре. Шестигранная цементная основа разрушенной беседки. По бокам лестницы – два пирамидальных кипариса. Вдоль лестницы камелии, веерные пальмы, банан. Былая роскошь. Вверх к оставшемуся большому фундаменту сгоревшего дома поднимается широкая лестница. По краям – такие же, как и у нашего дома, квадратные высокие колонны с вазами. Около больших руин фундамента притулилась маленькая избушка.

Там живет молодая пара: Тамрико и Серго Кукуладзе. Они гурийцы. Приехали недавно. Рядом с руинами поставили сторожку. Охраняют карелинский сад. У Серго собаки. Молодая темноволосая красавица Тамрико, когда видит меня издалека, пронзительно кричит, гонит собак. Я их боюсь. Боюсь и этой лестницы, и этого места.

Можно выйти на главную дорогу не по лестнице, а по аробной дороге. Она идет ниже. Вдоль нее растут большие тенистые магнолии. Поэтому вода в колеях после ливней не высыхает, там размножаются комариные личинки.

Наконец выхожу на главную дорогу, ведущую к морю, к санаторию. Передаю сумки.

Дома негромко обсуждается какая-то важная проблема. Я начинаю догадываться. Шурик – молодой мужчина, в призывном возрасте, не хочет идти на фронт. Хлопочет о белом билете, об освобождении от армии. Уже призван дядя Вася, муж Кати.

Мнительный Шурик хочет домой, в Тбилиси. Зеленый мыс ему ненавистен. У него бронхиальная астма. Влажный климат ему не подходит. Немцы уже близко. Со стороны Турции идут обстрелы. Его родители в Тбилиси. Северный Кавказ тоже под угрозой. Там идут бои.

Шурик получил белый билет. Остался колхозником.

Развод

В 1942 году стало голодно. Чтобы прокормиться, женщины ездили в горы за кукурузой. Меняли ее на вещи. Мама – рукодельница, шила маленькие красивые рубашечки из своих старых, обвязывала, вышивала розочки в стиле рококо, получалось очень красиво. Их и везла на обмен. Соседки собирались и ехали на поезде до Махарадзе (Озургети) в Гурию, потом шли в горы.

Кукурузу в початках и в зернах тащили в больших чувалах на плечах. Самое страшное, как рассказывала мама, были посадки в поезда, которые брали с боем. Катя чуть не попала под поезд. Отрезало ногу красавице Тамаре Петровне, заведующей детским садиком в ботаническом саду.

ххх

В большой кухне под потолком – проволока, там висят связанные попарно початки кукурузы, выращенные самостоятельно и выменянные за вещи. Вечерами по проволоке бегают крысы – словно пляшут на канате. Маленькие глазки светятся в темноте. Мама их называет чучундрами. Она с детства любит Киплинга. Я крыс боюсь.

ххх

Всю войну мама – молочница. Раздает молоко по квартирам в Батуми. Встает в пять утра. Варит пойло, доит корову. Цедит через марлю молоко, теплое, парное. Наполняет большой жестяной бидон с одной ручкой, похожий на огромный кувшин. Еще в темноте идет пригорками на Зеленый мыс, садится на проходящий пригородный поезд. Из города привозит хлеб.

ххх

Мы в окружении. Немцы заняли Северный Кавказ. Каким образом появился на Зеленом мысу Тимофей – мой отец? Не знаю. Высокий с тонкими губами. Я его и рассмотреть не смогла. Глаз не поднимала. Боялась. Я знаю – это мой отец. Помню, раньше, давно, меня позвала к себе Катя. В комнате стоял высокий мужчина. Показала: - это твой отец.

А я думала – отец Шурик. Ничего тогда не понимала. Мама, Шурик, странный отец. Ни к кому тогда у меня не было глубокой привязанности. Помню: я боюсь этого высокого человека, не хочу с ним разговаривать.

Прабабушка сидит на скамейке у большого каштана, беседует с Тимофеем:

–Да, везде война, – говорит она, – фронт совсем близко.

Отец ей что-то рассказывает.

Пришел Шурик. Они кричат друг на друга. Я убегаю на могилу прадедушки собирать разжижку. Так мы называем хвою, которой там много, падают большие иголки с сосны, они прекрасно горят. Вдруг появляется высокая фигура отца. Хочет поговорить со мной. Я убегаю.

Третий раз я его увижу в 1950-м году, когда он приедет на несколько дней, привезет платье, ленты, будет много говорить, хвастаться. Потом еще два раза он появится на мгновения в моей жизни. А после я буду знать о нем только по рассказам сводного брата Юры.

ххх

Шурик надолго уезжал в Тбилиси. На Зеленом мысу появился художник Владимиров. Он приехал писать маслом места, связанные с молодостью Сталина. Одну картину помню: улица, консервная банка на тротуаре. Ничего особенного. Художник, как и большинство мужчин, видевших мою маму, влюбился. И не без взаимности. Рисовал акварелью розы. Сначала бутоны, на следующий день расцветшие цветы, потом увядшие. Красивый триптих. Но главное – это мама. Ее портрет в красивой черной кружевной кофточке. Лицо обрамляет замысловатая прическа. У мамы замечательные косы, нежное тонкое лицо, всегда немного печальное. Владимиров пишет несколько больших портретов мамы маслом.

Один из них, претерпевший всякие приключения, много лет спустя реставрированный, теперь украшает мою квартиру.

Владимиров – москвич, женат, имеет взрослых дочь и сына. Больше я ничего о нем не знаю. По окончании командировки он уехал к себе домой. А Шурик приехал из Тбилиси.

ххх

Занудливый, мнительный Шурик постоянно мучил маму. Он ее не понимал. С другой стороны, как говорила мама, очень любил. Не будем вдаваться в тонкости этого чувства.

Зеленый мыс, семью мамы он ненавидел. Роман с Владимировым имел роковые последствия. Может быть это была последняя капля. Катя, в то время одинокая солдатка, как только Шурик вернулся из Тбилиси, первым делом посвятила его в мамин роман с Владимировым. В результате Шурик переселился к Кате. Через несколько дней он уехал с Зеленого мыса навсегда.

Солнечный день. В средней комнате нашего дома двери распахнуты. Шурик делит имущество. Мама лежит на топчане. Он подходит к ней с вилками в руке:

– Ика, как будем делить вилки?

– Я сейчас возьму веревку, сама повешусь, повешу детей! – кричит она.

Мне очень страшно, убегаю в сад.

Много позже мама говорила: «Не люблю ходить к Кате, постоянно вижу у нее наши вещи, особенно необходимые инструменты». Их перенес к ней Шурик.

Шурик уехал не один. Увез в Тбилиси к своим родителям моего брата Сашу. Там Саша и вырос. Когда ему было 14 лет и он впервые приехал на Зеленый мыс, мама просила его остаться. Саша испугался и в тот же вечер уехал в Тбилиси. Мой брат унаследовал многие черты своего отца, среди которых одна из главных – трусость.

Тбилиси 1943 год

Первые довоенные воспоминания о Тбилиси, мелькнувшие словно блики – не в счет. Тбилисский период начинается с солнечного дня в конце августа 1943 года.

Меня с дядей Колей Зайцевым отправили с Зеленого мыса учиться в школу в Тбилиси, к бабушке с дедушкой. А мама с прабабушкой Марией Константиновной остались на Зеленом мысу. К тому времени, или немного позже, отчим увез Сашика к родителям в Тбилиси, в Нахаловку, где у них была комната с выходом во двор. Немцы подошли уже совсем близко. Под Новороссийском, в Туапсе, шли бои, немцы захватили север Черноморского побережья. Вот-вот готовы были перевалить через Кавказский хребет и проникнуть в Абхазию. Аджария была как остров – не занятый, но окруженный немцами. Турция соблюдала нейтралитет. Восточная же Грузия оставалась не оккупированной. На Тбилиси за всю войну упала лишь одна бомба.

Все эти подробности мне, восьмилетнему ребенку, были почти неизвестны. Я слышала разговоры взрослых, но многого не понимала.

ххх

Дядя Коля Зайцев – добрый знакомый нашей семьи, работает на железной дороге и часто бывает на Зеленом мысу. Он привез меня в Тбилиси.

Солнечный день. Мы идем пыльными улицами, и айсорки вениками из кермека метут улицы. Их пестрые многослойные юбки развеваются на ветру. Мы на улице Каргаретели (бывшая Садовая). Она небольшая, зеленая. Высокие платаны вдоль домов. Мы подходим к красивому двухэтажному дому номер семь с большими дверьми, украшенными железным орнаментом. Входим в просторный темный холл и по широкой, дугой изгибающейся лестнице поднимаемся на второй этаж. Звоним в дверь. Я в летнем платьице и с детским зонтиком в руке. На звонок выходят бабушка и две мои тетки – Майя и Дуду. Я их не могу разглядеть в темной передней. Меня подхватывают на руки, и вносят в большую светлую комнату, в центре которой стоит круглый стол, рядом пианино. Я оказываюсь на уровне крышки пианино. В глаза бросаются стоящие на ней рядком семь слоников. Символ счастья. Столь модный в те времена. Ощущение счастья охватывает меня.

Это первое яркое впечатление. В этой комнате я проживу с бабушкой Мадлен до пятого класса, до весны 1948 года.

ххх

Первое сентября. Бабушка беспокоится, собирает портфель. В нашем доме живет девочка Ида. Она тоже идет в первый класс. Сначала мы идем до конца улицы Каргаретели. Это совсем недалеко. На углу кинотеатр «Октябрь», но бабушка по старинке называет его «кино Ополо». Мы выходим на проспект Плеханова. Это большая улица. Переходим, сворачиваем на улицу Пастера. Она такая же неширокая, как и наша. Параллельно Плехановскому проспекту, вдоль реки Куры, идет улица Камо. Там и находится 14-я женская школа. Большой двор. Старая толстая учительница Мария Людвиговна Кибальчич собирает детей, словно цыплят, ведет в классы. Многие девочки знают друг друга по детскому саду, знакомы. Я – в стороне.

ххх

Первая и вторая военные зимы слились в одно целое.

Деду и бабушке принадлежат две комнаты. Одна большая, светлая. Из нее вход в узкий дедушкин кабинет. Там же кровать бабушки и дедушки. Дедушкин стол у окна – особенный. На нем очень красивый чернильный чугунный прибор в виде куста хлопчатника. Ватки пронизаны черными точками. Бабушка объясняет – это семена хлопка. Память о Средней Азии. Рядом – пепельница в виде маленькой ванночки. И еще всякие забавные мелочи. Очень интересно! На стене среднеазиатский ковер. На нем перекрещенные дуги двух сабель. Тоже из Средней Азии.

В центре большой комнаты круглый стол. Над пианино на стене в красивых круглых рамах большие фотографии трех дочерей Мадлен и Генриха в ряд:Вероника-старшая, Майя, затем Дуду.

Часть большой комнаты отгорожена шкафами. Там образован пенал на две койки. Мою кровать бабушка сооружает со знанием дела: для хорошей осанки я должна спать на жестком матраце. Поэтому покупается сухая морская трава и ею набивается лежанка у стены. На задней стенке шкафа наклеены старые газеты, и я перед сном читаю то взад, то вперед читаю заглавие газеты «Заря востока». В обратном направлении получается «акатсов яраз». И так много раз, пока не засыпаю.

Рядом кровать тети Дуду. Ей 21 год, она работает в штамповочном цехе.

Бабушка пожилая, ей 53 года. Благородное лицо с римским носом обрамляют вьющиеся серебряные волосы, уложенные короной. Она всегда обеспокоена завтраком, обедом, заботами о Тари, любимом Тари, ее муже, моем деде. Смеется редко.

Дед среднего роста, сильно припадает на ногу. Год назад, в начале войны, его сбросили со ступеньки трамвая, и он сломал бедро. Нога срослась неправильно. Бабушка рассказывает: ломали два раза. Теперь он ходит с палкой, хотя выглядит совсем молодым. Работает в ТНИСГЕИ: Тбилисском научно-исследовательском институте. Он мелиоратор. Кончил Политехнический институт в Петербурге. Бабушка очень гордится его образованностью. Как-то сказала, что дед знает всего «Евгения Онегина» наизусть. Я стала приставать, и он кое-что прочел.

ххх

Меня с девочками-соседками будут фотографировать. Ведут на проспект Плеханова в фотоателье. На моей голове сооружается большой бант из муара. В сундуке у бабушки хранятся материи, кружева, ленты. Фотограф картинно рассаживает нас вокруг книги «Сказки бабушки Татьяны». В знак заинтересованности книгой я должна держать палец во рту. Добротная фотография потом долго висела в витрине.

«Сказки бабушки Татьяны» – большая книга с русскими сказками. Красивые, с цветными картинками, они напечатаны на плотной бумаге, почти на картоне. Раскрываю и читаю: «танцевала рыба с раком, а петрушка с пастернаком». Изображена танцующая рыба и зеленый пастернак. Спрашиваю у бабушки, что это такое. Она рассказывает. Там еще картинка: «тили бом, тили бом, загорелся Кошкин дом. Бежит курица с ведром, заливает Кошкин дом…»

ххх

За время моей жизни в Тбилиси у меня выросли две большие косы, которыми бабушка очень гордится. По утрам тщательно их расчесывает, смазывает керосином – от вшей. Плотно заплетает, оттягивая мне назад голову.

ххх

В Тбилиси зимой снег выпадает редко. Но холодно, ветрено. Бабушка надевает пальто. Воротник – лиса с мордочкой, с пышным хвостом. На мордочке два стеклянных глаза. У бабушки красивая меховая шляпа.

Мы идем пыльными улицами на базар. Она называет улицы по старинке, как запомнила до переименования. Наша улица Каргаретели раньше называлась Садовой. Рядом Ольгинская, Татьянинская, Настасьинская. Позже я узнаю, что эти улицы были названы в честь великих княжон. О том, что царская семья расстреляна – никогда, никогда не говорится. О политике я в доме ничего не слышу.

Рядом с вокзальной площадью – большой базар. Мы ходим, выбираем овощи. Бабушка объясняет, как нужно покупать, какие овощи лучшие. Например, луковица должна быть средних размеров.

ххх

Бабушка разрезает рыбу, подробно показывает разные органы, воздушный пузырь. Мне интересно.

ххх

Бабушка отнеслась к моему образованию с полной ответственностью. Меня определили в музыкальную школу. По соседству живет учительница музыки. Муж ее репрессирован. Меня учат гаммам, этюдам Гедике, сонатинам Бетховена. Как это мне не нравится! Учительница сердится. Мне нравится петь. Я убегаю в уборную. Это большое светлое помещение в конце коридора. Там, как мне кажется, никто меня не услышит и не помешает петь.

В сборнике нот с песнями на первых страницах – гимн «Боже, царя храни». Я читаю, но мало интересуюсь. Меня мучат гаммами. Ручка у меня маленькая, не берет октаву. Заниматься нудным, однообразным повторением гамм совсем не хочется. А бабушка рядом с длинной линейкой: следит, чтобы правильно играла. Но мне надоедает, я не слушаюсь, не получается. Поэтому успеваемость у меня низкая. Зато когда никого нет рядом, я раскрываю сборник с нотами и нахожу любимую песню с очень приятным, грустным мотивом. Слова такие: «Над долиной, над лугами расстилается туман. Обнажил в лесу деревья злой унылый ураган. У одной березки только сохранен еще наряд. Одиноко листья мокрые блестят». За давностью последняя фраза восстановлена не совсем верно. Встает образ сиротливой березки… Так грустно. Мне очень нравится жалостливый мотив!

На сольфеджио нужно ездить в музыкальную школу и там петь. Петь по указке – совсем не по мне.

ххх

Бабушка мне связала белые шерстяные перчатки. Это произведение искусства. Вывязала пальчики, красивые, словно кружевные манжеты.

Я еду на трамвае на Воронцовскую площадь. Трамвай тянется мимо пыльных домов несколько остановок. На площади – музыкальная школа. Занятия проходят в темных классах. Там я потеряла свои красивые перчатки и очень горевала.

ххх

Весь наш двухэтажный дом, который раньше принадлежал немке Полине, битком набит разными людьми, которым сдавали комнаты в наем. Полина, жившая по соседству, исчезла. Видимо, ее выслали. Иногда бабушка вспоминает о том, какая она была прекрасная хозяйка. На втором этаже напротив нашей комнаты живет одинокий врач- армянин. Кажется забавной его походка, похожая на женскую. Он к нам никогда не заходит. Рядом в трех комнатах живут молодые грузины. Коридор выводит не только к туалету, но и на большую темную кухню. Там очаг.

Холодным вечером в углублении, напоминающем камин, висит котелок. Под ним горит огонь. Бабушка что-то варит. Вырывает листы из книги и таким образом поддерживает огонь. На одном листе картинка. На ней изображена крепость, которую берут на абордаж. Рыцари, солдаты в касках забираются на крепостную стену по лестницам. Сверху на них льют кипящую смолу. Страшно… Плотный лист попадает в огонь. Солдаты горят под чугунным котелком.

ххх

В конце кухни по инициативе бабушки построен крольчатник. Клеточки в два этажа. Для кроликов нужна трава. Мы с тетей идем далеко, через Куру. Холодно. Ветрено. Переходим через мост Челюскинцев. Сильный ветер. Собираем зеленую траву на горе у цирка, в парке «Муштаид». Это повторяется регулярно.

ххх

Бабушка на кухне стирает белье в большом длинном корыте. Показывает, как нужно стирать, постепенно перемещая белье. Трет, бьет его большой деревянной лопатой. Потом проводит деревянным изогнутым катком с набитыми перпендикулярно планками. Орудие для стирки. Отбивает грязь. Показывает, как лучше выжимать белье. Обязательно закручивать от себя. Так я делаю всю жизнь.

ххх

С кухни – выход на балкон. Внизу внутренний двор с краном. За мощеным двориком, за оградой – небольшой зеленый скверик. Там часто играют дети. Но строгая бабушка меня дальше балкона не пускает. Боится «вредного влияния улицы». Мне обидно. Смотрю на них сверху, завидую.

На балконе можно встречаться с девочками нашего двора. Мало того, бабушка устраивает маленькие костюмированные концерты,- с песнями, стихами, танцами.

А дед поставил там, на столиках горшки с цветами. Он любит красить. Покрасит стену, а потом изображает что-то вроде орнамента. Берет кисть или веник и брызгает на стену. Пятна должны украшать. Часто он разводит краску керосином, поэтому она не высыхает. Мы пачкаемся, соседи сердятся. Но дед считает балкон своей собственностью. Он – борец за чистоту. Сильно припадая на здоровую ногу, натирает керосином полы в коридоре, на балконе. Позже, когда дед переехал в центр, его упражнения с полами, стенами продолжались.

ххх

С нашего балкона во двор спускалась деревянная винтовая лестница, более крутая, чем в парадном подъезде. Другое крыло балкона тоже густо заселено. Темные комнаты первого этажа выходят во двор.

ххх

Бабушка особых отношений с соседями не поддерживает. Соседи выходят во двор к крану, как бы выползают из больших темных нор. Из жильцов первого этажа я помню только Варю – пожилую, полусумасшедшую одинокую женщину. Говорили, что она каких-то высоких кровей. Помню, она вышла во двор в красивом гипюровом светлом платье, подпоясанном лентами с искусственными цветами. Седую голову украшал венок из таких же розовых цветов. Возможно, ее подвенечное платье. Все это выглядело странно, карикатурно. Но в Грузии к пожилым людям относятся с уважением. Никто не смеялся.

ххх

В начале лета созрела тута – шелковица. Большое дерево росло посреди двора, достигая уровня крыши. Нижние ветви были на уровне нашего балкона, но сорвать ягоды я не могла: хотя ветки рядом, не дотянуться. Расстелили внизу под деревом рядно. Сосед залез на дерево, стал трясти. Красные ягоды сыпались вниз. Потом каждой семье раздали по порции. Тута сладкая, сахарная. Вокруг вились пчелы.

В другой раз тот же невысокий и ловкий сосед вернулся с рыбалки. Рассказывали что в Куре, на илистом дне, водятся большие сомы. Весь мокрый, в рабочей робе, он втащил в наш двор огромную рыбину. Мне тогда показалось, что она заполнила весь небольшой двор. Каждому соседу принесли по большому куску. Розовое мясо светилось, было прозрачным. Бабушка очень обрадовалась, колдовала над этим куском, стараясь получше приготовить. В то голодное время это была немыслимая роскошь.

ххх

Первое время тетка Майя жила в Тбилиси вместе с нами, училась в медицинском институте. Однажды она принесла с занятий полную кастрюлю лягушек. Бабушка-француженка восприняла это с восторгом. Долго чистила лягушек, жарила, приговаривая, что их ножки так же вкусны, как и ножки цыплят.

Помню, как бабушка жарит миног. Они извиваются на сковородке, словно змеи. Бабушка говорит, что они почти такие же вкусные, как угри.

Настольной бабушкиной книгой была энциклопедия «Ла Русс». Ежегодно издающийся во Франции толстый энциклопедический словарь, напечатанный на тонкой, почти папиросной бумаге, с иллюстрациями. Бабушка часто, почти по любому поводу раскрывает эту книгу. И когда жарила миног, читала мне об угрях, об их загадочных миграциях. О каком-то Саргассовом море. Я долго думаю об этом море. Море ли оно? Спрашиваю. Бабушка уверяет – море, но особое, из водорослей. Там живут угри.

ххх

Я сижу за круглым столом, сервированным по всем правилам. На большую десертную тарелку поставлена красивая столовая тарелка с орнаментом из фиалок в стиле модерн. Серебряная ложка справа, вилка с монограммой слева. В супнице – горячее лобио из фасоли. Бабушка разливает первое. Это юшка. Сама фасоль – на второе. Бабушка строго следит за тем, как я держу ложку, вилку. Если что не так – в ход идет линейка.

Кроме фасоли, на обед у нас часто вареный шпинат. Зеленые полезные листья.

ххх

Весной 1989 года я была в Тбилиси на поминках тетки моего брата Сашика Твалчрелидзе – Леночки. Лоринда, ее дочь, строго соблюдала все правила. Во время поста было приготовлено только постное. Пхали из шпината. Всплыл забывшийся с моего военного детства вкус. Сразу возникли воспоминания: круглый стол, бабушка кормит меня шпинатом.

ххх

Осень. Мы с тетей Дуду едем в парк «Муштаид», по другую сторону реки Куры. Переправляемся на пароме. Переправа находится на улице Камо, недалеко от нашей школы. На улице Пастера у домов сидят курдянки, продают комшу, вареную айву. Кастрюля закутана, чтобы айва сохранилась горячей. Айва дешевая, стоит гроши, и тетка мне покупает большой, величиной с кулак плод. Горячий, очень вкусный, кисло-сладкий.

Потом мы ждем паром. Это небольшая баржа, привязанная к тросу, перекинутому через реку. Паром причаливает. Пассажиры садятся. Паромщик отталкивает длинным шестом паром и рулит к противоположному берегу. Кура широкая, бурная. Несет темно-серые, с серебристым отливом воды. На стремнине очень быстрое течение. Паром медленно движется к противоположному берегу. Его сильно относит. Трос скрипит, натягивается. Я заглядываю в бурлящую быструю воду. Страшно!

На горках много зеленой травы. Обратно опять на пароме.

ххх

Я лежу на своей лежанке перед сном. Мне очень, очень тоскливо. Мечтаю о том, чтобы бабушка подошла и поцеловала меня на ночь. Если позвонит звонок в передней, думаю я, она встанет, откроет дверь и обязательно придет ко мне за шкаф, поцелует. Я молю Бога, чтобы прозвенел звонок. И, о чудо! Звонок звенит, бабушка идет открывать, а после подходит и целует меня.

ххх

Тетя Майя берет меня с собой в оперу. На ней красное бархатное платье с белыми прожилками. Дают «Русалку» Даргомыжского. Тетка рассказывает сюжет. Чудная музыка. Я никак не могу понять: все умерли, а потом оживают, кланяются. Я очень остро переживала все. Но главное – музыка, музыка! Много позже, попав в оперу, никак не могла видеть артистов, только что погибших по сюжету и вдруг оживших, долго раскланивающихся.

Дома тетка рассказывает бабушке о том, как пел князь: голос у Ангуладзе неплохой, но она его не любит. Но все же лучше, чем в прошлый раз.

Бабушка в оперу не ходит. Дед – очень редко. Возможно, это связано с его травмой. Но оперную музыку они любят, знают. Бабушка восхищается мужскими хорами, такими красивыми в Грузии. Дома среди старых книг я откопала большую пачку либретто. Я их все прочла. «Лакмэ», например. Ее ставили в Тбилиси. По радио исполнялось много оперной музыки, и я уже хорошо знала, когда исполняли арию Лакмэ «колокольчик». Очень красиво. Давно я не слышала этой арии.

ххх

С теткой Майей я впервые попала и в театр юного зрителя – ТЮЗ. Он совсем недалеко от нашего дома. По Плехановскому проспекту сразу за пятой мужской школой. Мы смотрели пьесу Островского «Свои люди – сочтемся». Тетка подробно объясняла, как ведет себя сваха, кого «золотым» называет, кого «серебряным», а то и «брильянтовым». В зависимости от достатка и ситуации.

ххх

Тетка Майя была веселой и миловидной. Талантливая, она все время выдумывала. Стала расписывать масляной краской цветочные горшки. Сначала наносила орнаменты. Потом закрашивала. Получалось очень красиво и ярко. Золотой с красным дракон, например. Шила нарядных кукол для продажи. И все делала весело, мастерски, с упоением.

Я застала еще одно ее увлечение: выжигание по дереву. Был в доме маленький аппарат с острой иглой. Не помню, как он нагревался. Тетка выжигала красивые узоры. В комнате была большая ширма, складная, очень удобная. Нужно кому-то переночевать – раздвигают ширму. Эту ширму тетка очень красиво оформила, выжгла по деревянным опорам замечательные узоры.

ххх

Майя хорошо знала музыку, могла с листа читать ноты. Блестяще, закончила музыкальную школу. Когда бабушка меня устраивала в ее школу, то преподавательница музыки, которая принимала меня, закатила глаза в знак уважения к талантам своей бывшей ученицы. Увы, я не оправдала доверия: несмотря на то, что по дороге на экзамен мне на бант накакала птичка – верный знак удачи! – получила тройку.

ххх

Война. Тетке Майе выдали диплом раньше срока и отправили работать в Гори, в госпиталь. Это в трех часах езды от Тбилиси. Мы с бабушкой едем на поезде ее проведать. Сначала проезжаем ЗАГЭС. «Это большая электростанция на реке Куре» – рассказывает бабушка. Огромный памятник Ленину перед плотиной в долине реки. Бабушка показывает на горе красивый монастырь. Говорит– «Джвари». Дальше – равнина в красных маках.

В Гори мы пошли на базар. Я умудрилась потеряться. Над головой, куда ни посмотрю, развалины старинной крепости. Наконец меня нашли и отругали.

В этом госпитале тетка познакомилась со вторым своим мужем- Павлом Нефедьевым.

Первый ее муж, Котик Гужабидзе – высокий, с неестественно большой головой и добрым лицом, недавно умер. Я его помню очень смутно. А сын Майи Андрюша прожил только 9 дней. Она об этом часто рассказывает. Рассказывает и об Иранском походе. В начале войны она в нем участвовала. Видела эпидемию. Голод. Ее отозвали как немку. Считалось, что немцы могли быть предателями.

В нашей темной передней появился стройный офицер в шинели. Тетка веселая, возбуждена. Вскоре Павел уехал на фронт. Больше о нем никто не слышал.

1944 год

Две зимы слились в одну. Холодно. В Тбилиси зимой снега, как правило, нет, но температура может падать до минус десяти градусов, а в редкие зимы и ниже. Иду в школу. На мне очень странные босоножки. Их сшила мама из своей красной фетровой шляпы. Фетр плотно охватывает ступню. На мне строгое школьное платье. Слева на груди – звездочка октябренка. По поводу платья было много разговоров. В школе выдавали пайки и одежду школьникам, у которых отцы были на фронте. А у меня отец – неизвестно где. Бабушка с трудом выхлопотала школьное платье и мне. От талии – складки. Черный передник. Белый передник, праздничный. Такую форму я носила и на Зеленом мысу до самого окончания школы. В одних школах были синие платья, в других коричневые. Вот и вся разница. Еще белые воротнички. По краю можно было нашить кружева. И, конечно, банты в косах.

ххх

Большая, грузная, учительница Мария Людвиговна меня не любила. Она рассказывала о Мертвом море и сказала что-то не так. А мне бабушка говорила, какая там соленая вода, в которой даже люди не тонут. Я и поведала об этом классу. Учительница еще сильнее она меня невзлюбила.

Училась я очень, очень неровно. С самого начала любила только литературу. Когда в пятом классе у нас появились учителя по разным предметам, меня особенно выделяла учительница литературы. Я попала в любимчики. Зато по другим предметам отставала. Бабушка волновалась, организовывала дополнительные занятия.

Большой темный двор многоэтажной школы окружен застекленными балконами – они на каждом этаже. Там мы бегаем во время перемены. Одни классы, что выходят на улицу, светлые. В них мы учились в первых классах. А те, что окнами выходят на балконы – темные. После третьего класса мы учимся в темном. Появилась новая девочка. Она у нас временно, потому что работает в цирке. Акробатка. Помню, на перемене она сидит на парте и демонстративно ест сало. Пропускает его через зубы. Дразнит нас, голодных. Мы этого вкусного сала и в помине не видели. Богатая!

Когда был школьный вечер, она крутилась, делала мостик. Хорошенькая. Отмечали праздник октябрьской революции – 7 ноября. Кир Семенович – учитель математики, человек обаятельный, открыл этот вечер и сказал что-то веселое по поводу даты. Мол, этот день неповторим. Но никакого юбилея не было. Зал был набит. Я тоже выступала, с французским стихом Лафонтена. Учительница французского с досадой поправляла мое произношение, намекая на то, что моя бабушка француженка меня не так научила. Учила ли меня французскому бабушка? Не помню. Но в доме все время звучала французская речь. Бабушка постоянно разговаривала с дедом по-французски. Знали разговорный французский и мама, Майя и Дуду. Я тоже все понимала.



Бабушка Мадлен - такой, как я ее помню в годы войны

Темный холодный вечер. После занятий мы играем. Стоим рядами друг против друга на некотором расстоянии. Одни запевают: «Бояре, мы к вам пришли, дорогие, а мы к вам пришли, нам невеста нужна». Потом нужно разбежаться и отбить кого-то в противоположном ряду в свой ряд, разбить крепко сжатые руки. Я разогналась, разбила, но упала на камень, да так сильно, что сломала руку выше локтя.

Дома много волнений. Накладывать гипс ездили далеко, на Земель. Это на подъеме в гору, за Курой. В больнице наложили гипс и я целый месяц ходила в гипсе. Бабушка успокаивала. Рассказывала – кости так прочно срастаются в месте перелома, что уже потом никогда не сломаются.

ххх

В школе нам выдали задание: нужно собрать посылку на фронт. Сшить кисет для махорки и вышить на нем надпись. А я вышивать не умею. Дома волнение. Бабушка помогает. Мы с ней сшили очень красивый кисет. Вышивала в основном бабушка.

В школе поручили составить чайнворд. Чем он отличается от кроссворда, до сих пор не знаю. Я в отчаянии. Ничего не понимаю. Бабушка сердится. С ней вместе что-то рисуем, делаем квадратики, которые потом нужно заполнять.



1944 г. Я октябренок со звездой на школьном платье

Бабушка все время занята: она дает уроки. Две девочки ходят к нам в дом и мы все вместе делаем уроки, а бабушка следит за тем, как мы выполняем задания. Одна – соседка, миловидная девочка Ида Гаврина. Отец у нее шофер, и поэтому они живут в достатке. Вторая девочка – длинная Нора Познань, живет не в нашем дворе, неподалеку. Отец у нее репрессирован. Бабушка дружит с ее мамой – красивой, крупной женщиной, которая часто приходит в гости. Они с бабушкой тихо рассказывают о знакомых, которые бедствуют.

Девочки аккуратные, пишут красиво. А у меня все неаккуратно и коряво.

Тетрадей в продаже нет. Бабушка собирает старые журналы, обои и сама шьет тетради. На обложке рисует узоры. Надписывает красивым каллиграфическим почерком

ххх

Бабушка очень заботится о том, что мне нужно учить грузинский язык. Это важный предмет. Поэтому бабушка дает уроки французского милой девушке-грузинке, живущей в нашем дворе, а она дает уроки грузинского мне. Мы должны написать на обложке тетради по-грузински имя и фамилию. Я спрашиваю, как написать по-грузински «Майечка». Мы долго обсуждаем эту проблему. Пишем «Майко Мазуренко». Майко – это ласково.

В нашем дворе и по соседству живут грузины, приехавшие из деревни и занявшие комнаты тех, кого выселили. Их в народе зовут «глехо», что означает крестьяне. Приток большой. Они работящие, хваткие.

Я как-то зашла к Маро. Она живет в комнате, которую раньше занимала Полина. Мы вошли в комнату, Маро включила свет, и из-за картинки на стене поползли, рассыпались клопы, «нарисовав» на обоях большой орнамент в форме веера. Их было так много! Столько я никогда не видела, запомнила на всю жизнь.

Наша комната была смежной с этой комнатой. Но у нас клопов никогда не было. Возможно потому, что бабушка керосином смазывала не только мои волосы, но и щели в стенах.

ххх

Керосиновая лавка находится в подвале соседнего дома. Керосин – важная часть нашего быта. Еду варим на керосинке. Вечером бабушка зажигает керосиновую лампу. Следит, чтобы она горела слабо. Положено делать затемнение, занавешивать окна одеялами. Керосиновые лампы – главные осветительные приборы. Стекло керосиновой лампы – драгоценная вещь. Оно может закоптиться от неправильно ввернутого фитиля, который регулируется винтиком. Тогда стекло аккуратно моют, протирают. Не дай Бог сломать. Не восстановишь! Дефицит.

Стою в очереди за керосином. У меня в руке небольшой бидон. Есть и более крупные, жестяные. В подвальном помещении виден большой открытый бак, там синеет керосин. Все пропахло керосином. Это у меня ассоциируется с чистотой. Запах, как и позже запах бензина, мне нравится. Выстраивается очередь на лестнице, медленно движется вниз к заветному баку. Женщина вся пропитанная запахом керосина разливает в бидоны керосин, зачерпывая его большой кружкой. Керосин, как и хлеб, выдают по карточкам.

ххх

Бабушка считается иждивенкой, так как живет «на иждивении» у дедушки. Ей положен минимум. Дедушка, научный сотрудник, получает карточки по высшему разряду, но не дотягивает до тети Дуду. Она – рабочий класс. Тетя работает на улице Плеханова в цеху. Я к ней иногда захожу. Она штампует ручки. Я таких ни в школе ни в магазинах не вижу. Они из жести, с вставочкой для перьев. Их после штамповки и закрутки красят то в красный, то в зеленый цвет.

ххх

Плехановский проспект я знаю почти весь. В одну сторону он тянется до моста Челюскинцев, а в другую до Кирочной. Второй мост ведет на крутой пригорок, на Земель. Там по другую сторону Куры, красивый парк наверху, перед началом улицы Руставели. Центр города.

В солнечный день ходили с теткой Дуду и компанией друзей в зоопарк. Он большой, просторный. В вольерах звери. Зимой 1943 года, когда было очень голодно, говорят, украли из зоопарка носорога.

Напротив зоопарка большая площадь, перед ней высокий многоэтажный дом научных сотрудников. На вершине холма – купол цирка. Бабушка объясняет: этот цирк особенный, его здание без колонн и поэтому манеж как на ладони. В цирк мы ходили несколько раз с теткой Дуду. Чарующее зрелище! Выступали лучшие артисты. В Тбилиси, видимо, было много эвакуированных. Так красиво! Гимнасты. Фокусники. Кио распиливал в ящике красавицу.

ххх

В ТЮЗе играют эвакуированные из Ленинграда артисты: Товстоногов, Лебедев. Последний играл Сережку Тюленина в спектакле «Молодая гвардия». Мы ходили несколько раз, переживали. Любу Шевцову играла Беленко, мать знакомого мальчика Жени Мачавариани. Бабушка давала ему уроки французского. Таким образом, я стала своей в ТЮЗе, могла ходить туда бесплатно.

ххх

Я в маленьком кинотеатре недалеко от вокзала. Кинохроника. Показывают портреты молодогвардейцев. Позже их портреты, часто виденные на обложках журналов, в газетах, кино, стали привычными. Но тогда это было в первый раз. Показывали шахту. Плачущие женщины у шахты. Вынимают трупы этих ребят-героев. Я рыдала. Снова кинохроника. Разбитый Смоленск, памятник Глинке. Звучит романс: «Я помню чудное мгновенье».

ххх

Тетка Дуду меня часто брала с собой в кино. Смотрели фильм «Леди Гамильтон». Бабушка не позволила бы. На следующий день я с девочками, которые занимались вместе со мной за круглым столом, забрались под стол, и я им выложила все, что видела. Была под впечатлением. Бабушка, конечно, все слышала. Дуду досталось. Но она по доброте продолжала водить меня в кино. Смотрели «В шесть часов вечера после войны». Очень понравилось. Песни. Красивая актриса. Вышли из кино. Идем по темной улице. Нигде нет света. Затемнение. Я удивляюсь, спрашиваю. Ведь война не кончилась?

Рядом с кинотеатром загорелся дом – очень большой пожар. Мы побежали на Плехановский смотреть. Люди сидят около узлов с вещами, которые успели схватить в последний момент. Пожар тушат, поливают из больших брандспойтов. В темноте снуют тени. Огромное пламя.

ххх

Хоронят бабушкину знакомую. В темной комнате в гробу лежит маленькая старушка. Вокруг головы венок из флердоранжа. Красивые восковые цветы – венок невесты. Выше, в головах, горят две высокие, обвитые лентами свечи. Таких красивых я никогда не видела.

ххх

Мы на елке в ТАУ – Тбилисском артиллерийском училище. Нас несколько ребят. Почему мы попали в это училище? Кавалер тетки Дуду достал нам праздничное приглашение. С нами идет и бабушка. Надевает красивое черное бархатное платье с воротником из тончайших кружев. Красивое платье и на тетке. У нее кружева собраны на груди в виде большой бабочки. Там будет концерт. Об этом много говорят. Но для меня главное – елка. Высокая, нарядная. Незнакомые дети читают стихи. Бабушка просит и меня. Я стесняюсь, мнусь. Наконец всех удивляю: читаю «Светлану» Жуковского.

ххх

Перед Новым годом много разговоров. Раньше елки были отменены. Нельзя, говорила бабушка, делать гирлянды – цепи. Это какое-то напоминание о цепях, которыми был скован пролетариат. Но все равно мы мастерим цепи. Из цветной бумаги режем полоски, склеиваем в кольцо. Потом второе кольцо другого цвета. Получается пестрая цепь.

На католическое Рождество, 24 декабря, дома – елка. Об этом заботится дед. Он лютеранин. Бабушка открывает коробку. В ней замечательные игрушки. Серебряная скрипочка. Ангелочек. Маленькие, изящные. Таких я потом никогда не видела. Бабушка и Дуду готовят праздничный ужин. Колдуют над ореховым тортом. Где-то добыли орехи и обсуждают, как готовить. Каких-то продуктов не хватает. Потом долго сбиваются желтки. Получился особенный, очень вкусный торт. Горят свечи, и дед красивым голосом поет традиционную песню «Таннен беум». У деда высокий сильный голос.

Когда приезжает мама, они вечерами обязательно музицируют. Мама аккомпанирует, а дед поет итальянские песни: «Соле мио» и другие.

Мама получила хорошее начальное образование. Бабушка Мадлен считала музыку обязательной частью воспитания. Мама играла на фортепьяно, Дуду на скрипке. Но, в отличие от Майи, блестящих способностей у мамы не было. У деда хранилась скрипка. В доме говорили - особенная, знаменитого мастера Амати. Но я не помню, чтобы дед на ней что-либо исполнял. Она была семейной реликвией. Увы, и она, как и все что принадлежало деду, после его смерти пропало.

ххх

В большой комнате – два огромных окна. На широченные подоконники я могу забраться, сидеть и смотреть на противоположную сторону. Там дворец племянника Наполеона. Так говорят. Он зажат между домами, но все равно поражает величественностью. Овальные лестницы ведут к огромным в венецианским окнам. Там теперь школа глухонемых. У входа сторожка, в ней сидит охранник. Как-то утром я услышала шум, посмотрела в окно. На улице толпится народ: сторожа убили.

ххх

В доме наискосок я постоянно слышу: кто-то играет на скрипке, упражняется с утра до вечера. Красивые мелодии завораживают. Я открываю окно, слушаю. Позже узнала, что там жил мой ровесник Валерий Климов, в будущем знаменитый скрипач.

ххх

У мальчишек появилась модная игра. Ногой подбрасывают мягкий мячик величиной с кулак. Делается он так: в кусок чулка насыпается песок, но не набивается. Мячик подбрасывают то левой, то правой ногой в сторону. Кто больше раз подбросит, тот и победитель. У кого нет такого мячика, подбрасывают кусок травы с землей.

ххх

Тетя Дуду связала мне платье из простой шерсти. Красила нитки чаем. Получилась очень теплая одежда. Она связала и себе свитер, тоже сама красила. Маленькие коричневые квадратики на белом фоне.

ххх

Меня с каким-то поручением посылают в Нахаловку к Сашику, дедушке Датико и бабушке Аничке.

Сначала нужно дойти до вокзала и по высокому переходному мосту перейти на другую сторону железнодорожных путей в Нахаловку. Так называется район за вокзалом. Там строились самовольно. Рассказывают, что могли построить дом за одну ночь. На мосту, который мне кажется очень длинным, сильный ветер. Наконец я попадаю на широкую пыльную улицу. Иду к низенькому, с детства знакомому одноэтажному дому. Захожу в длинный двор. Там комнаты рядами выходят прямо во двор. В комнате дедушки Датико и бабушки Анички окна выходят на улицу. Пол в комнате чистый, натертый до блеска. Сашик, аккуратненький мальчик, сидит за столом. Бабушка Аничка подходит к нему. Гладит по голове и говорит скорбно: «Бедный, несчастный брошенный мальчик». Я опять долго иду пыльной улицей, затем через мост. Быстрей бы домой к бабушке!

1945 год

В первых числах мая 1945 года бабушка не отрывалась от радио. У нас дома был небольшой репродуктор. Он постоянно, монотонно сообщал последние известия. Приходили-уходили соседи. С минуты на минуту должны объявить о капитуляции. И вот 9 мая. Солнечный день. У всех, всех без исключения –какое-то особенное настроение. Как будто сбросили огромное бремя! Дед поехал на стадион, а бабушка осталась дома со мной.

ххх

Хотя бабушка была крайне строга, как мне казалось, но именно в эти годы я одна совершала далекие прогулки в центр и в старый город.

Хорошо помню купола серных бань. Туда меня однажды взяла с собой соседка вместе со своей дочкой. Запомнились клубы пара, каменные скамейки и банщик с жесткой варежкой, который мыл лежащую на каменной лежанке соседку. Тер варежкой с ног до головы. Запах серы сильно бил в нос.

Знаменитые серные бани. Выходы горячих вод. Город возник у горячих источников. Одна из песен кинто моего детства: «Кто в Тбилиси не был, серных бань не знал, много, много потерял». Много позже, в конце семидесятых годов, мама мне писала, что при ремонте бань, их перестройке, горячий источник перестал бить. На противоположном берегу Куры на крутой скале возвышалась мрачная Метехская крепость – тюрьма Метехи.

Рядом с банями на майдане стояла высокая красная мечеть. На балкончике минарета ходил муэдзин и заунывно пел. Мне стало интересно, я вошла в мечеть. Бросились в глаза пыльные старые ковры. На этом наблюдение закончилось, так как меня громовым голосом выгнал вон служитель мечети. Позже мечеть снесли. Как жаль! На этом месте возвели памятник 300 арагвинцам.

ххх

Я поднималась по крутым дорожкам на Мтацминда – Святую гору. От центра города на нее шел фуникулер. Вагончик колебался над головой. Я добиралась только до середины, до пантеона, где похоронены лучшие люди Грузии. Особенно красивый памятник на могиле А.С.Грибоедова. В маленьком гроте за решеткой мраморная скульптура. Склоненный ангел и трогательная надпись. «Имя твое и дела останутся в памяти вечно, но зачем пережила тебя любовь моя». Недалеко простая могила писателя Акакия Церетели. Имя красивой грузинской вязью: Акаки.

На озеро Лиси попасть не удалось. Мне туда очень, очень хотелось – там водились черепахи! Но это для меня было далеко.

Много гуляла я и по проспекту Руставели. Один дом – очень красивый, с барельефами назывался ИМЕЛ. То есть Институт марксизма-ленинизма.

ххх

За нашим домом через двор был летний кинотеатр – так близко, что с балкона вдалеке был виден экран. В те послевоенные дни все напевали песенку Марики Рокк. Она пела «Андер нахт» и отбивала чечетку. С балкона вдалеке можно было видеть, как она танцует. Сеансы повторялись каждый вечер. К нам на балкон поднимались соседи, чтобы посмотреть кино. Сидели на перилах, вглядывались.

Модные песни пели во весь голос, и их часто можно было слышать на улицах. Например «Аршин малалан, хожу по дворам». Музыкальный народ.

ххх

Я была впечатлительным ребенком. Тетка меня повела в кино на дневной сеанс. «Багдадский вор». Страшная сказка. После сеанса пошли к знакомым. Я была как во сне.

Перед кинотеатром «Октябрь» на углу нашей улицы показывают послевоенные фильмы. Все пели: «Первым делом самолеты». Рядом ТАУ – тбилисское артиллерийское училище. Много военных. Настроение самое радостное. Все улыбались.

ххх

В конце 1945 года из Белоруссии, из Витебска вернулась в Тбилиси моя тетка Майя с новым мужем Федором Шпаковым.


1941 г. Тбилиси. Майя Генриховна, моя тетка

Федор работал в Белоруссии шофером и ездил в Германию. Привозил трофейные вещи. Когда возвращались в Тбилиси, часть трофейных вещей была украдена или сброшена с поезда. Но кое-что осталось. Вынимали из большого мешка немецкие голубые рубашки. Из того, что осталось, подарили деду красивый ковер и блестящий кортик. Он их повесил на стену в своем кабинете.

Федор Шпаков родом из Сибири. Он крупный, лицо тоже крупное. Я люблю забираться к нему на колени. Федор устроился работать шофером в Нахимовское училище.

В Тбилиси, где нет моря, есть нахимовское училище на улице Камо, недалеко от моей школы. Я смотрела на мальчишек в морской форме и млела, видя их издалека.

Тетка Майя вскоре уехала на Зеленый мыс. Места в квартире было мало. Что дальше произошло? Помню, как пришел домой разгневанный Шпаков, кричал и ругался на деда. Вошел в его кабинет, сорвал со стены ковер с кортиком, бросил в большой мешок. Больше мы его не видели.

1946 год

Я с дедом частенько бывала в опере. У него в оркестре знакомый скрипач, Македон Иванович. Тбилисский оперный театр – особенный, в мавританском стиле. Внутри четыре яруса, прекрасная акустика. Помню балеты: «Дон Кихот», «Бахчисарайский фонтан», «Лебединое озеро». Там блистает Чабукиани. Все говорят о нем. Он знаменитый, приехал из Москвы. Грузинская опера Палиашвили «Даиси». Из классического репертуара: «Травиата», «Риголетто», «Кармен».

Перед началом из оркестровой ямы раздавались звуки настройки. Интересно! Приятно было во время антракта подойти к оркестровой яме и увидеть, как настраивают инструменты, поздороваться со знакомым.

ххх

Осенью с теткой Дуду мы гуляли в городе, и она сказала, что меня нужно определить в кружок кройки и шитья во дворце пионеров. Бабушка согласилась. Мне дали красивую старинную плетеную корзиночку, в которой были швейные принадлежности. В выходные дни я самостоятельно отправлялась во дворец пионеров. Он в самом центре города, напротив оперного театра. Это бывший дворец наместника Кавказа и Крыма, знаменитого графа Воронцова. При входе – небольшой сквер.

Шитье меня совсем не привлекало. Шили маленькие кукольные платьица, переднички. Пришла – зовут в кино. В зеркальный зал. Я обомлела. Огромный зал весь в зеркалах. Показывали фильм «Петр Первый». Мне совсем не понравилось.

Во дворец я ехала на трамвае. Сначала до Воронцовской площади, потом через Куру вверх по Земелю и далее вдоль Куры до Александровского сада, где трамвай делал круг. Оттуда вверх до проспекта Руставели мимо оперы. Я заглядывала в кассу. Билеты были совсем недорогие. И вместо кружка шла в оперу. Доверчивая, как-то в антракте оставила свой билет на стуле. Пришла, а там сидит мальчик.

Но главное событие было в середине зимы. Я привычно поднялась к опере и зашла в кассу. Мне сказали, чтобы я торопилась. Спектакль только начался. «Евгений Онегин». Я вошла в зал в середине увертюры. Дальнейшее было волшебно. Особенно письмо Татьяны, лейтмотив. Музыка меня потрясла. В потрясенном состоянии, наполненная Чайковским, я приехала домой. Музыка продолжала звучать. Не могу успокоиться. Хочу поделиться с бабушкой, теткой. Но дома не до меня. Тетка во дворе рубила дрова и топором разрубила остроносый туфель, поранила палец. Палец завязали, а туфли пропали. Так я ни с кем не поделилась своим впечатлением. А музыка долго, долго звучала в моей голове. Впечатление осталось на всю жизнь.

ххх

В студенческие годы в Москве я попала в Большой театр на галерку. И так же переживала. «Кто ты – мой ангел ли хранитель, или коварный искуситель…»

ххх

Во дворце я стала посещать в библиотеку. В шкафах хранились старинные книги, и я весь день просиживала там, вместо того чтобы ходить на кружок. Меня засекли девочки из кружка. Отвертеться не удалось.

Осенью 1947 года в Тбилиси была эпидемия скарлатины. Только о ней и говорили. Заболевали целыми классами. Когда меня спросили, почему я не хожу в кружок – я соврала, мол, болела скарлатиной. Однако девчонки сказали, что видели меня в библиотеке. А потом и я заболела.

Увезли в далекую больницу, в Сабуртало. Отрезали мои большие косы, побрили наголо. Я оказалась в огромной палате, где было много грузин, армян. Я быстро освоилась, мне там понравилось. Вечерами мы баловались, прыгали. Но потом у меня резко поднялась температура. Очнулась я в отдельной палате. Рядом со мной дежурила тетя Дуду. Оказалось, я несколько дней была при смерти и она меня выходила. Сквозь забытье я слышала, как обсуждали важную проблему: сильная девальвация рубля. В один день деньги были обесценены. Говорили, что спекулянты скопили мешки бумажных денег и мгновенно обеднели.

Тетя кормила меня с ложки. Из больницы я вышла худой, слабой. На голове вырос ежик. Волосы стояли дыбом.

ххх

Я была привязана к деду и любила ходить с ним на прогулки. Не без надежды на то, что он купит мне пончик. Пончики, такие вкусные, с заварным кремом, продавались на углу проспекта Плеханова и нашей улицы. Иногда я скапливала рубль, что давала бабушка в школу, и покупала пончик. С дедом не получалось – он был жадноват.

ххх

У деда с бабушкой была хорошая библиотека, и я с раннего детства много читала. Прочла в прекрасном издании всего Виктора Гюго и многое другое.

Только я встала на ноги, весной 1948 года по приказу деда меня отправили на Зеленый мыс.

Мама в Махинджаури

Годы после развода были суровыми. Мама осталась на Зеленом мысу с моей прабабушкой Марией Константиновной. Продолжала работать в колхозе.

В мамину бригаду входило несколько женщин: Вета Васильева, Катя Щепетова, жена Абдульчика – аджарка Хаджер с перевала.

Собирать чай поднимались на Омбалури – далекий участок высоко в горах, над Чаквинским перевалом. Сначала вверх по даче Карелиных, потом лестницами и тропинками мимо чайтехникума до перевала. И снова вверх, вверх – в горы. Чем выше, тем дорога круче, а вид на море – обширнее.

Наконец участок на склоне, занятый рядами чайных кустов.

Мама была стахановкой. Ловко, без брака собирала чайные флеши. Иногда она брала меня с собой. В горах были густые заросли ежевики: черной, нежной, сочной, которую собирали на варенье.

Это было время выживания, трудной работы в колхозе.

Соседки, входившие в бригаду сборщиц чая, подружились. Долго потом встречались, вспоминали былые годы. Народ в тех краях очень доброжелательный. При встрече обязательно нужно обняться, поцеловаться, поделиться новостями, что-то вспомнить, и обязательно спросить о здоровье. Есть поговорка: родственники далеко, сосед рядом. Но соседки-аджарки заняты своим хозяйством. С ближайшей соседкой Катей мама не дружила. Они совсем разные. Мама со своими знакомыми не поддерживала длительных связей. Подруг у нее не было.

ххх

Тогда, и позже все боялись налогового сборщика. Когда мама уже не работала в колхозе, платила за мясо, за яйца у себя на работе как сельский житель, а также и в колхоз. Сверху, со стороны техникума, спускался налоговый агент, он же колхозник-сосед. Издалека громко кричал: «Вереника, Венерика». Примерно так. Мы прятались, как будто нас нет дома. Нам нечем было платить. Иногда он добивался своего. Тогда начинались скандалы, слезы. А иногда не мог докричаться и в досаде уходил. До следующего раза. От него, не отвертишься.

ххх

С 1943 года, когда я училась в школе в Тбилиси, на Зеленом мысу бывала только во время летних каникул. А мама жила там круглый год.

Жизнь на Зеленом мысу шла своим порядком. Главной кормилицей была корова. Купили в горах, в греческом селении Дагва, молодую черную корову без одного рога. Звали ее Маврушка.

Как и раньше, мама вставала ранним утром, затемно доила корову, процеживала молоко и по тропинкам с большим бидоном шла на Зеленый мыс. Иногда под дождем – зимой здесь часто льют ливни.

Ей нужно успеть на пригородный поезд. В городе – быстро разнести молоко и купить теплый душистый хлеб. Дома накормить бабушку, потом корову.


1948 г. Вероника Генриховна Зельгейм
(моя мама)

К этому времени мама дважды и очень неудачно побывала замужем. У нее двое детей. Но она с ними разлучена. Сына увез Шурик а я живу у ее родителей. Мне объясняли: так нужно, потому что мне в школу ходить далеко. Позже мне стало ясно. Дед взял меня в Тбилиси взамен. Взамен ухода за его матерью, Марией Константиновной.

Трудный быт. А за холмом, над морем, светится огнями санаторий ВЦСПС.

Туда с фронта приезжают офицеры, поправляют свое здоровье, отдыхают. А мама так хороша собой, так прелестна! Ей только тридцать! Так хочется счастья! Вечером танцы. Она танцует, словно нежная бабочка. Все ею любуются. Но танцы кончаются и приходится в темноте: садами, скользкими тропинками возвращаться в свой дом, где она живет одна со старой бабушкой.

ххх

Голодно. С военной трассы, прорезающей противоположный крутой склон горы, свалилась в овраг лошадь. Солдаты добили ее, а наверх не стали поднимать, оставили. Мясо! Катя с мамой побежали, вырезали куски. Потом долго досадовали, что взяли мало, язык забыли вырезать. Это мясо вспоминали много раз после войны.

Спасала рыба. Зимой – маленькая, вкусная, жирная хамса. И еще катран. Черноморский тунец величиной с локоть. Жир из него вытапливали, и он пах почти невыносимо. Но это был единственный доступный жир.

Сеяли кукурузу в нижней части сада, на том большом пустыре, где я пасла корову. Кроме кукурузы, мама выращивала суходольный рис и сою. Климат в Батуми влажный. Рис уродился хорошо. Приспособились его лущить, сушить, проветривать. Вот и крупа.

Мама варила и мыло. Для этого необходим жир. На даче Карелиных до войны были посажены тунговые деревья. Осенью с деревьев на землю падали маслянистые плоды величиной с грецкий орех. Пропитанные высококачественным маслом, они годились для варки мыла. Рецепт я забыла. Но мама очень гордилась этим мылом. Жир, зола и еще что-то.

Что касается углеводов – спасала хурма. Из нее варили бекмез, жидкое сладкое повидло. А так как в хурме до 20 процентов сахара, то бекмез получался сладким, заменял сахар. Так выживали.

В Батуми, когда привозила молоко, мама познакомилась с Ниной Петровной Георгадзе – художницей. Она работала в кинотеатре, рисовала афиши для кинотеатра. Нервная молодая вдова. У нее сын Эдик, мой ровесник.

Эдик, которого я звала: «Эдюкан-таракан», шмыгал носом. У него был постоянный насморк. Важничая, он говорил, что может смотреть все фильмы по много раз.

Нина Петровна родом из Ленинграда, в девичестве Неклюдова. В тридцатые годы приехала строить БНЗ (Батумский нефтеперегонный завод).

С Ниной Петровной мама шьет босоножки на продажу. Это совсем не просто. Сначала вырезают заготовки – две широкие ленты из полотна. По моде того времени Нина Петровна раскрашивает эти ленты масляной краской. А мама обшивает на ручной машинке «Зингер», которая может шить все. Мама гордится этой машинкой. Кроме лямок, расположенных крест-накрест, босоножке нужен задник. Он также раскрашивается. Затем прибивают каблуки, подошвы. Потом заготовки пришиваются к подошве, прилаживается каблук. Весь процесс проделывала сама мама. Получалось красиво и крепко. Эту обувь куда-то носили сдавать, получали за нее деньги. В дело шли и старые шляпы. Но для себя, для внутреннего пользования. Знакомство с Ниной Петровной мама поддерживала всю свою жизнь.

ххх

Мама все время одна. В колхозе работать тяжело. Приходилось таскать тяжести. В результате опущение матки. Дали справку.

Чтобы устроиться на государственную службу, необходимо выйти из колхоза. Таков порядок. Мама воспользовалась справкой, вышла из колхоза и поступила работать в санаторий ВЦСПС в биллиардную. К концу войны это снова санаторий. На отдых, поправку здоровья едут победители, офицеры. Катают шары в биллиардной, а мама что-то записывает. Временных кавалеров больше чем достаточно. Танцы. Но все непрочное, ненадолго. До сих пор для меня загадка – почему мама, в которую влюблялся буквально каждый, кто ее видел, без исключения, больше не вышла замуж?

Одно из предположений – боялась деда. А тот оставил дочь-красавицу с матерью, сам живет в Тбилиси. Вероятно, он надеялся, как и многие в то время, что этот колосс на глиняных ногах – советская власть – рухнет. Но пока жив был главный деспот, ни о какой другой власти и помыслить было нельзя. Нужно было приспосабливаться.

ххх

Мне 10 лет. Летом, приезжая на Зеленый мыс, я по утрам пасу корову. А днем бегу на пляж.

Вся моя одежда – черные сатиновые трусы. Мчусь в овраг, так же быстро взбегаю на холм. Вдалеке вижу море. Оно манит и сверкает бликами на солнце. Быстрей, быстрей. Я перескакиваю сразу через нескольку ступенек. Вот и платформа, и обрыв. Потом пляж. Море после шторма волнуется, волны большие. Пляж почти весь залит наступающим прибоем. Почти никто не купается. Только смотрят с пригорка. Но я с ходу прицеливаюсь и бросаюсь в пасть набегающей волне. Начинаю кататься на хребтах волн. То проваливаюсь, то поднимаюсь с очередной волной. Гребешки накрывают мою голову, но я выныриваю. И так долго-долго.

Выплывать нужно осторожно. Приноровиться, когда волны не такие высокие. Посчитать их ритм. Обычно шесть-семь валов самые большие, потом небольшой перерыв. Тогда волны мельче, и можно с очередной волной выброситься на берег, да так, чтобы, откатываясь, та же волна тебя снова не утащила, не засосала в кипящую пучину, в водоворот с песком и камнями.

ххх

Батумскую бухту заполнила эскадра. Обычно пустынная, с играющими на поверхности дельфинами, бухта сразу изменилась. Морская гладь исчезла. Потом корабли ушли. От Батуми до Ялты стали курсировать большие корабли: «Победа», «Адмирал Нахимов», «Грузия». Трофейные. Говорили, что «Победа» называлась раньше «Патрия».

ххх

К религии, также как и Майя, мама была равнодушна. Только перед смертью она стала задумываться.

ххх

Благодаря знанию английского языка мама поступила на работу в библиотеку ботанического сада. Там она и проработала до своего последнего часа. Всем было известно, что она владеет тремя иностранными языками. Так оно и было: французский, впитанный с молоком матери, немецкий и английский. Это придавало маме вес среди окружающих. Она любила читать по-английски. Однако высшего образования так и не получила.

ххх

В ботаническом саду ее любовником был Анэли из Тбилиси, занимавшийся анатомией растений. В Батуми прибыл в длительную командировку. На фото в альбоме, доставшемся от мамы – кокетливый стройный красавец.

Мне 9 лет. Я живу у бабушки в Тбилиси. Вечером с визитом пришел Анэли. Я спала за шкафом. Почему бабушка разрешила пройти развратнику ко мне за шкаф, к моей кровати? Он говорил, что хочет пожелать мне, своей новой дочке, спокойной ночи. И стал целовать меня взасос. Это было ужасно. Я не спала всю ночь, но ничего не могла сказать взрослым. Наутро бабушка стала учить меня, как подшить платок для нового папы. Увидела, что я вся дрожу. Она обо всем догадалась.

Помню сквер на Верийском спуске. Мама долго объясняется с Анэли. Рядом со мной два мальчика – его дети. Он цинично признался ей в том, что хотел растлить меня.

Прошло много лет. Анэли работал в Тбилиси в медицинском институте на кафедре ботаники. Издал книжку с анатомическими структурами, которые он наблюдал под микроскопом и зарисовывал. Они компоновались в определенном ракурсе, получались фантазии эротического плана. Слащавые нагие красавицы. Это странное произведение он распространял среди ботаников.

В начале восьмидесятых годов, когда я писала докторскую диссертацию, заведующая кафедрой ботаники педагогического института в Москве Татьяна Ивановна Серебрякова показала мне книжонку, подаренную ей Анэли. Я листала и вспоминала нашу комнату, мою кроватку за шкафом.


Зеленый мыс. Майя и маленький Олег.

В 1982 году я гостила у мамы на Зеленом мысу. Она, как обычно, привела очередного гостя. Сухой старичок оказался не кем иным, как Анэли. Мама гордилась моей ученостью.

ххх

У мамы было еще несколько проходящих временных привязанностей до появления более постоянного, но, увы, живущего в Ленинграде, женатого Леонида Михайловича Ишова.

Тетка Майя

Средняя сестра мамы не отличалась красотой. Она была ладной, приземистой, лицо миловидное. Но красавицей не назовешь. Была в ней веселость, жизненная сила. Она часто рассказывала о своей студенческой жизни. Был целый набор анекдотов, коротких воспоминаний, которые повторялись каждый раз при появлении в нашем доме нового гостя.


1948 г. Майя Генриховна Зельгейм (моя тетка)

Тетка в Тбилиси сначала работала медсестрой, потом поступила в медицинский институт, на стоматологическое отделение. Хотя ей там не нравилось, но других мест не было. Медсестрой она работала в хирургическом отделении и потом всегда вспоминала, как ловко все освоила, как сработалась с известным хирургом, помощницей которого была. Курила с самых ранних лет. В, первые дни войны ее вместе с другими студентами медицинского института отправили в иранский поход, о котором она вспоминала с ужасом: эпидемия, голод. Ее как немку, отозвали. Перевели на работу в Гори, в госпиталь.

Из Гори тетку отправили в Белоруссию, в Витебск, только что освобожденный от немцев. В 1946 году, когда она вернулась в Тбилиси, она была уже в третий раз замужем – в 28 лет. О своих студенческих днях, о войне она также любила рассказывать. Рассказы эти со временем стали штампованными, но хорошо запомнились.

ххх

Перед рождением сына моя тетка переехала на Зеленый мыс. Ее муж Федор Шпаков уехал в Сибирь, откуда был родом. Их сын Олег родился на Зеленом мысу в сентябре 1946 года. Тетка дала ему другую фамилию – Нефедьев. У нее в паспорте стоял штамп о замужестве с Павлом Нефедьевым, пропавшим на войне. Рассказывала, что, когда пошла регистрировать ребенка и хотела дать ему свою фамилию, ее стали обвинять в том, что она нагуляла сына. Тетка разозлилась, предъявила паспорт. Таким образом, Олег стал Нефедьевым. Хотя как раз он был Федьевым, то есть сыном Федора Шпакова, добавляла обычно тетка, рассказывая эту историю в красках.

Мама очень обрадовалась сестре. Часто рассказывала, что первое время они вместе спали в одной кровати. Чтобы согреть дом с новорожденным Олегом, был разобран домик на площадке, который ранее использовался как коровник.

 

Читать далее

 

 

 
 

© Беликович А.В., Галанин А.В.: содержание, идея, верстка, дизайн 
Все права защищены. 2012 г.