КАРТА САЙТА

Моя первая кругосветка

В.В. Кругляков

Как аргонавты в старину,
      Спешим мы, бросив дом,
      Плывем, тум-тум, тум-тум, тум-тум,
      За Золотым Руном.

Джек Лондон, Как аргонавты в старину…

 

Находишь только тогда, когда не знаешь, что ищешь.
А понимаешь, что нашёл, чаще всего только тогда,
когда уже потерял.

С. Иванов, Географ глобус пропил

В свое время я довольно много читал. Читал мемуары, рассказы, повести, романы участников и свидетелей самых разных событий. Военных, сугубо мирных. Описания разного рода путешествий участников экспедиций по суше, по морям и океанам. Читал я и опусы авторов, знающих о событиях по рассказам очевидцев, по архивным документам, а то и по собственным, ни на что не опирающимся, представлениям (беллетристику).

Еще в позднем детстве я прочитал рассказ классика русской и мировой литературы графа Льва Николаевича Толстого «Акула». Помните, там речь идет о том, что в экипаже военного парусного корабля были два подростка, дети офицеров. Посреди океана было устроено купание с определенными ограничениями в соответствии правилам техники безопасности. Правила юными шалопаями были нарушены. За нарушителями поплыла акула со всеми правами и обязанностями сержанта пограничной службы (попросту, с правом съесть нарушителей). Отец одного из нарушителей, комендор (по-нынешнему, артиллерист) прицелился и выстрелил в акулу ядром из корабельной пушки. Дальше, как теперь принято говорить, «хэппи энд»: «На волнах колыхалось желтое брюхо мертвой акулы». Эта цитата должна быть очень близка к тексту. С детства она врезалась мне в память. Лев Николаевич, видимо, описывал акулу, глядя на карася, у которого брюхо действительно желтое. У акул, а я (уже во взрослом состоянии) видел их много, брюхи белые. Колыхаться же на волнах убитая акула не может. Она тонет, как кусок говядины в кастрюле, поскольку не имеет плавательного пузыря. Такие пузыри Лев Николаевич видел опять же у карасей, сазанов, щук. Вот он и ввел подрастающее поколение Российской империи, а на правах классика мировой литературы, и всего мирового сообщества в жуткое неведение.

Если бы цензором в те давние времена был я, то ни за что не пропустил бы такую публикацию за извращение представления о реальности, хотя тогда, в детстве, я свято поверил печатному слову, особенно и поскольку слово исходило от классика.

Во взрослом, уже можно сказать, почти преклонном возрасте, прочитал книжку Марининой. По-моему, она называлась «Чужое лицо». А смысл этого произведения в том, что сыщик определил преступника, кажется, убийцу, по тому, что тот курил сигарету без фильтра. Подозреваемый держал ее между большим и указательным пальцами и сплевывал (по-моему, скорее, сдувал с губы крошки табака). С точки зрения автора, положено держать сигарету указательным и средним пальцами, а сигарета обязана быть с фильтром. Так курят у них в кабинетах.

Я курю больше 50 лет. Начал в 16 лет во Львове. Тогда сигаретами была «Верховина», естественно, без фильтра. В те годы у сигарет, даже редких импортных, фильтров не было. По окончании университета прибыл по распределению в Уфу в эпоху хрущевских экспериментов, в том числе и по борьбе с курением. В рабочее время в рабочее помещение врывается взмыленный сотрудник соседнего подразделения и кричит: «в табачном погарские сигары дают». Все, включая некурящих женщин и даже незамужних девушек, встают и деловым шагом выходят. Естественно, в очередь за сигарами. Приходилось курить в то время все подряд – и махорочные самокрутки, и самосад, и даже сигары – все, что удавалось добыть. Но я все же предпочитал курить сигареты того же пятого класса, особенно бывая в командировках. На Украине была та же «Верховина», в Москве «Дукат», в Ленинграде «Аврора», в Краснодаре «Прима» - народные сигареты стоимостью 14 копеек за пачку. А курил я будучи сначала маршрутным рабочим, потом оператором при геофизическом приборе, помощником комбайнера, геологом. Я привык закрывать огонек сигареты от дождя (чтобы не размок окурок), от ветра (чтобы лес или поле ненароком не поджечь). Другими словами, я всегда держал сигарету большим и указательным пальцами, пряча огонек в кулаке.

Боец в окопе, прячущийся от снайпера, зек «на зоне» и геолог-полевик, живущий в сложных погодных условиях, строитель… -  все держат сигарету одинаково.

Кого из них выберет полковник милиции Маринина при задержании?

Плохо, когда автор сообщает нечто, чего сам не очень знает.

Рассказывать окружающим лучше только то, что хорошо знаешь.

Романы профессионального путешественника геодезиста Федосеева «Дерсу Узала», «Последний костер», «Злой дух Ямбуя». Романы и повести геолога Олега Куваева «Территория»; «Двойной полярный сюжет». Произведения, жанр которых и определить-то трудно, - штурмана, капитана дальнего плавания Виктора Конецкого «Соленый лед», «Среди мифов и рифов». Все это рассказы о собственной очень яркой жизни, о своих впечатлениях, своем восприятии мира.

Я тоже во многих местах бывал, многое повидал. Что-то оставило впечатления. Что-то вызвало какие-то ассоциации. Мне кажется, что некоторые мои наблюдения, мое восприятие разных регионов планеты, мои наблюдения человеческих отношений могут для кого-то представить интерес. Вот поэтому я решил изложить все что так или иначе затронуло меня в этой довольно продолжительной жизни.

Во многих своих странствиях я вел дневники. Впечатления – это вещь сиюминутная (импрессионизм). Свои впечатления я не только записывал словами в блокнотах и на постоянном своем спутнике начала нового века ноте-буке, но и излагал на бумаге, картоне, холсте красками. Сиюминутные впечатления иногда получалось передать. И словами, и красками. А сочинять про карасеподобную акулу – «не моя вахта». Вот я и предлагаю тем, кого мои мысли и впечатления могут заинтересовать, цитаты из дневников разных лет с более поздними дополнениями, некоторые картинки и современные свои представления о том, что такое хорошо и что такое плохо.

---

***

   Отход в первое кругосветное плавание

В свою первую полную кругосветку я уходил сложно. Это было в 1982 году, во времена, как их определил главный геолог нашего объединения, назначенный начальником нашей комплексной экспедиции, «третьей мировой войны за раздел океана». Строго говоря, не океана, а как эта его часть определяется в международной практике, Международного района Мирового океана. Это та часть, которая отстоит от суши любой страны более чем на 200 морских миль. По сути, с точки зрения жителя континента или острова, это места, «где не ступала нога человека» и не качалась его рыбацкая байда, шаланда или как там называется его плавсредство.

Вот что об этом в моем дневнике

Большой белый пароход стоит на рейде в бухте, на берегу которой лежит маленький курортный, сельскохозяйственный и научный городок. (Речь в дневнике шла о Геленджикской бухте и многоцелевом районном центре Краснодарского края – Геленджике). На борту уходящие в океан и провожающие (жены, мужья, дети, родители, друзья, начальство разных рангов). Начальство открывает митинг на рабочей палубе, а в каютах открывают бутылки. Сервировка предельно проста. Стаканы, пиалы, кружки. Наиболее хозяйственные извлекают из чемоданов специализированные стеклянные стопки. Пьем шумно под короткие тосты. Головы постепенно соловеют, и смысл происходящего отходит куда-то вглубь подсознания. А происходящее – это для одних разлука месяцев на пять с небольшим гаком, для других почти на год.

Духовой оркестр. «Прощание славянки». Большому Белому Пароходу (вообще-то он не пароход, а теплоход, последним крупным морским пароходом был «Адмирал  Нахимов», но в России существуют только пароходства, а за границами аналоги пароходств Shipping companies) предстоит большое плавание. Из Черного моря через Босфор, Дарданеллы, Суэцкий канал, Красное море, Аденский залив в Индийский океан и дальше мимо островов Океании в Тихий, в одном из портов которого к Новому году планируется частичная смена личного состава. По громкой связи звучит команда: «Провожающим покинуть судно!». Мы переходим на карантинную стоянку. Это уже в Цемесской бухте, на берегу которой расположен Новороссийск. На борт поднимаются пограничники и таможенники. Очередная команда: «Личному составу собраться в столовой команды».

Столовая – это большое помещение с четырьмя длинными столами и сорока принайтованными (прикрепленными к палубе) вращающимися стульями, по пять с каждой стороны каждого стола. Всего нас 91. Но голодных не будет – есть еще кают-компания с таким же длинным столом и двенадцатью креслами, а прием пищи в связи с вахтами по очереди. Один ряд стульев занят майором погранвойск и судовым начальством. На остальных разместились наиболее шустрые и наиболее уважаемые. Припозднившимся уважаемым некоторые шустрые уступили занятые места. Майор-пограничник, листая судовую роль и перебирая паспорта моряков (они нам в те времена выдавались в обмен на гражданские), громко выкрикивает фамилии. Названный встает и громко произносит свои имя и отчество. Процедура заняла около часа. В некоторых вставших майору приходилось внимательно всматриваться, поскольку не все лица походили на фотографии в паспортах. То глаза сужены, то повышенная морщинистость.

Майор отработал. Новая команда: «Всем занять места в своих каютах».

Каюта в общем случае – это замкнутое помещение размером примерно 2 х 3 м. Там две шконки (койки, лежанки) одна над другой. Под нижней рундуки (ящики). В углу умывальник. Есть еще два узеньких кучета (что-то вроде шифоньеров). Вот в такую каюту втискивается таможенник. Его напарник остается в коридоре – втиснуться некуда. Один житель уже мирно посапывает на верхней шконке, другой сидит на единственном стуле и мерно покачивается, хотя еще не качает. (Сидеть на шконке очень трудно, поскольку она, как и верхняя, имеет заборчик вроде как у детской кроватки, во избежание падения спящего при качке, а диванчик завален сумками, чемоданами – у кого что). Таможенник спрашивает у сидящего: «где твои вещи?». Тот молча тычет пальцем в заранее раскрытый чемодан. Тут все в порядке. Вопрос к лежащему этажом выше: «где твое хозяйство?». Ответ; «рюкзак в углу». Вопрос: «водку везешь?». Ответ: «да». Таможенник: «где?». Ответ: «в рюкзаке». После некоторого обследования таможенник говорит: «там нет водки». С верхней шконки сиплый голос: «Ищи лучше, должна быть». Видимо-таки, была, но только до «Прощания славянки».

И вот мы в море. Ушли окончательно ночью.   – Судовое время 7 часов! Подъем! – Это по громкой связи. Похмелье есть похмелье, даже если им не страдать (голова болеть не может, поскольку это кость). Не побрился. Не нашел бритву. В каюте тесно, полный беспорядок. Но время есть. Впереди без малого год. – Судовое время 7 часов 30 минут! Команде завтракать! Приятного аппетита! Идем Черным морем на Босфор. Шли с короткими технологическими остановками ночь, день, еще ночь. На следующий день к 14 часам подошли, приостановились, пошли дальше.

В Черном море за все время перехода я видел единственное судно, а тут в Босфоре белые «пассажиры», черные с белыми надстройками грузовики, шаровые с белым рыбаки разных стран.

Все побережье пролива – сплошной город, разделенный на отдельные районы то рощами, то обрывистыми склонами. Но даже в этих случаях на берегу какие-то строения, причалы, пляжи. Пролив извилист. За каждым поворотом открывается что-то новое. Слева по борту на азиатском берегу открылся громадный портрет Ата-Тюрка на склоне горы. Несколько дальше справа сквозь дымку против солнца возникают очертания крепостных башен. Приближаемся. Открываются зубчатые стены. Не на ворота ли этой крепости прибивал свой щит князь Олег?

А дальше мост – чудо техники, соединяющий Европу с Азией. Мы думали, что наше судно очень большое. Ведь оно – флагманский корабль одной из отраслей советской науки. Но от клотика до моста было очень далеко. Такие мосты я встречал потом в Гонконге, в Южной Корее, над Панамским каналом, а в Союзе таких не помню. Может быть некоторое подобие – Крымский мост в Москве, но он внешне тяжелый, монументальный, да и явно ниже, приземистей. Возможно, мост с материка из Владивостока на остров Русский будет чем-то подобным легким, летящим подвесным подобным мостам Азии и Америк.

 

Потом было Мраморное море. Оно цветом воды и неба практически не отличается от Черного, только почти все время видны оба берега. Пролив Дарданеллы прошли ночью. Эгейское море, как часть Средиземного, ужасно голубое. Эта голубизна подчеркивается то охристо-розовым, то лиловатым небом, почти таким, как над Кара-Богаз-Голом. Может это от жары, или от высокой солености воды? Потом посреди Средиземного моря мы перебрали запас картошки, загруженной перед отходом в Новороссийском порту, определили степень ее пригодности к употреблению, около трети объема признали непригодной и свалили за борт в невероятно синие воды.

И вот рейд Порт-Саида. Ожидание формирования каравана для прохода Суэцкого канала. Известно, что тщательность подготовки к любому делу – половина успеха. Скажем, тщательно подготовиться и не сделать, или, не готовясь сделать, – результат довольно близок. Первый помощник капитана, по-простонародному помполит или проще помпа (иностранцы во всех портах называют этих членов экипажей комиссарами), инструктирует личный состав по правилам действий при проходе канала. Это развернутые цитаты из произведений штурмана дальнего плавания, писателя Виктора Конецкого о том, как голые арабы пятками выкручивают бронзовые пробки из палубы, провоцируют советских моряков на «ченч» (обмен чего угодно на что угодно). Мы получили четкое задание все убрать с открытых палуб (дабы арабы чего не сперли), сдать в артелку на хранение личные запасы сигарет и спиртного, задраить все двери и иллюминаторы.

Для предотвращения провокаций на время прохождения канала помпа создал усиленные вахты по шесть человек из экспедиционного состава. В случае необходимости повелел докладывать ему в любое время суток. Несмотря на такую военизацию, все прошло гладко, без эксцессов.

 

Суэцкий канал и дальше Красное море

Порт-Саид расположен по обоим берегам канала. Центральная часть города раскинулась на африканском берегу. На азиатском (аравийском) – только какие-то предприятия. Оборонительные железобетонные многогранные сооружения на обоих берегах через каждые 200-300 м. Весь город лежит на абсолютно плоской равнине, при взгляде с рейда почти не выступающей над уровнем моря. Только маяк, телевизионная вышка да минареты создают некоторый рельеф. Город светло-сер с палевым оттенком. Редкие пыльные пальмы и араукарии практически не вносят цветового разнообразия. По мере приближения просматривается архитектура города. Дома с башенками, разнообразными балкончиками. Цвет строений вблизи оказывается не однообразным. Здания белые, серые, охристые, желтые. В отделке много коричневых элементов. Берега канала забетонированы. На бетонных плитах продукты окисления нефти. По мере удаления от порта они становятся чище. За борт ничего не положено бросать (первая санитарная зона), но мимо судна проплывают осколки арбузов, еще какая-то мелочь.

В нескольких километрах за городской чертой канал практически чист. Бетонные плиты, укрепляющие песчаные берега, уже не вымазаны и даже не «выкрашены» продуктами окисления нефти. Азиатский берег практически не населен. Только все более редкие оборонительные сооружения. В Африке такие же сооружения, небольшие населенные пункты, шоссе и железная дорога, по которой не спеша движется серый пассажирский состав.

Канал в каком-то месте раздвоился. Наш караван шел западным руслом, а восточнее, за барханами, двигались суда навстречу. Прямо как на Памирском тракте, где предусмотрены площадки для расхождения встречных потоков. Правда, там не совсем потоки. Там больше единичные машины. Если они встречаются на узкой части тракта между площадками, то идущая вниз, задом отступает до разъезда. В канале же правила и проще и сложнее. На всех судах каравана есть лоцманы, есть радиосвязь, есть предписанные скорости движения. Но картинка интересная: суда идут среди барханов: корпуса по главную палубу практически скрыты барханами, видны только надстройки.

На африканском берегу небольшие городки. Местами в стенах дырки от пуль. В одном случае нет куска стены трехэтажного дома, но есть балкон. На нем висит белье. А стены нет. Следы войны.

 

Я вспомнил одну свою туристическую поездку в Керчь, в Аджимушкайские каменоломни. Там во время войны остатки гарнизона продолжали оказывать сопротивление. В подземелье, было, если мне не изменяет память, порядка 16 тысяч солдат и офицеров. Вырваться из окружения у них не было реальной возможности. Выходы из катакомб – это не открытое поле, даже не горный лес. Выходить из замкнутого пространства штолен можно только маленькими группами, которым противостояли крупные силы, имевшие колоссальное оперативное преимущество – они были на открытой холмистой равнине. При этом у них были танки, авиация. И все-таки Аджимушкайский гарнизон, хоть и с громадными потерями, вышел навстречу наступавшей Красной армии.

Видел я живописные полотна Бута, посвященные этим событиям. Мужество, воля, стойкость. Но…

Но что такое война? В Аджимушкае около 30 тысяч молодых здоровых сильных (а это трудоспособное население довольно крупного города тысяч в 100–150) с обеих сторон не пахали, не сеяли, не строили. Одни только разрушали и убивали, другие оборонялись и прорывали блокаду. До чего война нерациональное времяпровождение! Зачем человечество так непроизводительно тратит серое вещество и мышечную энергию?

А гражданские войны. Ведь это истребление лучших представителей нации, генераторов и носителей идей. То же и революции, у которых есть начало, но, как писал поэт, не помню какой, «нет у революции конца».

 

А вот арабы меня разочаровали. В отличие от описаний Конецкого и информации Помпы, все они выполняли вполне определенные виды работ. Лоцман на мостике занимался безопасностью проводки судна. Прожектористы освещали путь в темное время. Швартовщики швартовали судно при расхождениях со встречными караванами.

 

Прошли мы Суэц – город на южном окончании канала и вышли в Красное море. В этом море красные, пожалуй, только восходы и закаты. Иногда, правда, и среди дня небо красноватое. А само море (поверхность воды) скорее голубая, но значительно серее, чем в Средиземном.

В Красном море мы пересекли Северный тропик. Пересечение этой эфемерной границы планеты сопряжено с началом выдачи тропического довольствия. Для начала нам выдали… Нет, выдали потом. Для начала сыграли учебную общесудовую и пожарную тревоги. Когда капитан убедился, что «мы научились штопать паруса и закрывать пробоины телами» нам выдали для начала по пять бутылок ркацители. Вино было холодное. Айболит (судовой врач) по громкой связи прочитал нам лекцию по правилам регулирования водно-электролитного режима организма. Объяснил, что перед завтраком, обедом и ужином надо ежедневно наливать в стакан по 50 мл вина, добавлять в него воды до 100 мл, лучше минеральной, но можно и обычной охлажденной питьевой (правда, не сказал, где брать минеральную и охлажденную питьевую воду) и не раздал мерной посуды. Дальше он  сказал, как вредно пьянствовать и напиваться. Он напомнил, что пьянство наносит непоправимый вред прежде всего… биографии: могут быть дисциплинарные взыскания со всеми вытекающими… Закончил он лекцию словами: «приятного аппетита».

Эту лекцию мы дослушивали втроем, сидя в двухместной каюте. На столе было две открытых бутылки, чайник и две пиалы. Вино пили по очереди. Чайник стоял сам по себе без дела. Ему стало, видимо, скучно, и он попытался под зыбок соскочить со стола. Пришлось поставить на мокрую салфетку. Успокоился.

Наутро мой юный коллега очень не хотел просыпаться, отказался от похода на завтрак, и вообще являл собой какую-то явную диспропорцию воды и электролита в организме. Пока все обошлось, а в дальнейшем он своими знаниями, отношением к делу достиг больших глубин уважения коллег и начальства.

Перед ужином было объявлено всеобщее купание под пожарным шлангом. Забортная вода по температуре соответствует гигиеническому душу, по напору – душу Шарко, а по солености ест глаза. Но не совсем. На ужине все были с глазами и даже не с красными. А наш юный коллега все еще отдыхал в ожидании водно-электролитного баланса.

Баб-эль-Мандебским проливом мы вышли в Аденский залив. Штиль. Только длиннопериодная зыбь поднимает и опускает судно. Утром нас сопровождало целое сообщество дельфинов. Они такие же маленькие, как черноморские афалины, но без единого светлого пятнышка. Наверное, это естественно. Севернее от них живут очень смуглые арабы, а южнее чернокожие африканцы. С истинным цветом кожи людей, населяющих побережье Красного моря и Аденского залива, я познакомился ближе много лет спустя, когда мы вели там работы, а в тот раз я все знал из разных официальных источников.

 

Аденский залив и первое приключение

Вот тут-то буквально сразу (через несколько часов) произошло первое приключение. Минут через 40 после завтрака по громкой связи команда:

– Боцману, палубной команде готовить бот с правого борта!

Какую-то плавучую железяку заметили, подумал я, и вышел на рабочую палубу. По правому борту в паре кабельтовых что-то вроде темного куба и на нем человеческие силуэты. Это мое наблюдение. А вот что это на самом деле. Вахтенный помощник капитана заметил справа по курсу плот. На плоту три человеческие фигуры, одна из которых (из фигур) машет тряпкой.

Естественно, все судовые работы прекратились. Все свободные от вахт, многие с фотоаппаратами, высыпали на рабочую палубу, на шкафут. Не каждый день приходится спасать терпящих бедствие в океана.

Судно корпусом прикрывает шлюпку и буксируемый плот. Через некоторое время шлюпка и плот у борта. На плоту три умеренно одетых молодых негра. У них изящный мешочек сухарей и пластиковая канистра с остатками воды. По шторм-трапу они поднялись на борт, следом стрелами подняли плот и штатными устройствами шлюпку со всем багажом черных мореплавателей. Спасенных сильно шатает. Старпом и помпа разгоняют любопытных: никаких контактов, возможна инфекция. Железный голос судовой трансляции требует:

– Доктора на палубу!

Спасенных усаживают на банку. Врач проверяет пульс, бегло осматривает. Первое впечатление, что это какие-то юные авантюристы, утверждающие себя. Подходят наши англоговорящие. У выловленных на троих две сумки. В них полиэтиленовые пакеты. Вытаскивают документы, раскладывают на столе. Дальше глазеть неудобно, да и работа стоит.

В обед в кают-компании участники опроса и осмотра подробно рассказывают примерно следующее. У них паспорта граждан Танзании, исправные морские документы. Все они судовые мотористы. Они где-то в Африке полулегально (без заключения контракта) устроились на судно под флагом Саудовской Аравии, идущее в Саудовскую Аравию. На подходе к проливу, когда до порта назначения оставались одни сутки, их пересадили на плот и отправили в свободное плавание. Проплавали эти три парня возрастом 22–23 года шесть суток. Плот – это четыре бочки из-под моторного масла, скрепленные между собой жердями и фалом, покрытые деревянным настилом. Обычно такие плоты используются в дальних плаваниях для покраски внешнего борта.

Свободных кают у нас нет. Танзанийцев поселили в изоляторе (и такое помещение на судне есть на случай возникновения инфекционной болезни).

 

Тут я впервые начал понимать, что такое «международное морское братство». Позже мне приходилось снова сталкиваться с «братством», но это отдельная тема. А, говоря о том случае, следует отметить, что мы в караване шли далеко не первыми. До нас тем же рекомендованным курсом прошел добрый десяток судов, но и в предыдущие сутки шли такие же караваны. А навстречу нам все это время шли суда, которым надо было в Красное море, в Европу, в Атлантику. Им надо было сформировать соответствующие караваны на рейде Суэца. Суда по морям ходят, не как попало, а так называемыми рекомендованными курсами. Отклонения от этих курсов измеряются первыми милями. Чем ближе к порту или узкости (проливу, каналу) тем отклонения меньше. Не заметить плот с сотни судов могли только либо слепые (слепо-глухо-немой капитан дальнего плавания – мечта невест из анекдота), либо незаинтересованные в таком «замечании».

Спасательная операция отняла несколько часов. У нас проект работ, план-график их выполнения. Естественно, потеряв время, нам хочется наверстать упущенное, или хотя бы не наращивать отставание. Прямо по курсу остров Сокотра (территория Народно-демократической республики Йемен). На острове база ВМФ СССР. Капитан ведет переговоры и с йеменской администрацией и с базой флота.

 

Сокотра – это нагромождение скал, протыкающих плотную, но не мрачную облачность. Она вроде «бороды» над хребтом Маркотх во время Новороссийской боры –  северо-восточного сильного до ураганного ветра. Вершинные скалы по форме напоминают красноярские Столбы, но размеры их многократно больше. Самая высокая, видимая с моря вершина по форме похожа на скалу Перья. Но если в расщелине Перьев скалолазы демонстрируют подъем и спуск врасклинку (вплоть до положения вверх ногами), то в сокотринской расщелине надежно расклинился бы наш Большой Белый Пароход.

Ближе к морю две каменистые гряды, сложенные крепкими (скальными) породами красно-бурого цвета. Нижняя гряда местами прерывается россыпями пляжного охристо-белого песка. Никакой зелени. Лишь местами на границах скал и песка поселок из пары десятков домиков.

На Сокотре тоже отказ. Нет согласования захода судна в порт, а для рейдового катера слишком свежая погода. Ветер 22 метра в секунду, порывами больше. Гребни волн срываются в пену и водяную пыль. Так было с восхода до заката. К вечеру ветер стал стихать, седины поубавилось.

 

До этого плавания я 16 лет был тесно связан с морем. Ежегодно проводил в море по 5–7 месяцев на экспедиционных судах различных классов и водоизмещения (размеров). К моменту записи в дневнике я все еще мечтал увидеть в натуре жуткую красоту, изображенную на полотнах Айвазовского. Попадал в серьезные штормы на Каспии и в Черном море. Месяцами круглосуточно болтался на СЧС, ПТС, БЧС, РБ, МБ (это не прогулочные теплоходы, выходящие «в открытое море» на час, а то и на три, у курортного народа именуемые катерами), а рабочие суда наших экспедиций. Исходно все перечисленные типы – это рыбопромысловые и вспомогательные суда малого плавания. Попадал в серьезные штормы в разные периоды года. Я не видел ни «Девятого вала», ни «Среди волн», ни «Бури ночью». В давно прошедшие годы я относил это за счет того, что бывал только во внутренних морях. Вот мы уже в окраинном море, а девятого вала нет. Ветер однообразно выл в снастях, срывал пену с гребней волн, делая море (или уже океан?) седым. Цвет  же самой воды, насколько за завесой брызг он был виден, воспринимался как мрачно-серый.

С моей непрофессиональной точки зрения (я не учился ни в Академии художеств, ни в «Мухе») Айвазовский не реалист. Он придумал символ штормового моря, создал целое направление. У него появились продолжатели (подражатели). Ему был пожалован чин адмирала (известен его автопортрет в адмиральском мундире). В то же время известно, что за свою долгую весьма продуктивную жизнь он лишь один раз пересек Черное море от Феодосии до Туапсе, а домой возвратился на конной тяге. Он видел море только с берега. Потому его «Среди волн» это среди заплесковых волн, тех, которые опрокидываются при встрече препятствия – подводной части пляжа.

У меня есть знакомый художник, прекрасно изображающий яркий, праздничный, феерический шторм. Зрители восхищаются его работами. В книгах отзывов его постоянно сравнивают с Айвазовским. Правильно. С Айвазовским, а не с реальностью штормового моря. С символом явления, со стереотипом.

Это не претензия, не критика. Искусство, в том числе и абстрактное, опирается на реальные образы, и в развитии переходит к условностям. Откровенные реалисты вроде Репина тоже отходят от реальности для создания наибольшего впечатления. В каком-то учебнике композиции я читал, что дети на картине «Не ждали», исходя из их поз, не могут видеть входящего. Но зритель этого не замечает. Собственно, с символизма изобразительное искусство и начиналось. Наскальные рисунки охоты – это что-то вроде молитвы об удаче не охоте, «Чудо Георгия о змие» - борьба добра со злом, лики святых на иконах. Все это символизм, начинающийся с реализма, с понятных объектов. Есть, правда, разного рода «-исты», о которых писал Маршак: «Их девиз – натура дура! И культура – тоже дура! Им природа не нужна. Лишь свобода быть должна!». Жестко, но правильно.

 

Север Индийского океана

Дальше (пока все еще по пути) Индия и Шри-Ланка.

Идут океанские будни. То гризайльно-серые, то искристо-радужные, как вчера. Первое, что я увидел – радуга над половиной океана, нагромождение кучевых облаков, вырастающих до громадных разноцветно-веселых туч. Океан спокоен. Свинцово-сер под чистым небом, золотист под облаками. Местами между тучами и океаном сплошные столбы бледно-фиолетового цвета, такого же, как нижняя часть туч – тропические ливни. Под вечер один такой ненадолго захватил нас. Дождинки мелкие, почти пыль, но промок я мгновенно.   Часть ночи мы с самым молодым коллегой-геологом провели на вахте у изолятора, где Айболит поселил наш аденский улов. До этого вечером в столовой команды танзанийцы вместе с нами смотрели фильм «Две строчки мелким шрифтом». Столовая – это помещение многофункциональное. Там младшие командиры и рядовой состав завтракают, обедают, полдничают, ужинают.

Там же проводятся разного рода собрания вроде того, что было на отходе. Там же в минувшие годы устраивался кинозал, в котором с помощью трещащего кинопроектора «Украина» можно было посмотреть относительно свежие (10–15-летней давности) кинофильмы. На танзанийцев фильм впечатления не произвел. Слишком много надо знать из истории СССР, КПСС, чтобы понять происходящее. Думаю, что на гостей большее впечатление произвел выбор фильма. Два или три фильма начинали демонстрировать, но тут же кто-нибудь требовал заменить. Это почти новгородское вече, видимо, произвело на них большее впечатление.

А потом с часу до трех (естественно, ночи, днем бы это было с тринадцати до пятнадцати) мы, сменив другую пару вахтенных, ходили, сидели, стояли возле изолятора. На всякий случай. Помните «Пиратов ХХ века»? Там ведь тоже спасли утопающего. В общем, мы по очереди служили пограничниками на границе свободного Советского Союза и временно «аннексированной» Танзанией нашей территории. Незадолго до нашей вахты помпа, нет, в данном случае лучше по формальному званию, а не по народному наименованию, первый помощник капитана сказал мне, что проблемой передачи танзанийцев на сушу занимается МИД СССР, что переговоры ведутся со Шри-Ланкой о высадке их в Коломбо. Переговоры идут, парни сейчас спят, а вообще еще и едят, смотрят кино, пытаются по мелочи помогать нашей палубной команде.

Наутро серо-голубая гризайль. Опытные работы. Нас с моим юным коллегой ждет работа до полуночи. День полон мелкого теплого дождя. Как воробьи из-под колес машины вылетают из-под судна летучие рыбки. Сверху они кажутся четными. В своем низком стремительном полете они напоминают стрижей или ласточек. Сначала я недоумевал, откуда в сотнях миль от берега эти черные мелкие птицы. Но когда твоя специальность наблюдать и делать выводы, то несложно за пару дней сделать открытие: черные «птицы» вылетают из воды и снова в нее влетают. И что они не птицы. И что не черные, а синевато-серые со спины и довольно яркие сбоку. У одной такой я видел на боку пятно с павлиньего хвоста, сине-зеленое, иризирующее. Применение дедуктивного метода мышления, как рекомендовал Шерлок Холмс, позволило прийти к выводу, что это не ныряющие птицы, а летающие рыбы.

В паре кабельтовых от судна проплыла касатка. На фоне серых будней это событие показалось вахтенному штурману значительным. Он по громкой связи призвал желающих выйти на открытые палубы, полюбопытствовать.

Завтра Коломбо. Сегодня наши танзанийцы, наверное, в последний раз в жизни смотрят советский фильм без перевода и субтитров. Единогласно решили показать им «Белое солнце пустыни».

Я попытался сделать карандашный набросок портрета одного из них. Выходил, смотрел, а потом по памяти в каюте рисовал. Нашлись добродетели, показали рисунок модели. Тот смеялся, поднимал большой палец кверху. Вроде, первая зрительская оценка положительная.

Родилась идея когда-нибудь написать картину с этими тремя пацанами на плоту и уходящим судном капитана, который, по-моему, является преступником, по крайней мере, с точки зрения современного христианства, хотя, наверное, и Коран не особенно приветствует казни без суда и следствия.

Правда, христианское европейское сообщество методично разбомбило Югославию, а потом Ирак. А задолго до этого были и крестовые походы с целью «освобождения гроба Господня» и Конкиста с целью обращения язычников в христианство (с попутной конфискацией золотого запаса инков).

Пару лет спустя я действительно написал небольшую картинку на эту тему. Но не с судном-преступником, а с нашим судном, подходящим к плоту и прикрывающим его от волны. Я ее подарил нашему капитану. Он благодарил, был доволен.

Через двое суток уже без биноклей видим рейд Коломбо.

Цейлон, по крайней мере, его южная видимая часть – плоский зеленый остров. Где-то на горизонте голубеют невысокие пологие холмы. Значительная прибрежная часть – порт с кранами, доками, причалами и, естественно, рейдом, заполненным судами под самыми различными флагами. В левой части панорамы элеватор, напоминающий новороссийский. Правее порта сам город. Дома, насколько это видно с расстояния в пару миль, коробки от 2-3 этажей до небоскребов. Последних немного. Справа за портом в бинокль различимы какие-то строения монастырско-крепостного типа с зубчатой стеной и цилиндрическими башнями. Одна приземистая, другая похожа на минарет мусульманской мечети, но без обычного для мечетей балкончика, с которого  муэдзин призывает правоверных восславить Аллаха. Башни венчают серебристые луковицы, как на православных церквях. Между этой крепостью и элеватором в зелени пальм белый дворец с такой же луковицей в самой высокой части. Голубое небо над островом в веселых кучевых облаках, над которыми уже в кобальтовой синеве перятся тончайшие перистые облака – предвестники ветра. Вода на внешнем рейде значительно зеленее, чем в открытом океане. На рейде по цвету она похожа на каспийскую, в океане же ближе к черноморской.

Танзанийцев мы одели в нашу тропическую повседневную форму: светло- бежевые шорты, лен с лавсаном, рубахи апаш белые с короткими рукавами, на плечах хлястики для крепления погон. Вообще, форма красивая. Мне нравится. Сфотографировались на прощание на память. Спущен парадный трап. Ждем власти. Ждем час, два, три. Начался и закончился обед. Народ отснял запланированное количество кадров (аппараты в те годы были только пленочные), натер биноклями глаза. Начали расходиться по каютам. Властей нет. Наконец команда:

– Вира якорь!

И тут спасенные никому не нужны. Шри-Ланка осталась сама по себе, танзанийцы остались с нами.

Теперь становится понятным, почему из полусотни, если не всей сотни, судов не заметили троих несчастных. Ведь «время – деньги». Только на вытаскивание ребят из воды ушло часа полтора. Переговоры с администраторами Сокотры заняли около 12 часов, да на рейде Коломбо еще часов десять.

Дома в Союзе у меня есть приятель – оригинальный, умный, очень эрудированный, но очень несобранный, разболтанный человек. С формальной точки зрения он аполитичен. Он прочитал всего запрещенного Солженицына, вполне художественно, почти как с эстрады, читал Бродского. За острый ум и эрудицию ему постоянно прощают и срывы сроков работ, и многое другое. Правда, иногда терпение начальства лопается и его увольняют. А через некоторое время выясняется, что какую-то очередную работу выполнять некому и его приглашают обратно. Вокруг него кучкуется молодежь. А он ведет «провокационные» разговоры: «Там (имеется в виду заграница) надоело работать в одной фирме, перешел в другую, надоела страна – переехал в другую». Ему бы сейчас к нам на борт!

Курс на Сингапур. В Сингапуре в те годы была совместная Сингапурско-Советская компания по обслуживанию советских судов «СинСов». На нее какие-то надежды. Это последний порт на границе Индийского и Тихого океанов. В Сингапуре первый плановый заход со «свободной практикой» (с увольнением на берег).

Об изобразительном искусстве

Только мы ушли с рейда Коломбо, как мне, пожалуй, впервые в жизни пришлось наблюдать наступление грозы на совершенно спокойное, еще освещенное Солнцем море. Океан был нежно серебрист до самого горизонта, а небо над ним было непроглядно темным, бурым, фиолетовым, грязно-синим. Природа приобрела какой-то нереальный вид. Насколько смог, я попытался в акварели запечатлеть основные цветовые и тоновые соотношения. Пожалуй, что-то даже удалось схватить вполне похоже. Но вряд ли кто-нибудь поверит в реальность изображенного.

Так оно и оказалось. По возвращении домой показал знакомому художнику, руководителю городской изостудии этот этюд. Пришлось выслушать лекцию по композиции. Нижняя часть картины должна быть темнее (тяжелее) верхней. А ведь это цветовое соотношение сам господь Бог сотворил. Так кто кому чего должен? Но картинку я больше никому не показывал. Зачем людей расстраивать?

С каждым днем мне все понятнее и понятнее становятся тона, цвета, линии океана и неба над ним. Я смотрю на океан часами и не надоедает. На пламя, воду, облака можно смотреть бесконечно. В них всегда что-то новое, что-то невиданное. А в дальнем океанском походе, особенно в свободное от вахт и работ время смотришь, впитываешь в себя, пытаешься учиться передавать увиденное словом, линией, пятном, цветом. Мне очень понятен капитан дальнего плавания, но до этого третий, потом второй, старший помощник капитана Виктор Конецкий в его увлечениях. Это интересный прозаик, увлекшийся акварелью. В результате он стал членом Союза Журналистов, Союза Писателей и, в конце концов, Союза Художников СССР. Мне почему-то кажется, что и Гончаров стал писателем, автором «Обломова», «Обрыва», «Обыкновенной истории» в результате своего мореплавания. Ведь путевые дневниковые заметки – это его первое произведение. Все же остальное он написал уже в более чем зрелом возрасте. Размеренность ритма жизни, ограниченность внутреннего пространства провоцирует любой, даже самый изящный (в смысле маленький, ну, небольшой) интеллект на творчество.

А поговорить!

Мы в плавании немного больше полумесяца. Сегодня я оказался свидетелем, а потом и соучастником длинной беседа на отвлеченные темы в оказавшееся свободным среди дня время. Спустился в каюту, а у нас гости – главный геолог комплексной экспедиции (вне судна он заведует лабораторией твердых полезных ископаемых) и его (в домашних условиях подчиненный) молодой геолог. Главный не намного старше молодого, хотя из комсомольского возраста уже вышел. Он уже побывал в Индийском океане, уже повидал конкреции, правда, почему-то в обработке материала не участвовал. В этот раз он планировался на другое судно той же комплексной экспедиции, которое должно было выйти и порта Находки. В процессе подготовки этого судна к рейсу он встречался с японским вице-консулом и нашим дипломатическим представителем. Об этих встречах он и рассказывал. Он оказался очень неплохим рассказчиком. В лицах изобразил, как на приеме, организованном в кают-компании капитаном, в честь вице-консула тот стремительно пьянел, сохраняя пронзительный взгляд шпиона. Прием был организован с целью получения разрешения на заход в Японию. Советским исследовательским судам японцы не давали заходов. С чем это связано? Говорят, что один наш Белый пароход провел без согласования с хозяевами какие-то исследования в порту Иокогамы. С точки зрения советской пропаганды запрет связан с афганскими событиями. А вице-консул, ссылаясь на «Литературную газету», объяснил, что наши исследования носят военный характер, поскольку главным редактором «Атласа океанов» является адмирал Горшков. 

Честное слово, наша наука, а, тем более, наша деятельность в океане к военному делу не имеет сколько-нибудь прямого отношения. Но статья в «Литературной газете» была, и вице-консул показал ее собравшимся. Потом «пьяный» вице-консул с трезвыми пронзительными глазами резко перестал покачиваться и четким шагом покинул судно.

Должен заметить, что этот Атлас, а я хорошо знаю Атлас Тихого океана из этой серии, прекрасная всесторонняя характеристика соответствующей части Земного шара. В авторском коллективе есть адмиралы и кроме Горшкова, есть капитаны первого и второго рангов, есть академики, доктора и кандидаты географических, геолого-минералогических и биологических наук из институтов Академии наук СССР – очень представительная группа широко известных специалистов. А почему Атлас создан и издан Военно-морским флотом, а не Академией наук? Я думаю, потому, пожалуй, что в то время Флотом руководил адмирал Горшков, организовавший службу сбора и обработки разрозненной информации от всех организаций страны, независимо от их подчинения. Мы, морские геологи структуры Министерства геологии СССР сдавали в соответствующую организацию все результаты промера дна не только на своих рабочих полигонах, но и на всех переходах. То же самое должны были делать рыбаки, моряки пароходств. Так без специальных затрат был получен материал для составления обзорных батиметрических карт (карт рельефа дна). Ну, а метеорологическая и гидрологическая информация всегда публиковалась в метеорологических бюллетенях, ее надо было обобщить и сделать соответствующие выводы и картографические построения. Геологическая же информация получена в основном от Института океанологии имени П.П.Ширшова АН СССР. Академия – не единая структура, как ВМФ. У Академии нет возможности обязать вести попутные работы (промер дна на переходах). Это можно было пытаться сделать на уровне Правительства (издать Указ), но известно, что приказы, указы и прочие силовые методы не заставят разнородные коллективы работать, слажено вместе.

Один из моих первых начальников, когда я был толи маршрутным рабочим, толи уже дослужился до оператора (мне толи уже 17, толи еще нет) говорил: «в каждом деле должен быть свой фюрер». Конечно в послевоенное десятилетие слово «фюрер» вызывало, скорее отрицательны эмоции, но наличие вождя (ведущего, авторитетного, знающего руководителя) в любом серьезном деле необходимо.

После ухода вице-консула Дипломатический представитель порадовал собравшихся тем, что теперь будет для моряков загранплавания и командированных за рубеж существенное послабление в части женщин и мужчин (кому чего или кого) Случайные связи советских людей за границей будут приветствоваться, иметь дела с иностранками можно, только об этом надо докладывать начальству.

О связях

Вот и приехали. Обсудили письма Ленина к Арманд (наш главный геолог почему-то уверен, что это переписка Ленина с Коллонтай, но спорить с ним бесполезно, он всегда уверен в том, в чем уверен, потому оставили его в неведении). Наиболее бурно обсуждали проблему сам главный и его в домашних (сухопутных) условиях прямой подчиненный молодой геолог. Мой самый молодой коллега еще холост и у него нет никакого мнения по обсуждаемому вопросу. Мое мнение сложилось давно, но излагать и навязывать его собеседникам я не стал. Влез в разговор только с маленькой вставочкой: «допустим, я поступаю строго по этому предложению, связываюсь с иностранкой, докладываю помпе; дальше партийная комиссия, лишение визы». «Нет – говорит главный геолог, знающий все от дипломата – если помпа сделает что-нибудь в этом духе, ему объяснят (кто?), что он не прав».

Я не знаю, кто прав. Может быть Ленин и помполиты. А может Инесса Арманд со стаканом воды. Или Пимен с его «смиряй себя молитвой и постом». Естественна ли парная семья христиан и их атеистических потомков. Или Богу угоднее полигамия народов Ислама (многоженство), или африканское многомужество. А может естественнее гетерическая любовь древних греков? Во всяком случае, противоестественны в решении сексуальных проблем партком и местком.

Ильф и Петров сообщили как-то, что статистика знает все. Вот эта статистика говорит, что пики разводов в парных семьях христиан  и их последователей-нехристей приходятся на первый, седьмой – десятый и семнадцатый – двадцатый годы супружеской жизни. Первый пик – это пик глупости. По-моему, он определяется эгоизмом партнеров. Второй пик я не могу понять. Возможно, он связан с ростом ревности собственников на фоне ухода любви. Ведь она рождается весной, а к моменту отцветания хризантем жить может только «в моем сердце больном» (это из романса). А третий пик – это пик взросления детей и ухода их из родительского дома. Так же, как у волков, у которых вполне «христианские» семьи. Пока волчата лежат возле волчицы и сосут из нее соки (молоко), волк кормит всю семью. Потом родители совместными усилиями учат детей добывать «хлеб насущный» (мышек, зайчиков). А потом родители уже не нужны. Вот тут и семья не нужна.

Нет, в Сингапуре я не пойду искать красный фонарь, и не буду ничего рассказывать помпе, поживу памятью о суше и тех, кто на ней остался.

Вообще-то прошло только 10% времени обязательной для всех части плавания. Посмотрим на нас всех хотя бы месяца через два – три.

 

Идем на восток. Слева Бенгальский залив, справа открытый океан. Без приключений достигли пролива Гранд Чаннел (Большой Канал) между Никобарскими островами и Суматрой и вошли в Малаккский пролив. Перед входом в него наблюдали интересное явление. Наблюдали благодаря абсолютному штилю. Ни волны, ни гребешка. Только легкая длиннопериодная зыбь. И вдруг судно подходит к сплошным бурунам. Увидев такое марсовый из команды Магеллана закричал бы «рифы!». Ветра нет. Парусник в дрейфе. Корабль во власти течения. Его медленно, но неизменно несет к бурунам. Нет! Это были не рифы, это была зона встречи двух течений разных направлений – сулой. Длина этой зоны от горизонта до горизонта, ширина не более полумили. Еще не дойдя до бурунов, мы видели, где они кончаются. А выглядит такой участок моря интересно: в довольно четком квадратно-гнездовом порядке воздымаются пирамидальные волны, которые стоят, не перемещаясь, не исчезая, но пульсируя. В момент максимума пульсации с вершины такой пирамиды скатывается образующийся на ней султанчик из брызг. При взгляде издали эти султанчики сливаются в единую могучую зону типа прибойной пены, которая зловеще должна смотреться для моряка, идущего под парусами, не имеющего навигационной карты, на которой показаны глубины, существенно превышающие желаемые нам семь футов под килем и обозначен сулой.

Мы живем по судовому времени. Это время строго соответствует часовому поясу – сегменту земного шара в 15 градусов. После Красного моря мы все время идем на восток навстречу Солнцу, навстречу часовым поясам. В результате наши сутки минут на 20- 25 укорачиваются. К завтраку в столовой и даже в кают-компании, где народ более дисциплинированный, собираются далеко не все. Вот и сегодня буфетчица не знает, куда девать манную молочную кашу. Тем более, что кое-кто от нее отказывается даже придя своевременно.

Сейчас «судовое время 11 часов 30 минут, экипаж приглашается на обед, приятного аппетита» - это традиционное стереотипное объявление по громкой связи. А вот в Москве или в родной бухте сейчас всего 9-30. В СССР в 1981 году города, лежащие на одном меридиане, оказались в разных часовых поясах. Потом появилось «зимнее» и «летнее» время (город перемещался на полторы тысячи километров то на восток, то на запад. Позже, уже в РФ было сокращено количество часовых поясов в стране, страна скукожилась, стала короче в длину почти на 5000 км по решению то ли Думы, то ли Президента.

Новое утро мы встретили в том же Малаккском проливе. В длину он больше Сахалина. Ширина, пока, значительно превышает ширину Мраморного моря. Там мы постоянно видели и северный и южный берега. Тут берегов не видно. Обычной океанской зыби, сопровождавшей нас вчера, сегодня нет – все-таки пролив. Погода ясная. Только крупные легкие розовые или желтоватые сверху кучевые облака отражаются в водной глади с некоторым искажением. Горизонт различим с большим трудом, цвет моря и неба одинаковы. Такая тишина, что летучие рыбы сегодня не летают, а бегают по поверхности воды, как жуки-водомеры, оставляя длинные следы за собой. А может это не следы водомеров, а кильватерные струи моего пароходика, который я в детстве делал, но так и не смог пустить его в плавание – не было такой широкой глади.

Мимо нас проплыла светло-охристая змея размером с нашего взрослого желтопузика (метра полтора). Ходившие проливом раньше говорят, что таких змей за час можно увидеть штук по сорок. Говорят, что так они переселяются с острова на остров. Далеко же им бедным приходится плавать. Сегодня с утра ни клочка суши. Завтра к вечеру планируем быть в Сингапуре. Разговоры о магазинах, коврах, магнитофонах.

Зашел разговор и о ресторанах. Было это в кают-компании. Я, слегка отвлекшись от обеда, сказал:

– А мне жена разрешила сходить в заморский ресторан.

Помпа оторвался от харчо и мрачно отреагировал:

– Узнаю о ресторане – это будет твой последний рейс.

Что-то дипломатический представитель на Дальнем Востоке нашему главному геологу то ли приврал, то ли не дошли еще документы о свободе, то ли их смысл до некоторых ответственных руководителей. Но мне что? Я и дома в ресторанах бываю редко, и тут перебьюсь без рагу из каракатицы. Я парень покладистый. Переживу. И не такое (и не таких) переживал.

 

Сингапур

И Индонезия (Суматра) и Малайзия страны равнинные низменные, во всяком случае, вблизи пролива. Весь день мы шли морем без берегов. Лишь один раз наперерез нам выскочила маленькая моторка с тентом на тонких стойках, с двумя человеками на борту. Один сидел на корме у руля, другой размахивал двумя красными рыбами сантиметров по 30-40. Видимо, предлагал купить улов. Мы отметили бесшабашность рыбаков: берега не видно, а они на таком откровенном корыте. Правда, штиль. До заката никаких признаков земли не видно. Лишь в сумерках по обоим бортам замигали проблесковые маяки. К югу пролив сужается, и за маревом плоские берега были не видны. Рыбаки, видимо, были на допустимом расстоянии от суши. Но змеи, акулы и прочая экзотика океана меня, не особенного любителя рыбалки, не настроили на рыболовный лад.

 Нам обещали Сингапур к вечеру, видимо, из каких-то суеверий. Обедали мы уже на внешнем рейде. Подходили к Сингапуру сначала под дождем, начавшимся с вечера, а потом по серой мгле, за которой практически ничего не было видно.  Ближе к концу пути мы обошли полупогружную буровую установку, которую тащил буксир, догнали контейнеровоз. Я пытался уговорить механиков не торопиться, дать ему первому прийти в порт. Может, он какой-то дефицит везет. Пусть разгрузится, а мы потом подоспеем.

Сингапур – громадный порт. Это целое государство-порт. С внешнего рейда, где море утыкано мелкими островками, город (даже не город, а его портовые и заводские окраины, что я уяснил позже) практически не виден. Горизонт осложнен заводскими трубами, портовыми кранами.

Дождались санитарные власти, потом лоцмана. Потом около часа добирались на внутренний рейд на трехдневную якорную стоянку. Пока шли, прошли мимо китайцев, японцев, сухогруза из Лондона, советское судно груженое львовскими автопогрузчиками и каротажными станциями на красно-желтых автофургонах, создаваемых в Горьком и начиняемых в Мытищах. Поставили нас между китайцем и сахалинским рыбаком из Невельска «Трохус». Для справки, судно названо по имени морской улитки. У этого «Трохуса» совершенно необычный профиль: вся кормовая часть – сплошной слип. Ни тралового  мостика, никаких ограждений слипа. Кто-то из знатоков сказал, что это тунцелов.

За «Трохусом» зеленый островок, соединенный с островом и городом канатной дорогой. Это местный парк «культуры и отдыха» Синтоза с разнообразными спортивно-развлекательными сооружениями, а дальше собственно город небоскребов. По правому борту за китайцем и еще десятком судов совершенно плоский остров – сплошная нефтебаза с топливными емкостями, трубопроводами, зданиями цехов. При ночном освещении этот остров-завод выглядит значительно эффектнее, чем его спортивный, ночью мрачный собрат.

Сегодня открыл письмо, выданное мне еще дома с надписью «папе». Кроме приветствия в нем скромный список заказов. А денежные власти порта (точнее, агент) на судне пока не появлялись. Деньги же в те годы, так называемую валютную зарплату, нам выдавали в порту захода в валюте страны пребывания. Значит, и завтра ждать. А порт живет своей жизнью. Кто-то приходит, бросает якорь, кто-то дает прощальный гудок, покидая рейд. Между судами бегают ярко освещенные рейдовые катера, доставляют моряков из увольнений на борт. К кому-то подходит лоцман, к кому-то власти, санитарные службы. Все в ночи ярко светится, все движется.

Сегодня минут сорок потратил на телевизор. И в Сингапуре и в Малайзии есть программы типа наших «Время» и «Новости». Их без языка смотреть, что на красавицу в парандже. А вот реклама ясна без слов. Тут все предусмотрено. Секунд 30 и я издали узнаю консервированное молоко, таблетки от головной боли или батарейки для бытовой техники. Узнаю, какие автомашины лучше покупать, какие к ним шины. Торговая компания всегда главный герой этих криков конкурирующих душ. Посмотрел два мультика. Первый назывался примерно «Дракончик Сэм» (это в моем свободном переводе с английского). Король за что-то не любил дракончика, и посадил его в клетку в зверинце. Но дракончик был огнедышащим. Он с легкостью разрезал прутья автогеном (автогеном в самом буквальном смысле: ведь «авто-» по-русски будет «само-»). С освободившимся дракончиком подружился королевский повар и они вместе стали очень быстро готовить еду королю. Второй мультик о Гулливере, попавшем к лилипутам и спасавшим своенравную непослушную девицу, попавшую в какую-то переделку в связи с наводнением. Чье производство прочитать не успел. Во всяком случае, не местное: лица героев не азиатского типа. Возможно, это ранний Дисней, когда у него все герои были добрыми.

С утра золотисто-оранжевый свет Солнца за небольшими, но плотными облаками, сменился тучей с обычным мелко-брызговым тропическим ливнем, или проще для понимания, нашим осенним дождем, но очень теплым. Снова вышло Солнце. Прошли завтрак и обед, прошло информационное собрание, на котором было сказано, что покупать все надо в магазине «Чайка» компании Син-Сов (Сингапуро-советское предприятие по обслуживанию советских судов) и не заходить в конкурирующие магазины «Москва» и «Сочи». Там против советских моряков были провокации. Ходить тройками. Катер с берега…, автобус до Чайки в… последний катер на судно в 18 часов. А выдача денег, оформление увольнений и выход на берег (на катер) пока в неопределенной дали. Даже приобретательские страсти улеглись.

С правого борта наш Большой Белый Пароход кормил топливом «Super-Star-1» с левого поил «Water Boat». Третий помощник капитана, который говорит по-английски и еще на нескольких языках, взяв себе помощников, с представителем власти укатил за третьим видом бункеровки – за деньгами. Часам к 15 он «забункеровался» и вернулся, но раздачу потребителям отложили до после ужина. Увольнение завтра в 8. Со дня выдачи валюты мы считаемся не в океане, а в порту, как следствие, режим дня несколько отличается от собственно плавания. Если в океане завтрак с 7.30 до 8.30, обед с 11.30 до 12.30, чай или полдник с 15.30 до 16.30 и ужин с19.30 до 20.30 посменно. На каждого едока по 30 минут, то на стоянке завтрак обычно в 7.30, обед в 12.00, полдника нет, ужин в 19. На заходах четкость смены вахт нарушается. Но бывают добрые повара и буфетчицы, они кормят вернувшихся из увольнения и после 20 часов.

Поужинали. Получили доллары. Сингапурские доллары – большие веселые бумажки. С одной стороны на них изображены птицы, разные на купюрах разного достоинства, с другой парады и какие-то здания. Пока я получил деньги достоинством в 1, 10 и 50 долларов. На всех купюрах водяные знаки с жизнерадостной мордой льва. Все надписи на единственном из четырех государственных языков – английском. Деньги какие-то аполитичные: ни портретов вождей, ни каких-то справок по поводу изображений.

Рассказана программа стоянки. Завтра – магазины, послезавтра – магазины, но только до обеда (суббота короткий день), потом кино. В воскресенье экскурсия. Понедельник – день без увольнений, т.к. в Сингапуре в этот день национальный праздник. Нам советским в чужой пир лезть не положено. Во вторник сдаем негров и к концу дня уходим, поэтому увольнение возможно только до обеда.

И вот с утра в пятницу мы начали реализацию программы. Для этого нас разбили на группы по три-четыре человека. Вообще-то полагалось формировать тройки увольнения. Объяснение, почему тройки, потому что у меня (каждого меня) по два глаза, следовательно, за двумя спутниками каждый «Я» проследить может. В результате все под колпаком. Второе требование: старший тройки должен быть членом КПСС. В крайнем случае, кандидатом в члены или, хотя бы, членом комитета комсомола. И еще одно простое требование: старший должен быть из ранее бывавших, если не в Сингапуре, то хотя бы за кордоном. Нас после «утруски», после потерь 89 человек. Где набрать 30 человек, отвечающих требованиям? В общем, помпа сформировал группы без членов и кандидатов, но выкрутился, используя бывавших за рубежом. Кроме того, он допустил не тройки, а четверки. В результате мы пошли всемером. Руководителями тройки и четверки были главный геолог и его кореш по походу в Индийский океан. Думаю, что со стороны смотреть на нас было довольно забавно. Свою организованность мы начали проявлять с момента погрузки на катер. Как всегда, все получившие увольнение, столпились у трапа. Была приличная вполне трамвайная давка. Женщин, а их увольнялось сразу четыре, затерли. Слава Богу, не насмерть. Бывалые младшие командиры и начальники организовали выкрикивание своих фамилий по громкой связи для первоочередной посадки, но толпа есть толпа, и реакция вполне предсказуема. Катер берет 12 человек. Между катерами минут пять, но все стремятся быть первыми. Третьим катером вышел на берег и я. Все сошедшие с судна раньше сидят в автобусе и ждут остальных. Так что можно и не толкаться. Серебристо-серый автобус на своем веку повидал многое. Внутренняя обшивка в трещинах и дырах. Чтобы в таких пожилых машинах возили иностранцев у нас в Союзе, я не видал. А ведь эта страна и страной-то является только потому, что обслуживает иностранцев – моряков, крупно-оптовых торговцев, разного рода переговорщиков. Ведь у Сингапура нет ни сельского хозяйства, чтобы прокормиться, нет горнодобывающей промышленности, чтобы обеспечить себя сырьем. Все привозное. Вся страна – это международный порт. Живет страна обслуживанием судов и моряков.

Автобус заполнился и мы поехали. Надо сказать, что стоять в сингапурских автобусах не положено. Все сидят. Даже в городских рейсовых. Как уж этого добились в городе с двумя миллионами постоянных жителей, сказать трудно. Кстати, обычных наших толп на остановках нет.

Катером нас доставили в рабочую часть порта в район топливных емкостей. Эта площадь огорожена сеткой, поверх которой намотана колючая проволока. Вход  посторонним за этот забор запрещен, о чем свидетельствуют развешанные метров через 30 – 50 щиты. Прочитать длинную английскую надпись при своем «удовлетворительном» знании английского из окна движущегося автобуса, естественно, не смог, но картинка на этих щитах понятна без перевода: один человек (довольно реалистичный контур) с поднятыми руками бежит, за ним другой в позе стрелка, из дула винтовки дым и пуля. Щиты выкрашены чем-то вроде половой краски, контурный рисунок и текст –  белила.

Автобус запетлял по стоянке легковых машин и мотоциклов. Машины преимущественно японского производства, но встречаются американские, европейские, видели мы и «Жигули»  а вот мотоциклы, пожалуй, только японские.

Еще когда мы садились в автобус, мне показалось, что он какой-то неправильный, нелогичный. В дороге понял: в Сингапуре левостороннее движение, поэтому расположение места водителя, дверей зеркальное по отношению ко всему привычному.

Вырвавшись со стоянки, мы попали на широкую зеленую улицу. Проезжую часть обрамляют вполне киевские каштаны, сухумские олеандры, почти одесские акации, но много деревьев незнакомых. Некоторые напоминают наши вязы. Многие похожи на типичную для Грузии мушмулу, но с огромными яркими цветами. Встречаются самые разнообразные пальмы, но их относительное количество меньше, чем в Порт-Саиде.

Проехали мимо нескольких заправок со скучающими «королями» и «королевами бензоколонок». Изредка возле них автомашина, совсем редко две. Наши шутники объяснили: все очень просто, какие могут быть очереди, если у Shell нет бензина. Но раз нас везут, то, по крайней мере, у «СинСов», хоть немножко, но есть.

Почти весь путь от причала до центра шел по деловой части города: сначала емкости с топливом, затем разные конторы (по-английски и на современном русском офисы) с  крупными буквами SPA (что-нибудь вроде Сингапурского портового агентства), а дальше банки, компании. Дома все растут и растут. Если SPA по два-три этажа, то ближе к центру откровенные небоскребы. Все же кое-где между небоскребами официального Сингапура проскакивают боковые улочки, в которых приютился город, в котором живут люди. Это малоэтажные жилые здания с лавочками, забегаловками с изобилием пепси-кольных бутылочек и столиками прямо на тротуаре. Выше – жилье. Я понимаю: нехорошо заглядывать в окна и души людей, когда тебя об этом не просят, но если все открыто, все равно глаз неизбежно глаз схватывает какие-то частности. Видел я парня, стоящего на балконе. За открытой дверью в общем практически пустая комната с мужским портретом на стене. В комнате все как-то серовато, ахроматично.

Автобус привез нас к Clifford pier (Клиффорд пирс) – месту швартовки рейдовых катеров и прогулочных судов. Только мы ступили на твердую землю, точнее, на тротуарные плитки, как к нам подошли какие-то довольно пожилые мужчины и тихими деловыми голосами стали предлагать «money change». Я не понял в чем дело. Старший группы, наш главный геолог объяснил, что они предлагают сингапурские доллары в обмен на другую валюту. Очередному подошедшему я абсолютно честно сказал «I have not money». Вожди нашей «великолепной семерки» сказали: «пошли!».

И мы нырнули в какой-то билдинг. Позже, уже при втором визите в Сингапур, я узнал, что это Клиффорд-центр, а тогда я понял, что это переход через проезжую улицу. Эскалатор поднял нас на второй этаж, и мы пошли деловым шагом мимо каких-то вывесок типа «American bank». Снова эскалатор и мы на земле. Тут прямо на тротуаре устроились чистильщики обуви и продавцы мелких обувных аксессуаров типа шнурков. Под пальмами на фоне небоскребов они смотрятся довольно экзотично. Мы проскакиваем мимо, за угол, и попадаем в узкую улицу, одна сторона которой закрыта глухим забором, за которым идет стройка. Строительные леса из толстых стволов бамбука. Рабочие места на лесах завешены сетью. Остроумное решение! Ни инструмент, ни детали даже при самом неосторожном обращении не выпадут на головы прохожим.

Много лет спустя такого же рода сетки на стройках я увидел и дома, ну, не совсем дома в своем райцентре, а во многих крупных городах Украины и России.

Строится угловой дом. За стройплощадкой два билдинга. Второй наш – Singapore Soviet Shipping Company Private Limited, или проще – СинСов.

В холле первого этажа агентство Аэрофлота. Знакомые голубые плакаты с очаровательными стюардессами, «надежными как весь гражданский флот». Перед стойками (кассами) стоят довольно внушительные черные деревянные слоны. Толпы нет.

Знатоки подходят к одной мало примечательной двери, толкают ее, и мы поднимаемся по достаточно скромной лестнице на второй этаж. Такие лестницы в Союзе встречаются в домах конца эпохи архитектурных излишеств и начала новых черемушек. С лестницы такая же невзрачная дверь в узкий коридорчик с одной застекленной стеной. В коридорчике крупные тюки, доска объявлений, диванчики, автомат с газированной водой. В стеклянной стене проём в фирменный магазин «Чайка». Весь магазин – один большой зал и еще небольшая комната. Это поле, судя по косвенным признакам, дает вполне приличный урожай. Это универмаг в самом первозданном смысле слова. Тут одежда, радиоаппаратура, посуда, ковры, книги, печенье, конфеты, что-то ювелирное. Вроде магазина «мед и книги» у кого-то из юмористов первой четверти 20 века. Зал полон продавцов. Стоит подойти к стойке, полке, вешалке, как тут же появляется крошечная, в лучшем случае, полутораметровая девушка или парень (эти бывают сантиметров на 15 длиннее) и на немного смешном русском языке спрашивает: «друг, чего хочешь? Давай бери». Вообще в лексиконе сингапурских продавцов отсутствует слово «нет». У них есть все. Не дослушав покупателя, они четко говорят «есть». В самом крайнем случае они попытаются объяснить, что старая модель снята с производства, но новая никак не выйдет на мировой рынок. В «Чайке» я купил дочкам юбки из США, фломастеры из Италии, чайный сервиз из Японии. Вообще в «Чайке» доминируют японские вполне покупаемые (соотношение цены и качества) товары, во всяком случае, в магазинах, нацеленных на советских моряков. Все покупки укладываются в полиэтиленовые мешки, пакеты. Вы хотите идти дальше. Пожалуйста! Можете все оставить тут, только напишите, пожалуйста, название судна и свою фамилию. Лучше латинскими буквами. Доставим на причал. Вам жарко? Хочется пить? 20 центов и любой напиток в ваших руках. Торговля пошла хорошо – никаких центов.

Наши старшие скомандовали:

– Пошли! Пока хватит. Ковры потом.

Ну, думаю, посмотрим город. Ан нет. Мы проскакиваем пару узких улиц, сплошь заполненных лавочками. У входов стоят мужчины, реже женщины и приглашают:

– Корефан, зайди, купи.

По дороге заскакиваем в пару таких универмагов. Площадь торговых залов метров по 15–20. Пестрота товаров. Снова мы в первом, а затем во втором этаже, не так чтобы небоскреба, но здания этажей в 10–15. Эти этажи громадны по площади. В торговых точках с очень родными названиями «Одесса», «Николаев», «Находка», «Сочи» и т.п. работники относительно свободно говорят по-русски. Между входами в эти точки скамейки, возле них пепельницы. Тут курят, пьют какие-то напитки из разовых стаканчиков или из полиэтиленовых пакетов. Из пакетов через трубочки, лижут мороженое. Отдохнув, снова бросаются в гущу событий. В этих магазинах нет твердых цен. Тут принято торговаться. Для нас советских, впервые попавших в такую ситуацию, это кажется невероятным. Сварщик решил купить магнитофон «Sharp». Разговор с продавцом:

Продавец: – 180 (сингапурских долларов, что примерно соответствует 120 долларам США).

Сварщик: – нет,  150!

Продавец: – нет, 165 плюс десять кассет.

Сварщик: – идет, а шнур для записи?

Продавец: – еще пять долларов.

Sharp – это фирма. И Sony – фирма, и Panasonic и еще многое другое. Для некоторых сами эти слова – уже музыка. Кто не видел счастливых обладателей таких игрушек, оглушающих улицы наших городов, дворы, парки, пляжи криком, визгом и хрипом разных «звезд» эстрады?

Снова в «Чайку». Докупить. Забрать оставленное. По дороге еще какой-то громадный магазин. На Клиффорд-Пирс! Нас много. Человек 70 «обшарпанных», «оковренных», увешанных тюками, коробками, пакетами. Зрелище внушительное, но внушать оно может не всегда лучшие чувства. От стыда в этих случаях спасает здоровый юмор и самоирония: «кубанские крестьяне на Казанском вокзале». На борту уже дожидается нас заказанное шипчандлеру пиво, чай и жвачка. Пиво – это хорошо. Это всегда хорошо, но сегодня, после целого дня поста особенно радует сингапурское тигриное (Tiger gold medal lager beer). При моей неопытности в дегустации таких напитков мне оно показалось вполне съедобным. Спать! Завтра снова в город. У меня, слава Богу, кончились деньги. Может, и у всех так. Новый день начался со старых проблем. Одна – это высадка десанта, которая была не менее активной, чем вчера. Вторая – полная корректировка планов. Никакого воскресенья с экскурсией, никакого понедельника и вторника. Увольнение до 14. В 16 с якоря сниматься. Танзанийцев и тут не забирают. Вроде, мы пойдем на встречу с другим советским Белым пароходом. Он кончает работу в Индийском океане и идет домой. Снова рабочий причал, снова автобусом на Клиффорд, далее «Чайка», стакан кока-колы (по вкусу то же, что и пепси-кола, которую уже года полтора в Новороссийске производят). Бегом в «Москву» и в «Сочи», те самые магазины, в которые не велено ходить, поскольку там были какие-то провокации. В «Сочи» я, наконец, увидел японские и китайские поделки. Это объемные и рельефные пейзажи из коры пробкового дуба, фарфоровые боги и другая экзотика. Жаль, что денег уже нет.

Вчера на приобретение сравнительно дорогого магнитофона уходило минут по пять. Сегодня двухдолларовый зонтик торгуется минут по 20. У американцев есть поговорка «no money – no problem». Я бы несколько усовершенствовал (дополнил) эту в целом справедливую мысль: «мало денег – много проблем и много денег – а вот как дальше не знаю».

Зато я получил возможность поглазеть вокруг, пока шестеро моих спутников толкались в магазине. Оказывается, и небоскребы могут быть разной архитектуры. Это и просто коробки, и дома со скругленными углами, и многогранные призмы. Это и стекло/бетон, и довольно причудливые решетки по фасаду, и некоторая разноэтажность – часть здания существенно выше остальной постройки. Есть ступенчатые смены количества этажей. Все это я разглядываю на Шентон-уэй – широком проспекте, по которому сплошным потоком идут машины, мотоциклы, автобусы. Идут (с нашей точки зрения) с явным нарушением правил дорожного движения – по левым сторонам. Легковые машины и мотоциклы разноцветны, но покрашены по-заводскому. Автобусы же – это движущиеся рекламы на колесах. Рекламируются чай «Липтон», трусы, чулки. То, что для советских моряков было главным экспортируемым товаром – радиоэлектроника, было вне внимания рекламы. Единственный раз видел фургончик, рекламирующий доставку цветных телевизоров из пункта проката. Это, пожалуй, правильно. Дорогие товары длительного пользования в назойливой рекламе не нуждаются. Их покупают  не так часто. Качество покупатель оценивает при покупке. А товары повседневного спроса, особенно, если там появляются новинки, вроде не скисающего консервированного молока, об этом целесообразно информировать.

Мои денежные спутники побежали еще в «Амурский залив» (и такая торговая точка есть). Мы безденежные члены групп возмутились, взмолились и не доходя до магазина остались в сквере среди незнакомых деревьев, незнакомых птиц и незнакомого местного населения.

Основное население Сингапура китайцы. В качестве национальных меньшинств отмечаются малайцы и индусы. Индусы – народ крупный, вполне европейских габаритов. Мужчины, как правило, в чалмах и чем-то вроде длинных юбок, очень смуглые, но не негритянски коричневые, а сероватые. Женщины обычно в сари. На лбу кляксочка иногда аккуратная круглая, а иногда бесформенное пятнышко. В правой ноздре часто украшение вроде серьги – камешек в оправе. Бедные! Как им приходится сморкаться, а то и ковырять в носу. От насморка никто не застрахован. А вот сингапурские китайцы чрезвычайно миниатюрны, особенно женщины. Они круглолицы с очень маленькими ротиками, часто в очках. Идет такая «метр – пять с кепкой». По виду вроде небольшой пятиклассницы, рядом идет вполне разговорчивый ребенок,  а на бедре у нее пристроился отпрыск. Тоже ма-а-а-ленький, хотя, пожалуй, уже лет двух. Утомился шагать. В лавках и даже больших магазинах эти мелкие дамы настоящие воинственные амазонки. Берут в плен и не выпускают без выкупа (без покупки). В деловой части города китаянки в строгих костюмах: темные прямые юбки, белые блузки. Я обратил внимание, что ноги у них часто существенно смуглее рук и лиц и это не загар. Таким ровным он не бывает. Чулки при температуре за 30?

Сингапур в те годы был раем для советских моряков. Там была масса торговых точек разного калибра. В них было все, чего не хватало советским людям, но чего им по зарез необходимо: зонты, темные очки, майки с картинками и надписями, магнитолы настольные, автомобильные, портативные, недорогие ковры машинной работы.

Все время нам по пути попадались мальчишки и девчонки в школьных формах с жестяными банками в руках. Они обращались ко всем прохожим с какими-то словами, и многие кидали в эти банки мелочь. Заплатившим они наклеивали на одежду, на сумки какие-то марки. В общем, сбор каких-то взносов или пожертвований. А вдруг это сбор на антисоветскую деятельность? Когда не знаешь (когда безграмотный и бестолковый) лучше никого не поддерживать. Тем более, на глазах у соотечественников.

– I am foreign sea man.

Или как вариант: – I have not money.

«У моряков обручальные кольца – это распорные кольца антенн»

На Клиффорде, когда мы ждали автобуса к нам подошли два молодых мужчины некитайского облика. Первый обратился ко мне на совершенно непонятном (видимо, родном, приняв меня за соотечественника) языке, потом на странном английском (акцент?). Он протянул мне листовку с броским заголовком «To be born again». Другой предложил аналогичное издание «Got wont to your know». Я подумал, что «хорошую религию придумали индусы». В конце концов, мы на своем Большом Белом пароходе. Пробую не расстраиваться тем, что так практически ничего не видел. Позже я неоднократно наведывался в Сингапур и в значительно мере восполнил сведения о нем. Как-то раз у меня на Клиффорде даже было совершенно романтическое свидание с женой, почти как у Штирлица. Оно  продолжалось  минут 15. Но об этом, возможно позже. Это было уже в других наших плаваниях. А морской радиосвязи, с помощью которой мы договаривались о свидании у меня посвящено несколько небольших картинок вот, в частности, эта: «У моряков обручальные кольца – это распорные кольца антенн».

 

Обратно в Индийский океан

Итак, вместо плановых трех суток стоянки и сдачи танзанийцев властям информация: «уходим, танзанийцы с нами, возвращаемся в Индийский океан для встречи с советским судном, идущим в Танзанию».

Таким образом, спасение утопающих (терпящих бедствие, приговоренных без суда и следствия к высшей мере) с международной точки зрения во всех смыслах дело не только не особенно благородное, но и экономически крайне вредное для спасителя (я не имею в виду Иисуса).

Помпа по громкой связи объявил о занятиях по специальности в столовой команды. Под таким кодовым наименованием организуются разного рода «разборы полетов». Для начала он проинформировал о том, куда идем, зачем, почему.

Действительно идем на встречу с другим нашим судном, которое отработало и собирается домой. Танзанийцев у нас не взяли. Заместитель генерального директора СинСов пообещал нашему капитану выпить бутылку водки из горлышка, если в течение недели у нас их заберут. При этом из сметы партии мы должны будем расплатиться за все эти услуги по содержанию и транспортировке спасенных. Расходы должна будет погасить их родина. Но кому они там нужны?

Когда мы подобрали этих троих, выброшенных с судна, поскольку они оказались зайцами, в 300 милях по курсу терпело бедствие какое-то судно. 14 человек с него снял советский танкер. Один из четырнадцати был танзаниец. Документов не было ни у кого. Спасенный капитан по секрету капитану танкера сообщил, что танзаниец – заяц. Его не нанимали. Работу дали уже на борту. Из Танзании бегут молодые парни. Что это? Бегство от безработицы, о которой говорил один из наших спасенных? Бегство от властей по политическим причинам? Тот же наш разговорчивый говорил, что его в Танзании встретят с наручниками. Могут ли они быть политическими беглецами? Скорее безнадежность, безработица.

После Сингапура мы должны были идти на острова Фиджи в столицу республики Суву, куда и нацелились.

Снова Малаккский пролив, дальше Андаманское море и широкий Индийский океан. Еще через несколько суток встреча с советским судном, тоже ведущим «войну за раздел Мирового океана», передача нашего «улова» уже больше десятка дней одетого в нашу тропическую форму – белые рубахи и бежевые шорты.

Из русской классической литературы, рекомендованной для учащихся средней советской школы, вспоминается рассказ «Максимка» (не помню точно автора, но кажется, Новиков-Прибой). Там описана ситуация, как подросток негритенок попал на русский военный корабль, совершавший дальнее (может быть, даже кругосветное) плавание. На этом корабле он получил вполне русское имя Максимка, прошел моря и океаны и прибыл в русский порт в форме матроса. Так в Российской империи появился следующий после Арапа Петра Великого чернокожий подданный Его Императорского Величества. Думаю, что наши спасенные тоже могли бы принять советское гражданство и стать вполне адекватными судовыми мотористами.

Итак, мы снова в Индийском океане. Однообразие перехода нарушается то выдачей тропического довольствия – вина, то подготовкой к переходу Экватора, то переборкой гнилой картошки. Вино нам дают не по стакану в день, не по бутылке в три дня. Нам дают оптом. В прошлый раз было по пять бутылок ркацители, в этот раз дали по 12 чего-то румынского (?). Даже очень усидчивому пивцу столько за раз не осилить. Да, а бананово-лимонном Сингапуре к этому вину приобрели довольно большое количество фруктов. Апельсины вполне приличные. Закусывать ими удобно. Арбузы – это конечно не закусь, но сингапурские арбузы стоят пары слов. Они совершенно без косточек. Изредка встречаются мелкие явно недоразвитые зернышки, но настоящих семян, которые должны быть в каждом фрукте, в каждой ягоде (а арбуз, с точки зрения строения плода, ягода). Арбуз сладкий, а семечек нет. Я даже высказал предположение, что это не бахчевая культура, а синтетика. Но сладко. Бананы, как сказал кто-то из бывалых, кормовые, зеленые, вяжущие, чистить приходится ножом.

Это только лет через 25 бананы на рынках Краснодарского края стали сладкими, и я пришел к выводу, что это лучшая в мире закусь к любым спиртным напиткам. К выводу я пришел, правда, в своих дальних плаваниях, но не сразу, по крайней мере, далеко не сразу после первого выхода из порта Сингапура. А тут на всех леерах, на специально натянутых фалах пришлось бананы развесить для дозревания. Ананасы – это большие шишки, не имеющие ничего общего с представлениями Игоря Северянина, который писал, что «ананасы в шампанском удивительно вкусно». Шампанского нет. Проверить невозможно. Без шампанского есть можно, но кисловато. Знатоки на лесках развесили их тоже для дозревания.

 

Экватор

Другое серьезное развлечение – переход Экватора. Готовиться к этому событию начали еще до захода в Сингапур. Ребята из машинной команды изготовили бронзовый ключ от Экватора, трезубец и корону для Нептуна, секиры для стражников. Из чего-то мягкого соорудили хвост для русалки. Пираты и черти готовили свои костюмы сами. Они же месили отработанное масло с сажей из выхлопных труб и еще какой-то пакостью.

По сведению гидрографов нулевую широту мы пересекли часов в 5 утра, но в такое время Нептун отдыхает, набирается сил на целый следующий день.

В 7 часов началась окончательная подготовка. Приволокли подмостки для Нептуна со свитой, колоду для рубки мяса украсили лентой с надписью «Экватор», топор для пересечения этого «экватора». Из скальной драги сделали чистилище. Для непосвященных: скальная драга – это массивное металлическое сооружение для отбора проб крепких и скальных горных пород со дна океана. В нашем случае это был каркас в форме параллелепипеда, четыре грани которого выполнены из стального прута и сетки, а две другие – вход и выход. В рабочем состоянии выход заканчивается большим сетчатым мешком, но в это утро драга не была снаряжена до рабочего состояния. Установили драгу так, чтобы сквозь нее можно было пролазить на четвереньках. На верхней стенке (на «потолке») прицепили полоски из мешковины, пропитанные смесью солярки, мазута, сажи. Для чего? Об этом дальше. Из металлического каркаса и брезента прямо над слипом сотворили бассейн. Ну не бассейн, но площадь около 2х3 м при глубине до 1,5 ми. Этого посреди океана для купания вполне достаточно. И вот первый помощник капитана (или помполит, или помпа, или, как говорят служащие СинСов и других подобных организаций в разных странах, комиссар) объявил о прибытии царя морского Нептуна.

Вообще говоря, помполит – это массовик-затейник и немножечко старший пионервожатый. Для чего он нужен в коллективе взрослых вполне ответственных людей не понимаю. На судне конкретные специалисты. Кроме капитана опыт административной работы есть у многих. Опыт  общественной (партийной, комсомольской, профсоюзной) работы у кого больший, у кого меньший, но есть практически у всех. Политическая грамотность наша проверена в горкоме (бывали случаи, когда некоторых признавали недостаточно грамотными и не выпускали за рубеж). У нас на борту три кандидата наук. Это значит, что они сдали специальный экзамен по марксистско-ленинской философии. А еще пара-тройка не кандидатов, но тоже сдавших этот экзамен (на всякий случай). А вообще-то научно-исследовательский флот СССР представлен далеко не только нашими судами Министерства геологии. Существенно более серьезный флот у Академии Наук. А на тех судах бывает одновременно до трех академиков, человек пять докторов-профессоров географических, геолого-минералогических, химических, биологических наук. Среди них бывают официальные консультанты разного рода правительственных структур. У них тоже есть помполиты. С моей ернической точки зрения на эту роль мог бы сгодиться академик Кедрин. Он бы и проводил политико-просветительскую «работу среди населения». Пастырь должен знать больше и понимать глубже обучаемых. В рыболовецком флоте уже давно помполиты не первые помощники капитанов, а члены экипажей, стоящие вахты, но выполняющие воспитательные функции за некоторую доплату.

Это рассуждение о первых помощниках капитанов, как легко догадается читатель, относится к временам развитого социализма. Это просто длинная цитата из дневника 1982 года. Но в дневнике неизбежны еще многочисленные упоминания о помпах. Вообще говоря, русский, а до недавнего прошлого весь советский народ, очень любит разные, зачастую просто парадные, должности с красивыми названиями. В каждой организации человек из 300 обязательно есть старший инженер по труду, заместитель главного инженера по охране труда и технике безопасности, инженер по социалистическому соревнованию. А что такое инженер? Цитировать приходится по памяти из книжки с примерным названием «Экономика инженерного труда». Инженер это разработчик технических средств и технологий. В семидесятые годы мне попалась книга, выпущенная к тридцатилетию товарищества Нобель (это дореволюционные владельцы бакинских и челекенских нефтепромыслов). Значит, издана она было в первые годы 20 века. Книга прекрасно иллюстрирована. Запали мне в душу две подрисуночные подписи: «Рабочий анализирует нефть» и «Татарин отбирает пробу нефти». Сегодня эти подписи выглядели бы несколько по-другому. Например: «Профессор анализирует», «старший инженер отбирает».

Но я увлекся отступлением. Вперед на Экватор.

Нептун (стармех – старший механик или по-судовому Дед) со свитой появился на палубе и потребовал капитана. Капитан вышел в сопровождении буфетчицы, вооруженной подносом с бутылкой водки и единственным фужером. Капитан налил и подал Нептуну. Тот приложился. Я подумал, что пить надо до дна и посочувствовал Нептуну, но он только приложился. Нептун выяснил у капитана, куда и зачем идет судно. Затем красивого капитана грязные черти схватили и бросили в купель. Туда же полетел начальник экспедиции. Тех, кто шел через Экватор впервые, пропускали через чистилище. Пощадили только женщин. Каждому новообращенному на филейную часть ставили печать ОТК Нептуна. В качестве «чернил» использовалась та же смесь отработанного машинного масла с сажей. Вылезающих из купели виночерпий поил вином. А некоторым от щедрот наливал дважды, за что был казнен Нептуном – его тоже пропустили по полной программе, как новичка.

Такой праздник хорош в существенно меньшем экипаже, особенно, когда новичков не более полутора десятков. В нашем случае процесс затянулся. К концу чтения судовой роли (вызывания новичков) стало скучновато. Поэтому виночерпий для поддержания тонуса чертей, свиты и самого Нептуна делает небольшой перерыв в угощении новичков и угощает основных участников.

Где-то в начале второй половины крещения кто-то обратил внимание на улыбающихся на шлюпочной палубе негров. Первого черти пригласили с возможной для них галантностью, двух других схватили и проволокли по полной программе с чистилищем, печатями и вином. По-моему, чистить негров в чистилище – переводить продукт. Они какими были, такими и остались.

К концу следующего дня с неграми мы простились – пересадили их на такое же судно, которое закончило работу в Индийском океане и идет в порт приписки Одессу с заходом в столицу Танзании Дар-эс-Салам. В Танзании (по информации от коллег с советского судна) местные власти арестовали парней и увели уже без рубах и шортов (раздели), но в наручниках. Превратности судьбы!

 

Немного о работе и о правилах жизни (Законы Паркинсона)

По проекту, который был составлен, обсужден, защищен и утвержден дома и в Министерстве геологии СССР, через несколько дней мы должны начать получать данные о геологическом строении и полезных ископаемых в одном из районов северо-восточной четверти Тихого океана. Фактически же мы сейчас дальше от этого района, чем были, когда гуляли по Сингапуру. Все подготовительные работы закончены. Началось нудное однообразное безделье у всего экспедиционного состава. Во имя борьбы с бездельем начальство предложило провести тренировочную имитацию работ с включением всего оборудования. В результате вышла из строя ваерная (наша основная) лебедка, которая предназначена для длительной работы в относительно постоянном режиме. Эти лебедки не любят быстрых переключений с майна на вира. Экспедиционный состав (нет смысла искать конкретного виновника) лебедку сжег и успокоился. СЭМу же работы добавилось.

 

Как-то за участие в выставке художников-любителей я получил в подарок альбом репродукций Мавриной «Пути-дороги». Нарочито набросочный стиль, пренебрежение формальными правилами, броски от детского рисунка в ярких красках до тонкой мастерской проработки. Я ведь тоже практически постоянно в пути. В любом пути со мной ящик красок, кистей, других материалов инструментов – этюдник. Любая остановка – это попытка что-нибудь слепить (сляпать). Перефразируя известную формулу Ю.Олеши, я для себя определил: ни дня без мазка или, хотя бы, штриха. Тут я начал экспериментировать. Рисунок, по результату похожий на технику тушь-перо, выполненный чем-то вроде шариковой авторучки с несмываемыми чернилами, комбинировал  (подцвечивал) акварелью. Я почувствовал себя свободнее. Вообще в жизни интересен уход от освоенного. Не случайно Паркинсон в своих «Законах Паркинсона» рекомендует каждые пять – семь лет менять направление деятельности. Русский вариант этого закона рекомендует с такой же частотой менять цвет волос, стиль одежды, обои в комнате. Значит, это закон следует именовать по принципу закона Ломоносова-Лавуазье законом Паркинсона – Советских Женщин. Иногда рекомендуется (и часто реализуется) менять жен (мужей), что особенно широко развито в богеме.

К началу нынешнего плавания я жил примерно в рамках этого закона. Сначала пару лет я проработал маршрутным рабочим и оператором магнитометра. Потом пять лет изучал основы геологии в университете с отвлечениями на уборку целинного урожая в Казахстане и производственные практики. Отвлечения на практики можно не считать. Хотя одна практика была на Украине, когда я работал коллектором на самоходной буровой установке: выбирал точку бурения с учетом минимизации потрав посевов, сокращения расстояния до воды (рек, озер, прудов), необходимой для промывки скважин. Другая – в Таджикистане от Амударьи до склонов Памира, где я выполнял самостоятельные маршруты. Получив диплом о высшем геологическом образовании, поехал по распределению в Башкирию, где «с честью» отработал «курс молодого бойца» (молодого специалиста) на Урале в областях развития палеозойских зеленокаменных пород в течение трех с половиной лет. А потом я стал морским геологом. Работал на Каспии, в Черном и Азовском морях. В то время я занимался нефтяными и газовыми проблемами. Так что в юности и ранней молодости у меня с соблюдением закона Паркинсона был практически полный порядок. А теперь я рудник, хотя о рудных проблемах что-то приходится вспоминать только из университетского курса.

Идти за пределы познанного пока рано. Проблемы перехода я уже освоил, а вот чего-то нового в вопросах своей специальности, в геологии, пока не встретил, еще не начал выяснять детали устройства океана. Принцип этого выяснения я примерно представляю себе, но как это все будет в реальности, пока не ясно.

Все-таки в сторону Тихого океана

И пошли мы в обход Индонезии (островов Суматра, Ява и множества то крупных, то мелких и очень мелких островов), но за пределами двухсотмильной зоны в Тиморское и дальше в Арафурское море, через Торресов пролив к Большому Барьерному рифу – естественной границе Индийского и Тихого океанов.

Мой самый молодой коллега геолог спасается от серости познанного светом познания способов перезаписи магнитофонных кассет. В Сингапуре этих игрушек (магнитофонов, кассет к ним) накупил весь пароход. Он обставился тремя аппаратами и сосредоточенно щелкает кнопками. В очках, в наушниках, в окружении черных и серебристых ящиков он похож на исследователя сигналов из Космоса, на фантастического гидроакустика, на шпиона. На гидроакустика он смахивает потому, что пару минут назад записал шум моря за иллюминатором на кассету главного геолога экспедиции, где до недавнего прошлого была записана какая-то музыка. Он расстроен и мрачен. Он просит меня не отвлекать его. Природная вежливость и ленинградская (он недавний выпускник Ленинградского горного института) воспитанность не позволяет ему выражать свою досаду в более крутых выражениях.

Проходим мелководные кораллово-акуловые моря Тиморское и Арафурское. Когда перебрались из одного в другое, не обратил внимания. Знаю только, что машиной команде понадобилась остановка для профилактики. В этой связи личный состав кроме машины, свободный от вахт, освободился так или иначе от работ и начал подготовку к банке (к стоянке на якоре). Изготовил сетку для ломки кораллов, подготовил крючки для ловли акул. Наконец, банка.

– Боцман! Отдать якорь!

Глубина 30 метров. Несколько заметов сети для ломания кораллов результатов не дали. Попалась пара сильно окатанных обломков кораллов, да пучок интересных растений. Они пестрые красно-коричнево-зеленые. Состоят из цепочек изометричных многогранников.

Основная часть мореплавателей при акулах. И процесс ловли и, главное, эффект спасения почти пойманной акулы прекрасно описал Конецкий. Тут у него все без дураков. А вот человек в этой обстановке интересен. У большинства серьезный азарт лова. Вот рыба потянула. Одни рыболовы в этих случаях лихорадочно дергают снасть. Быстро перебирая руками, тянут обманутую рыбу к борту или к слипу (кто где пристроился). Нервничают. Пока акула, хоть и на крючке, но в воде она сопротивляется не особенно активно. Но вот она ощутила своей наждачной кожей металл слипа и стала пружинисто рваться. У лихорадочно выбирающих снасть, в эти моменты рыба обычно срывается и уходит. Значительно больше везет хладнокровным истребителям живого. Они даже на слипе или вертикальной поверхности борта умудряются гасить акулью пружинистость. Акула на палубе. Собственно, для чего? Говорят, в китайской кухне есть множество блюд из акулы. У нас же на палубе появляется пышная дама – главный кок (по судовой роли старший повар). Посмотрела на пойманную акулу, сфотографировалась на фоне улова и заявила:

– На камбузе чтобы я этой гадости не видала!

– Ладно. Ты нам дай только сковороду.

– Нет! – и гордо удалилась.

 

Еще в Тиморском море я по своей неосведомленности решил, что судно заложило какой-то непонятный вираж. Я с детства знаю, что Солнце восходит на востоке. В нашем случае где-то далеко впереди носа судна. Заходит оно на западе, т.е. за кормой. Где же оно должно находиться в полдень? Для простого русского, украинского, казахского, китайского, соединено-штатского человека на юге. В нашем случае, а мы идем почти строго на восток, по правому борту. А оно в Тиморском море в полдень оказалось слева. Оказывается на десятом – двенадцатом градусе южной широты все не так, «как у людей». Потом мне много раз приходилось бывать по ту сторону Экватора и все воспринималось естественно, но первое впечатление сохранилось.

 

Вчера работала наша судовая библиотека. Случайно наткнулся на книжку Риммы Канделаки из двух повестей «Бродил художник по городу» о Нико Пиросмани и «Швейцар из кафе Унион» о Вано Ходжабегове.

О Пиросмани сейчас кое-что знают все. Этому способствовала известная песня «Миллион алых роз» в исполнении Пугачевой. В повести  Канделаки он буквально ожил. Читаешь и видишь этого бродячего не очень грамотного маляра с ведром, кистями и большой душой. Ведь его признали при жизни. О нем писали во Франции. С ним искали встреч. А он оставался бродячим нищим маляром, расписывающим духаны за еду. Сколько репродукций иллюстрируют повесть! Вернее, история скольких его произведений описана в повести. Интересно она пишет о конце жизни Пиросмани. Он ведь умер в нищете, потерянный коллегами-художниками, растерявший друзей (а ведь у грузин водится, или водилось в старые времена, что каждый встречный – друг), больной. Незнакомые люди выводят его из подвала, где он спасался от ранневесенного холода, на свет, на воздух. А кончается повесть словами (цитирую по памяти): белозубый угольщик, весело посвистывая, приколотил к стене на горбатой улице рабочей окраины Тбилиси далеко видную табличку «улица Пиросмани». Бродя как-то по Тбилиси, видел я табличку с такими же словами. Сводя воедино то свое брожение по Тбилиси с прочитанным, очень ярко представил себе и истоки, и очень своеобразный стиль творчества. Грузия не может  не рождать самобытностей. Правда, последняя серия самобытностей объявилась в начале 21 века, которая галстуки кушает.

А вот Вано Ходжибегов для меня просто открытие. Я никогда раньше не встречался с его работами. Это тоже самоучка. Или самородок. Он не учился. Он рисовал. Рисовал по памяти, по воображению. Техника – только бумага–карандаш. И при этом даже в книжном воспроизведении в его рисунках есть и воздушная и линейная перспектива. Рисунки всегда прекрасно скомпонованы, веселы, зачастую злы, очень динамичны. Рассматривая его работы, я невольно стал сравнивать их с рисунками других авторов, из тех, чьи репродукции были у меня в каюте. Я положил рисунки Ходжибегова рядом с репродукциями рисунков других художников. Попытался сравнить в частности танец «Карачохели» Ходжибегова и «Танец с бандерильями» Пикассо. У Ходжибегова страсть, экспрессия, а у Пикассо статика.

Лучше не учиться, как Ходжибегов, чем учится плохо или плохому. Во всяком случае, не учиться у Пикассо.

 

На подходе к Торресову проливу на борт поднялся лоцман – специалист по проводке судов через Большой Барьерный риф. Тем же катером к следующему за нами судну была доставлена женщина-лоцман.

Надо отдать Британскому Содружеству Наций должное в том, что женщина там более равноправна, чем в Союзе, У руля Содружества королева, в будущее метрополию ведет дама-президент, мимо рифов и мелей севера Австралии помогает пройти судам женщина-лоцман чуть старше бальзаковского возраста. У нас, правде есть Чайка – космонавт Терешкова. А в части приобретения морских профессий пока напряженка. Девушкам пора устраивать демонстрации протеста под окнами ЛВИМУ и других мореходок.

  На траверзе порта Йорк я долго вглядывался вдаль, но вынужден был отметить, что ни кенгуру, ни коала не видно.

Подошли к Новогвинейскому порту Морсби. Наш седой поджарый проводник (лоцман) по штормтрапу спустился в лоцманский катер, приветливо помахал оттуда и пошел то ли дожидаться встречного судна, то ли самолета домой в Австралию.

Капитан уже в Тихом океане рассказал, что лоцман предложил ему показать место, где он (лоцман) в 1947 году посадил свое первое судно на риф. Капитан, как он утверждал, вежливо, но категорично отказался.

Интересны цвета южного побережья Новой Гвинеи. Вдоль всего берега полоска бледно-зеленой воды. Эта полоска по цвету немного похожа на воду Торресова пролива, но она абсолютно несравнима с водой наших внутренних морей, не похожа на воду Индийского океана и его окраинных морей. Эта вдольбереговая светлая полоса отделена от основной части моря белым прибойным буруном. От волно-прибойной зоны до судна вода обычная океанская сине-серого цвета, золотящаяся в отражениях облаков. Так выглядит барьерный (Большой Барьерный) риф и спокойная лагуна за ним при взгляде с океана. Не смотря на свежий до штормового ветер и сильный накат (высота волны метров пять) в лагуне тихо. А светло-зеленый цвет воды в лагуне – это за счет кораллового песка на дне и небольшой глубины.

Остров горист. Гряды гор вглубь острова все более и более высокие, вблизи берега охристые, поросшие редкими деревьями, дальше цвет гор становится пепельным. Берег изрезан мелкими бухтами, в которых местами торчат маленькие, видимо, необитаемые островки. Морсби – странный населенный пункт. Он очень маленький, хотя на мелкомасштабных обзорных картах обозначен как город с населением 100000 человек. Маленькие редко стоящие домики прикреплены к крутому склону горы. По характеру застройки Морсби можно сравнить с Баку, Стамбулом, Туапсе, но там большие дома, четкие улицы, набережные, а тут все существенно скромнее.

Высадив лоцмана, мы пошли на юг, оставив Солнце за кормой. Опять эта нелогичность. Солнце не там, где ему положено быть. Я уже недели две в южном полушарии, но все еще смотрю на это, как на чудо. Геометрию, даже астрономию этого явления я, конечно, понимаю, но не перестаю удивляться тому, что Солнце заблудилось. Странно, но я не встречал описаний этого феномена у наших путешественников. Видимо, у меня что-то не так  развито в оценках наблюдаемого.

Идем почти строго на волну. Килевая качка. Оказывается, что при 100-200 м глубины в Коралловом море вода тоже качается. Брызги от встречных волн летят до верхнего мостика, а это уровень пятого этажа. Интересно при этом ощущение: то почти невесомость, то придавливающая к палубе тяжесть. При килевой качке валяющего с боку на бок воздействия практически нет. Это прерогатива бортовой качки. А тут только ощущение полета и разной плотности субстрата под ногами или под чем-нибудь еще в зависимости от положение в пространстве.

Пока был виден берег, нас сопровождал альбатрос – темная, почти черная очень изящная крупная птица.

Получена радиограмма, что наш плановый заход в порт Сува, на островах Фиджи отменяется. Идем на Соломоновы острова.

 

Глобальная политика и Соломоновы острова

Есть страны большие. Ну, конечно, не такие, как СССР (по площади), или Китай с Индией (по количеству населения). Это США, Мексика, Чили, Турция, Япония. Многомиллионное население, пара другая тысяч километров от границы до границы. А есть страны маленькие. Ну, например, Республика Сейшельские острова, или Фиджи, или Сингапур, или Соломоновы острова (в последнем случае 200 тысяч человек на всю страну). Но они вполне самостоятельны, хотя входят в Британское содружество.

Так вот, о маленьких странах. У нас был плановый заход на Фиджи. Там предстояло пополнить запас топлива, закупить продукты, пару дней отдохнуть. Но только мы вышли из Торресова пролива, как новость. Нас Фиджи не принимает. В чем дело? Третий помощник капитана, полиглот, свободно владеющий английским и испанским и, как он сам говорит, слабо немецким и французским объясняет, послушав разноязычные радиопередачи. На Фиджи состоялись выборы. Россия (с точки зрения всех иностранцев тех лет СССР – это Россия) помогала финансами, правда, не напрямую, а через Индию одной из конкурирующих партий. Партия выборы проиграла. Вследствие локального политического скандальчика советские суда стали там «нон гратами». Пришлось нам выяснять, кто же нас пустит к себе, кто хотя бы даст топлива. Сжалилась над нами Республика Соломоновы Острова. Та самая, где 200 тысяч населения по информации помполита. Прошли остров Реннелл, Сан-Кристобаль. Они рисовались на горизонте интенсивно расчлененными рядами гор. Не спеша подошли к острову Гуадалканал. Пришли мы на рейд порта столицы Хониары (20 тысяч населения).

Остров гористый. Горы крутые, но почти полностью залесенные. Судя по популярной информации первого помощника, поддержанной главным геологом горы эти вулканического происхождения. Вдоль берега тянется выровненная терраса. Вероятно, поднявшийся в результате вертикальных колебательных движений земной коры барьерный риф, а остров в целом – атолл. Если выпустят на берег, проверю. Остров зелен, ярок, с обилием цветущих деревьев. Прямо у береговой линии естественная пальмовая аллея. Под одной купой пальм навес, под навесом организованные дети (наблюдение в бинокль). Впечатление школьного класса без стен. Может быть, и это удастся проверить. Вдоль берега шоссе с левосторонним движением. Машин, учитывая, что постоянного населения в Хониаре 20 тысяч, довольно много.

Порт Хониары непривычно маленький. Ни кранов, ни доков, тишина, как в Анапском или Геленджикском портопункте. Единственное принципиальное отличие – на берегу недалеко от причалов топливные емкости с желтой ракушкой нефтяной компании Shell. У причала стоит польский сухогруз из Гдыни и два маленьких японских рыбака.

У нас на борту гости – портовые власти и моряки с сухогруза. Поляки практически без акцента говорят по-русски. С представителями властей не пересекался. Так и не заметил, когда они ушли.

Ушли и поляки, а через час сухогруз прощально прогудел и покинул порт.

Потом снова появились мало опрятные потомки царя Соломона. Снова пили представительскую водку у капитана. А после ужина железный голос первого помощника, усиленный судовой трансляцией, сообщил, что по решению правительства Соломоновых островов никто из личного состава не будет уволен на берег.

Научно-исследовательские суда, а советские особенно, почему-то подозревают в шпионаже, и постоянно пытаются по мелочи ущемлять личный состав. Правда, этот заход не плановый. Но вообще-то странно. Ведь если мы, допустим, ищем стоянки или «лежанки» подводных лодок, кабели связи, трубопроводы, что с нашим обычным снаряжением делается просто и надежно, лучше уж не пускать наши суда в порты, территориальные воды, а то и в исключительные экономические зоны. Это было бы логичнее. Но тогда, где им бункероваться? Где пополнять запас продуктов? И как отдохнуть от железных стен, железного пола, железного потолка? Правда, стены – переборки покрыты пластиком, имитирующим дерево. Пол – палуба покрыта линолеумом, либо имитирующим паркет, либо зеленым, как зеленая трава. Но даже при всех этих «смягчающих обстоятельствах» это заточение в ограниченном пространстве, звуковом и электрическом (электромагнитом) полях при перманентной качке и постоянной вибрации.

Прогулка моряков дальнего плавания

Для заключенных в колониях обычного режима на суше разрешаются, пусть ограниченная, переписка, изредка встречи с родственниками. Заключенные могут прочитать газету, послушать радио. Мы же забыли шрифт «Правды», позывные «Маяка». Плюс к этому помпа, заботясь о радистах, просит сократить количество частных радиограмм. Мы слишком далеко от своих радиостанций, связь неустойчива. Каждая лишняя радиограмма, лишнее слово – это нагрузка на человека, стучащего ключом. И вот нас, специалистов, призванных изучать геологическое строение, химию, биологию океана, а вовсе не шпионов, даже с теми ограничениями, которые сформулировал первый помощник (бары, рестораны – ни-ни, чужие дамы – ни боже мой), не пускают пройтись по асфальту, по земле, по травке. Я не особенно страдаю от ограниченности пространства и общения. Меня не беспокоит качка (хотя с некоторыми всякое бывает), не раздражают спутники. Я терпелив и выдержан. Единственное, что меня расстраивает – отсутствие воды. Душ раз в несколько дней. За бортом теплый соленый океан, а со лба  течет горячий пот. И нельзя искупаться. А почему? А потому, что пресная вода у нас не просто пресная, а опресненная. Та, про которую: «он выпил воды опресненной, нечистой». И ее не так много, чтобы ежедневный душ мог функционировать, поскольку на стоянке не работает ни один из главных двигателей, которые дают существенно больше, чем малыш-вспомогач. Другим приходится еще хуже: у многих возникла потребность в расходе мышечной энергии. Ведь на современных судах нет необходимости лазать по вантам, ставить паруса, крутить массивный штурвал. И вот с каждым днем все больше народа бегает или ходит по кругу по рабочей палубе. Люди ходят по кругу. Это напоминает картину Ван Гога «Прогулка заключенных». Меня тоже потянуло на «Прогулку моряков дальнего плавания». По возвращении написал ее (правда, с этюда из следующего плавания).   Наутро власти снова на борту. Видимо, капитанская водка понравилась. Привели с собой местных ученых. Те определяют степень «шпионистости» парохода. Прошлись по импровизированным лабораториям, осмотрели пробоотборники, глубоководные фотоустановки. Сейчас ученые и администрация сидят в кают-компании (в каюте капитана не умещаются). Первый помощник снова рассчитывает на возможность увольнения часиков на пять. Главный химик на этом международном рауте представлял нашу науку. Освободившись, рассказал: ученые из местного геологического института удивлены непропорциональностью размеров судна и его оснащенностью. Местные ученые рассказали об американском научном судне – маленьком и напичканном электроникой. Соломоновы ученые пообещали договориться со своим премьер-министром об экскурсии для нас в их институт.

А мы с главным химиком в процессе обсуждения всех соломоновых впечатлений в очередной раз подтвердили старый вывод о том, что советские ученые с помощью кувалды и некоторой матери способны получать результаты не уступающие, а то и превосходящие зарубежные. Мозги иметь надо и традиционное российско-имперское и последовавшее за ним советское образование.

Конечно, свободной практики (разрешения выходить на берег) нам не дали. И у маленьких стран иногда проявляется большая гордость и взаимная оценка «больших братьев». Продуктов тоже не дали, не считая пары тунцов и кучки кокосовых орехов. Их (тунцов)хватило на пару ужинов, а орехи через несколько дней пошли на полдник. Дали топливо. И на том спасибо.

Не смотря ни на что, какие-то впечатления от этой страны у меня остались. Поднимались к нам на борт по парадному трапу пограничники, таможенники, санитарные власти. Таможенники и санитары, естественно, проходили к капитану, а пограничники остались у трапа и на открытых палубах. У сержанта выменял соломоновый доллар на рубль с портретом Ленина. На долларе портрет английской королевы (республика входит в Британское содружество и не отказывается от традиционного с колониальных времен правила оформления монет, как и Австралия, и Новая Зеландия и многие другие). Не единая империя, но вполне уважительное отношение к содружеству, к истории, хотя история – это история захватов и завоеваний.

Внешний рейд, куда мы ушли, отделен от берега белой песчаной косой и закрытой бухтой. Почему коса белая, я разобрался много позже на острове Маэ. Это совершенно другая островная республика, причем в Индийском океане – Республика Сейшельские острова. Пляжный песок на всех этих тропических островах коралловый. Кораллы же в основном далеко не алые, как в песенках про губы красавиц, а белые. Белее пудры на их носах.

За косой и бухтой стройный ряд кокосовых пальм. Стройность таких рядов определяется тем, что орехи выбрасываются на берег прибоем и прорастают. Расстояния же между отдельными растениями (деревьями) определяется необходимой площадью питания. Орех, выброшенный океаном, между двумя уже растущими пальмами не прорастает или, по крайней мере, не вырастает в новое дерево. Природа или Бог регулируют плотность населения, не допуская, в отличие от людей, пробок на улицах, недостатка кислорода или продуктов питания. Правда, непрорастание новых деревьев - это что-то вроде младенческой смертности.

Сквозь ряд пальм проглядывают небольшие домики. Возле домиков поднимаются дымы. То ли костры, то ли что-то вроде летних кухонь южных регионов России, Украины. За рядами домиков и дымов поднимаются возвышенности. Склоны градусов 25. От берега (от столицы) отошла пирога. В ней две человеческие фигурки. Гребут, как на каноэ, короткие весла без уключин. Пирога подошла к косе. Гребцы вылезли, отчерпали воду. Тут уже видно, что это две женские фигурки. Одна в майке и шортах, другая в длинном ярком гогеновском платье. Гогеновским я его называю не потому, что на Соломоновых островах есть модный салон Гогена или имени Гогена, а потому, что это платье и фигура в нем - как с картины Поля Гогена.

Отчерпав воду, они продолжили путь через протоку в косе к нашему судну. Подошли к парадному трапу, попытались подняться. Собственно, поднялись. Но на площадке трапа их встретил замок на границе в виде местного сержанта и нашего вахтенного матроса. Тем не менее, общение состоялось. Это оказались девчонки лет 15-17, абсолютно чернокожие, но, как и писал в свое время Миклухо-Маклай, изучавший антропологические особенности папуасов, с абсолютно европейскими чертами лиц. Ни специфических разрезов глаз, ни каких-то необычных носов или губ. У одной, разве что, волосы мелко вьющиеся, что делает ее похожей на черный одуванчик. Посильнее запудрить и вполне сойдут за европеек, за не самых жгучих, но кучерявых брюнеток. Ну, разве что, платье от Гогена. Время от времени подол этого платья затыкается за резинку трусов, чтобы не мешал. Одна довольно сильно татуирована, но это не показатель отличия папуасов и жителей соседних островов от европейцев. Сегодня каждая, пожалуй, пятая городская девица в той или иной мере разрисована, а то и нашпигована не только серьгами по несколько штук в каждой ушной мочке, но и железками, булавками в губе, в ноздре, в брови. У многих даже пупы украшены. Не то, что у папуасок. Другая – пухленькая, видимо, хорошо кушает.

Наши молодые парни, утомленные длительным отсутствием женского общества, попробовали поухаживать за гостьями. В те времена в моде в Союзе были то ли духи, то ли одеколон «Саша» и «Наташа». Вот они (наши молодые парни) и одарили попуасочек такими подарками. В конце концов, девчонки взяли курс обратно на берег. Одна гребет, другая изучает подарки. Расковыривают коробочки, извлекают флакончики.

И все-таки я был на Соломоновых островах и даже общался с местным населением. Общался с сержантом, у которого выменял соломоновский доллар за советский рубль. Поговорили мы с донкерманом (так называется рабочий, выполняющий бункеровку – закачивающий топлива в наши танки). В результате я знаю, что у него есть дом из трех комнат, получает он 100 соломоновых долларов за две недели. Знаю, что килограмм хлеба стоит 70 центов, масла – полтора доллара, мяса больше двух. Знаю, что этот пролетарий холост потому, что для женитьбы он беден. Узнал, что неделю назад у них бункеровался американский военный корабль. Зною, что он в определенной мере информирован во внешнеполитических вопросах. Он знает, что Фиджи нас не приняли и не любят принимать советские суда. Хотя недавно там побывало судно нашего объединения. А вот Соломоновы острова принимают. Он отметил про себя, что нам безразличен цвет его кожи и это его радует. У американцев не так. Но он прост, как винная бутылка. Он сообщил, что хочет to drink vine, а я have not vine. Мы улыбаемся друг другу.  

Пошли третьи сутки нашей стоянки в порту (или возле) Хониары. Третьи сутки полный штиль. Лишь изредка потягивает легкий вечерний бриз. Море абсолютно гладкое. Небо над рейдом чистое. Только вчера на закате недолго постояли легкие тучки. Постояли и ушли. А над островом постоянная облачность. И над другими видимыми отсюда островами цепочки кучевых облаков.

Вообще, как я заметил еще в Средиземном море, облака собираются над границей моря и суши. А в Малаккском проливе уже наклюнулось у меня обобщение: устойчивые цепочки кучевых облаков – признак границы воды и суши. В этой связи вспоминаю один доклад, произнесенный на какой-то конференции по геотектонике (это такой раздел геологии). Делала доклад москвичка в лучшем бальзаковском возрасте, высокая, стройная, длинноногая, пышноволосая шатенка. Сразу видно – необыкновенно умная. Она занимается геологической расшифровкой космических фотоснимков Земли по акваториям океанов. И вот, на основании цепочек кучевых облаков она решила провести по дну Мирового океана глубинные разломы. Вообще-то с глубинными разломами нередко связан вулканизм, а значит, могут быть и вулканические острова. Но острова бывают и невулканического происхождения, например, Сахалин. Кстати, на докладе один геолог-тектонист, внимательно посмотрев  развешанные материалы, задал вопрос: «а почему над Татарским проливов цепочки облаков? Там ведь ни по каким данным разлом не выделяется». Ответ был вроде: «Исключение».

Нет! Мне бы с этой дамой побеседовать о чем-нибудь серьезном. например, о методе приготовления слоеного теста (это моя кулинарная коронка), о выкройке ее строгого английского костюма (ничего в этом не понимаю), о защите ее диссертации и последующем банкете. Наконец, просто спросить, любит ли она толстых и красивых (цитата из классики) вроде меня. Ей богу, ни слова о тектонике океана, о геологии. Только о серьезном. Поговорили бы о творчестве Гогена, спросил бы ее об отношении к Пикассо. Хорошая женщина!

Подошли к судну на вчерашней пироге коричневые мальчишки. Один даже совсем не курчавый, другой слегка африканоподобный – мелковьющиеся волосы. На кончике спустили им фотографии вчерашних девчонок. Вечером наши фотографы проявили пленки и все напечатали. Юные почтальоны повезли передачу на берег.

После этого пирога вернулась вновь с гребцом наиболее европейского вида и вчерашней пухленькой девчонкой. Они привезли ракушки. С помощью ведра на кончике (на веревке, точнее, на фале) ракушки подняли, в ведро подложили очередной флакон одеколона, еще какую-то парфюмерию и очередные фотографии. Пирога исчезла и вернулась вновь с тремя девчонками – Одуванчиком, Толстушкой и Рыжей. Все трое в гогеновских платьях с заткнутыми в трусы подолами сидели мокрыми попками на днище пироги. На коленях у каждой был мешочек с раковинами. Снова change. Одеколон «Лесной», мыло «Цветочное», крем для бритья «Флорена». Неловкое движение и все трое в воде. Рядом портовый катер. Двух вытащили. Одуванчик оказалась на нашем трапе. Потом Рыжая прыгнула с катера, поймала пирогу, которая, не смотря на потерю экипажа, не перевернулась, взобралась в нее. С верхней палубы в широко открытый      вырез платья мне видна татуировка у нее на грудях. Что изображено, не разобрал, но совершенно отчетливо видел какие-то синие рисунки на молочно-шоколадном теле. Она подгребла к, катеру, забрала Толстушку, подошла к нашему трапу. Одуванчик спрыгнула в лодку. Они тут же занялись изучением продуктов обмена. Коробочки бросают за борт (нарушают международный порядок первой санитарной зоны). Наши ворчат:

– Обезьяны, такие классные коробочки выкидывают.

Мне девицы тоже понравились, хотя я с ними не заигрывал. Решил заступиться.

– Сам ты обезьяна. Это тебе обязательно, чтобы на заднице «Levi’s» было написано. Смотрите, – говорю, – круизный лайнер идет на швартовку. Они тут всяких номеров шанели нанюхались, а вы с «Сашами-Наташами». Для вас они, вроде, обезьяны, а посмотрите, как они на нас глядят и смеются. Думают: вот белые обезьяны – из-за ракушек с пляжа такой ажиотаж устроили.

– Да что они думают, дети солнца?! Им всего лет по 16. Большой белый пароход, веселые экзотические белые парни, к ним куча внимания. Чего еще надо?

– Боцман! Вира якорь! – это уже по громкой связи. Уходим. В общем, так и закончилось мое знакомство с юго-западными островами Тихого океана.

А ведь для будущего сухопутного собеседника я был на Босфоре (в отличие от Есенина), был вблизи Порт-Саида, Суэца, Сокотры, Цейлона видел Индонезию (правда, в туманной дымке). Тратил деньги в Сингапуре (бананово-лимонном по Вертинскому). Рисовал и фотографировал столицу Республики Соломоновы острова (тоже с рейда). А сколько еще экзотики ждет меня! Ведь это только начало. Точно так же я побываю во всех Америках (Южной, Центральной, Северной). Где я только не побываю на своем Большом Белом Пароходе! А в общем я побываю только на своем Пароходе, на Белом, Большом.

Вперед! В Тихий океан!

Хониара справа за кормой. Солнце тоже за кормой только слева. Курс – район работ.

Я что-то много пишу о берегах, которые видел то в бинокль, то невооруженным глазом, о цвете морской воды, как будто это принципиально. Читатель может подумать, что наша кругосветка была исключительно познавательной экскурсией. В какой-то мере для комсомольско-молодежного экипажа это было почти так. В эпоху комсомольской юности работа по специальности была естественным элементом жизни, а все то, чего мы до того не видели, не знали, привлекало внимание, было чем-то вроде «экстримов» первой восьмушки 21 века. На самом деле машинная команда обеспечивала движение судна. И не только. Судно – новострой. Построено на базе БАТ – большого автономного траулера на верфях Николаева (это не владелец; судно построено в эпоху, когда индивидуальных владельцев верфей, «заводов, газет, пароходов» в нашей тогдашней великой державе еще не было; это советское государственное предприятие в украинском городе Николаеве). В помещении бывшего цеха разделки рыбы на переходе к месту «боевых действий за раздел Мира» создается подобие исследовательских лабораторий. Строятся переборки, лабораторные столы, монтируется оборудование, которое вместе с листовым металлом, трубами, пластмассами в огромном количестве было погружено в Геленджике. На судне есть сварочный пост, токарный, фрезерный и еще какие-то новейшие станки. «Реф» - рефрижераторный механик разводит вентиляционную систему к новым (исследовательским) рабочим местам, «Сэм» - старший электромеханик выясняет возможные места подключений энергоемкой исследовательской аппаратуры и монтирует локальные распределительные щиты. Экспедиционный состав значительную часть своей аппаратуры и инструментов погрузил в виде схем на бумаге и всяких транзисторов-резисторов в коробках. На переходе все это постепенно превращалось в приборы и инструменты. В общем, все делалось, начиная с достройки, с приспособления судна к геологоразведочным работам, в авральном режиме. Пожалуй, спокойнее (традиционнее) других жили штурмана, рулевые матросы и служители желудков – повара и буфетчицы (а желудков на старте было много, правда, мало-помалу их количество сокращалось – списывались по состоянию здоровья). К прибытию в Тихий океан потери составили две боевые единицы.

 

Часа полтора спустя все небо в серой монотонной мгле. Только над островами цепочки кучевых облаков, вносящие некоторое тональное разнообразие в спокойную гризайль неба. Океан приобрел синеватый или даже лиловато-серый цвет, в котором резкие разбеленные пятна и рваные полосы создает пятибалльный ветер. Только по правому борту прослеживается яркая светло-зеленая полоска за рифом, как на подходе к порту Морсби в Новой Гвинее.

Пошли мы в Южную (она же Латинская, правда, вместе с южной мексиканской частью Северной и Центральной) Америку. Пока курс на Кальяо, Перу. 

Первая порция брызг влетела в открытый иллюминатор. Пришлось задраить. Ветер в правую скулу, и волна дает о себе знать.

Что судно в море качает, я давно знал. И по Каспию, и по Черному морю. То, что маленькие (малотоннажные) суда, падая с волны, ударяются днищем о воду, как о твердый субстрат, знал. Что они при этом испытывают дрожь, тоже. Теперь я знаю, что и сто четыре с половиной метра длины и 6800 тонн водоизмещения тоже могут так ударяться. После удара по всему корпусу передается сильная вибрация. Иногда новый, всего несколько месяцев назад спущенный на воду, наш большой пароход после такого удара чем-то скрипит. Как, наверное, скрипели деревянные шлюпы и бригантины Лазарева, Беллинсгаузена, Лисянского, Магеллана, Колумба! Там этот скрип был естественнее и отчетливее – дерево и отсутствие гудящих машин.

В судовой библиотеке наткнулся на интересную необычно изданную книжку. «Письма из Италии» П.Д. Корина. Собственно чужие письма меня увлекают мало. Как писал Высоцкий, «я не люблю, когда мои читают письма, заглядывая мне через плечо». Не люблю читать, мне не предназначенного. В книге интересны вступительная статья Кулишова, воспоминания Кориной и иллюстрации, которые начинаются с суперобложки. Я очень мало знал этого художника. По книжным иллюстрациям на меня произвели впечатление его панорамы. Я не помню, есть ли еще у кого-то картины с соотношением вертикального и горизонтального размера 1:8. А как написано небо! Оно очень многоцветно в отличие от множества известных авторов и современных мастеров, очень просветленно. И еще в статье Кориной изложена коринская оценка творчества «величайшего художника Пикассо» в формулировке Эренбурга – «это не живопись». Правда, много лет спустя тот же Корин отметил, что Пикассо – нужный художник. Он, конечно, что-то искал и даже, видимо, находил. Но искать и находить – не одно и то же. В науке, например, объективную истину ищут (или прикидываются, делают вид) тысячи младших, средних, старших и даже главных научных сотрудников, а находят единицы. Пабло Пикассо – один из тысяч. Не заблудись основоположник сюрреализма Сальвадор Дали в политических лабиринтах, знали бы мы еще со времен социалистического реализма, что есть такой «формалистический» художник-авантюрист. Знали бы мы его как великого. И это было бы оправдано. Ведь его рисунок, его колорит, композиционные решения, экспрессия действительно захватывают. Вспомним его текучее время (не помню точного названия, там, в частности, карманные часы текут, как некая вязкая субстанция). У Пикассо по сравнению с Дали «ни кожи, ни рожи». Это порождение моды вроде этикетки на внешней поверхности джинсов. Давайте у «Большевички» (известная швейная фабрика времен развитого социализма) сделаем более яркий лейбл с текстом японскими иероглифами, пришьем его на ширинку, простите, на гульфик, и пошел бы лен с лавсаном по 200 рублей (естественно, тех же старых советских). Так, в связи с серьезной раскруткой, в миллионы долларов (современных, американских) оцениваются творения Пикассо, Малевича и еще довольно многих, но менее масштабных (по уровню рекламы).

Почему я о Пикассо так много? Хотелось бы его понять, как я понял Гогена. Потому, думаю, смотрю все, что можно увидеть. Видел его выставку, по-моему, в Ленинграде в конце семидесятых годов. Сравниваю. Нет, не Пикассо с другими, а Пикассо с Пикассо. Видел я вживую его «Нищего еврея с мальчиком». Эта картина впечатляет, хотя при желании, рассматривая ее, можно цепляться к анатомии, которая местами нереальна. А вот «Плачущую женщину» лучше было бы не писать вообще. Я люблю далеко не всех женщин, но «Плачущая» вызывает что-то вроде отвращения, хотя внешне львиная доля женщин, если не прекрасна, то, хотя бы, привлекательна. Если тебе захотелось изобразить свое отрицательное отношение к женщине вообще, а, тем более, к конкретным ее сторонам, учись у Битструпа. Он ведь тоже не всех любит. Правда, для этого талант нужен.

Был в моей жизни период, когда все женщины казались мне простой комбинацией пищевода и прямой кишки. Все они вызывали у меня, если не отвращение, то какие-то малоприятные эмоции. Но даже если бы я ежедневно писал по прямой кишке, столько уродства, как создал Пикассо, у меня бы не получилось. А ведь он только женат был не то четыре, не то пять раз, не считая разных мелких и крупных увлечений. То есть он, наверное, больше любил, чем презирал женщин. А вот изобразить любимых, даже условно, он не мог. Ну да черт с ним.

У нас в южном полушарии зима, сезон дождей. Небо мрачное, серое. В разрывах облаков временами густо синий кобальт неба. Время от времени мелко моросящие тропические ливни, туманы. Сегодня снова опытные работы. Лежим в дрейфе. Немного погодя мне на корму. Мой юный друг и соратник уже там. А море против вчерашнего успокоилось. Вообще с моей точки зрения опытные работы – это  самое неинтересное в общем комплексе работ по изучению геологического строения и полезных ископаемых дна океана. Это что-то вроде разучивания гамм или рисования простейших гипсов (куба, пирамиды, шара). Но без этого нельзя, хотя это противно. Особенно когда это длится 14 часов подряд, как сегодня. Сегодня мы на разных скоростях опускаем и поднимаем разные забортные инструменты и приборы.

Полдник в этот день экзотический. Долгосрочным меню были запланированы кофейный напиток из отборных сортов отечественных желудей и пирожки с рисом и яйцами. Нам же вместо этого выдали по паре кокосовых орехов. Очень многим достались нечищеные орехи, одетые в мочально-веревочный эквивалент мякоти плода костянки. Мне, правда, сначала достались два чищеных, но я, в целях наиболее полного познания экзотики поменял один чищеный на естественный. Чистка такого ореха для евроазиатских рук советского человека начала восьмидесятых годов прошлого века требует 10-15 минут. Если вам будут предлагать на выбор чищенные и натуральные, берите чищенные. В верхней части очищенного ядра, собственно ореха, рельефная морда: два глубоко запавших глаза и круглый рот. Рот легко протыкается любой железкой. Я проткнул ножницами. Из дырки потекла жидкость, по внешнему виду  напоминающая сыворотку из-под простокваши, водянистая, мутноватая. Из каждого ореха я нацедил по пиале этой жидкости, так называемого кокосового молока. Затем орех надо как-то разбить. В тех южных странах, где кокосы произрастают, люди имеют специальные инструменты. В Мексике, например, это мачете – большие тяжелые ножи типа средневековых мечей, которыми отрубается небольшой верхний сегмент ореха еще до обдирания верхней волокнистой несъедобной части. Мы же в этих местах гости, причем незваные. Мачете у нас нет. Но талант русского умельца простирается и в тропики южного полушария. Самый молодой геолог оказался в числе самых талантливых не только в вопросах геологии, но и в разделке кокосов. После десятиминутного отсутствия он вернулся в каюту с гордым видом и с идеально расколотым орехом.

– Как?

– Одним ударом, но есть маленькая хитрость. Сначала я долго бил по образующей, а он пружинит и не колется. Тогда я ударил его поперек, и он с первого удара треснул. А бил о выступ между рыбинцами. (В помещениях, где нет привычных палуб, но возможно большое количество воды, эквивалент пола – железные решетки – рыбинцы, которые укладываются на соответствующих каркасах.)

В советской Евразии эту экзотику – орехи – пилят ножовкой для металла. Мы уже было собрались в мастерскую, но оказалось это лишним. Немного погодя я видел уже довольно много вскрытых таким способом орехов и даже сам один расколол.

Твердая съедобная составляющая ореха по вкусу напоминает фундук, но значительно более жесткая и грубая. Чтобы ее извлечь, а она намертво прикреплена к несъедобной части (своеобразной лушпайке), необходим очередной инструмент типа стамески, в крайнем случае, ножа. У кого есть кокос? Приятного аппетита.

Вообще говоря, наша тропическая экзотическая жизнь какая-то странная. Ведь, как говорят, пьяному ежику ясно, что если у тебя есть апельсин (или обычное яблока), его надо отдать ребенку. Если у тебя пока нет детей, или они где-нибудь в пионерском лагере, или ты сам покинул родные места (поехал в командировку), угости подругу, пусть даже случайную. Мы же, воплощенная питекантропия, едим бананы, ананасы, арбузы без косточек, апельсины, кокосы.

Снова мутно-серый день. От зенита до горизонта во все стороны синевато-серые сплошные облака, периодически моросящий дождь. Океан спокоен и тоже мрачно сер. Только едва уловимые коричневатые и лиловатые оттенки на переднем плане. Вообще Тихий океан пока мрачнее своего Индийского соседа. Там все было значительно ярче. В Тихом краски разнообразятся только вблизи островов. Там разноцветные кучевые облака вдоль берегов. Сами острова, если они вдали, вносят довольно яркую синь, а если вблизи – пеструю зелень. Очень ярко смотрятся лагуны, отделенные от океана рифами. А восходы и закаты менее выразительны. Снова пропали встречные суда, как было в Индийском между Малаккским проливом и Тиморским морем.

Оказывается, ветер просто менял направление, поэтому было относительно спокойно. Сегодня ветер до 6 баллов поднял приличную волну. И волна и ветер строго в корму. С середины дня начали просматриваться впереди по курсу на фоне общей серости цепочка кучевых облаков. Я, грешным делом, подумал, что неправ был в оценке идей московской космической геологини, но, придя на полдник, глянул из кают-компании за левый борт. А там низкий-низкий, плоский-плоский остров, покрытый густым лесом. Спрашиваю старшего гидрографа, что это. Отвечает: острова Гильберта. Значит, наблюдение и вывод были правильными. А уж эти плоские рифовые клочки суши никак не связаны с вулканической деятельностью и, соответственно, с глубинными разломами.

Острова Гильберта – это снова почти Экватор.

Последние три дня на судне сплошные инструктажи и очередной внеочередной прием экзаменов по технике безопасности. Несколько дней назад в Индийском океане на одном из белых пароходов нашей отрасли науки и производства при палубных работах матрос сильно травмировал глаза (формулировка из официальной радиограммы). И вот началось! Ходить только в ботинках на коже! Ни в коем случае не ходить в тапочках на резине! Надевать носки обязательно! (обычно туфли и носки я надеваю при походе в кают-компанию на прием пищи). Сдавать экзамены! Расписываться в получении инструктажей по безопасным приемам труда! И тут вдруг… на нашем большом белом пароходе приборист электронщик ломает палец левой руки, а начальник отряда забывает составить акт о несчастном случае на производстве. Скандал! Снова инструктажи.

Вообще нас все время в чем-нибудь инструктируют. Например, сегодня главный геолог собрал геологическую службу в составе двух старших геологов, геолога (геологини) с опытом работ в малом плавании на Каспии и в Черном море и двух геологов, в море не работавших. В течение сорока минут он рассказывал нам, что в какой журнал документации следует писать. Как записывать, изучим завтра.

Наутро та же серость, тот же попутный ветер балла в четыре, та же пустынность. Ни кораблей, ни китов, ни акул. Даже летучие рыбки и те редки. А к обеду снова появились кучевые облака над горизонтом. Работающий с нами по приглашению биохимик из института биологии, с приличным опытом работ в океане, вышел на рабочую палубу и закрутил головой. «Странно, - говорит – облака есть, а островов не видно. Этот биолог никогда не разглядывал океан из Космоса, но в своих прежних походах установил для себя связь кучевых облаков с островами. Да, необыкновенно красивая и ученая москвичка доклад докладывала про облака над глубинными разломами.

Снова дожди. Палубные работы прекращены. Тем более, что ботинок на коже, а также на резине, кожзаменителе, каучуке, микропоре найти не удалось. Нашли только всеми подписанный и утвержденный акт готовности.

Сегодня первого сентября в 14 часов 48 минут наш большой белый пароход прошел точку с координатами 0° широты, 180° долготы. Как следствие, он попал в родное северное полушарие, но во вчерашний день.

Моя младшая дочь с утра была именинницей. Вот если бы она была с нами, праздновала бы с подъема до 14, немножко отдохнула бы и праздновала бы еще целый день до отбоя. Нам такое удвоение дня за то, что время торопили, сутки сокращали. Вот и досокращались до вчерашнего дня.

Прошло чуть больше полутора месяцев с момента нашего выхода из порта Новороссийска. Простужен, как и многие другие. Все из-за кондишенов, как на англоязычный манер называются кондиционеры, или простудильников, как называл их я еще дома. На рабочей палубе около 30°, в помещениях не более 18. На пределе нервы. То же и у моего юного коллеги. Хоть бы выпить, чего. Но последняя выдача тропического довольствия была достаточно давно, а склад напитков пуст, не считая представительских. Представительские (коньяк, водка) где-то еще хранятся, но формально они существуют для приемов представителей властей и нам не положены ни под каким видом. Разве что, за какие-нибудь заслуги. Можно пытаться выпросить, но я не могу доходить до этого. К черту! Начинаю ощущать что-то вроде сердца. Где-то в груди слева. Хотя может быть это от кашля.

Я думал, нужна ли эта часть дневника читателю, более широкому, чем я сам. Пролистал в памяти последующие свои дальние плавания. Подумал и решил. Пожалуй, есть смысл и в этой записи. Хотя бы потому, что для меня в то время это показалось каким-то непонятным проявлением слабости. Даже запись была начата словами «этого, наверное, вообще никому не читать». А позже, уже в следующем плавании судовой врач со ссылками на специальную медицинскую литературу, листая одну из таких книг, рассказал мне, что такое состояние типично для очень многих мореплавателей в середине второго месяца плавания.

А еще позже я сумел многократно убедиться, что сорок пятые сутки плавания – это время ослабления внимания, время разных чрезвычайных происшествий, немотивированных ссор. От полученной информации полегчало, но это было через год после возвращения. Как-то в таком рейсе в течение одного дня трижды по громкой связи вызывали доктора к месту происшествия. Повар серьезно повредил руку. Токарь распорол руку резцом. Геолог не вписался в проем двери. Ему пришлось штопать уже не руку, как другим пострадавшим, а голову. Сорок пятые сутки – это нередко грустная дата, даже если все обходится без травм. На эту тему я  многими годами позже, но тоже в грусти, написал небольшую картинку, которая так и называется «Сорок пятые сутки». Неадекватность состояния героя, думаю, понятна любому моряку с некоторым стажем (цензом, как это положено называть) плавания.

45-е сутки рейса

В северном полушарии однообразная серость неба и океана сменилась яркими необычными красками. Пару дней назад, например, небо было желтым почти как цыпленок, причем не на восходе или закате, а целый день. Менялись только яркость и оттенки. А по этому желтому небу были беспорядочно разбросаны обрывки разноцветных облаков. Они были от бледных зеленовато-голубых до темных серо-синих, иногда даже с фиолетовым оттенком. Потом дня два подряд небо было нежно голубым у горизонта и необыкновенно плотным синим в зените. От самого горизонта громоздились белые кучевые облака, перечеркнутые кое-где серо-фиолетовыми штрихами слоистых облаков. К вечеру белые облака расцвели охрой и кадмием.

Казалось, что подготовительные работы давно закончились. Но тут главный геолог вдруг вспомнил, что не готовы тралы. Только закончили монтаж тралов, он же обнаружил, что нет инструмента для определения угла, под которым трос с инструментом входит в воду.

Инструмент, как я себе его представил, довольно примитивный. Ладно, - говорю –  есть идея. Давай сделаю, но нужна проволока пятерка-шестерка (это миллиметры ее толщины). Подсказывают: есть, даже нержавейка. В трюме. Лезу. Где она? Оказалось, мне велено взять вешалки – «плечики» для пиджаков примерно 70 размера. По факту – для водолазных гидрокомбинезонов. Они стали неликвидами, поскольку на борту нет ни комбинезонов, ни другого водолазного снаряжения, ни действующих водолазов, ни задач для подводных работ.

Поработал зубилом и молотком. Обрубки оказались коротковатыми. Сходил к сварщику. Тот встык сварил куски нужной длины. Инструмент почти готов. Осталось разграфить шкалу.

А в результате все при деле. И те, кто пруток нержавеющий тянул, и кто из него вешалки гнул-варил, и мы со сварщиком. А над всеми нами сколько надо директоров, их заместителей по разным вопросам, бухгалтеров, снабженцев! Все при деле.

Моряк и писатель Виктор Конецкий писал, что в море приходится пить с самым приятным собутыльником – собственным отражением в зеркале. Это, прежде всего, безопасно – никакой помполит не испортит биографию. Ну и «с другом не будет драки, если у вас, если у вас, если у вас друга нет». Но даже для питья с отражением в зеркале надо иметь не только зеркало, но и то, что можно пить с отражением. Мне с этим собутыльником удается пить только чай. В кучете еще лежат домашние запасы, да в Сингапуре купил «Lipton yellowy liable tea». Чайник есть. Кипятильник, не смотря на строгое требование сдать его, пока у меня есть. А вот насчет спиртного ужасно туго, особенно крепкого.

А вот позавчера главный химик устроил маленький банкетик: разбавил пол-литра лабораторного спирта и пригласил меня и биолога-биохимика. Прекрасно посидели! Правда, вчера главный химик проснулся к полднику, а биолог только к ужину вышел из каюты. Мне же проще. После выпитого я встаю, как обычно. Не перестаю удивляться тем, у кого голова болит. Как она может болеть? Ведь это же кость.

Вчера снова были опытные работы. Спускали фотокамеры и дночерпатели. Делали это в условиях, в которых использование таких устройств в принципе очень сложно, особенно, когда команда еще совершенно не обкатана – практически никакого опыта работы даже в идеальных условиях. А в нашем случае за час дрейфа глубина под судном изменилась на 1800 метров. Это значит, что инструменты опускали на достаточно крутой склон не менее 30 градусов, да еще и с какими-нибудь локальными осложнениями. Естественно, они не срабатывали. Мы, два старших геолога, пытались уговорить главного, не валять дурака, и не тратить время. Все впустую. Может, идея принадлежит еще кому-то из руководства? Тогда какую цель автор распоряжения преследует? Хочет потерять оборудование или его обуяла искренняя исследовательская страсть, умноженная на недостаток знаний?

Вообще-то я сам бывал троечником, но, как правило, «твердым». Меня временами буквально преследовали тройки по математике, английскому, историям, включая историю КПСС. В последнее время я начинаю тихо ненавидеть «мягких» троечников.

Конечно, примеры некорректного использования океанологических инструментов не всем понятны. А вот пример из жизни главного кока (кокши), дамы тридцати трех лет. В меню (за ее подписью) указано: «суп-лапша домашняя на курином бульоне». К этому супу сделана луковая зажарка на маргарине. Откройте любой учебник кулинарии. Там черным по белому написано, что куриный бульон с лапшой не нуждается в заправках. Лук в него кладется в сыром виде в момент закипания. Или ее же кулинарный шедевр – к отварному языку подлива из лука, муки и томатной пасты. Так быть не может, но «мягкие» троечники, к сожалению, этого не знают.

Все по тому же на удивление спокойному океану подходим к району основных работ. И чем мы ближе к своему главному делу, тем больше всплывает недоделок. Это связано с недостатком опыта у большинства исполнителей. До сих пор ничего вразумительного не дала глубоководная фотоустановка, все еще продолжается модернизация дночерпателя Петерсона (Петерсон жил и работал преимущественно в прошлом 19 веке, а в 20 его устройство совершенствовали специалисты Института океанологии им. П.П. Ширшова АН СССР). В моем хозяйстве еще не заработал домотканый (самодельный) камнерезный станок. Напряженность предстоящей работы растет. Сказывается потеря времени в связи с нашей спасательной операцией и долгих транспортировок танзанийцев. Ну и паспортные характеристики судна несколько не соответствовали его реальным возможностям. По паспорту максимальная скорость 17,5 узлов. Но это двумя машинами, когда расход топлива удваивается, а скорость возрастает всего в полтора раза. Реальная скорость порядка 10 - 12 узлов. А если штормит, если встречный ветер и не попутное течение, то бывает и всего 8 узлов. Но завтра первая точка плановых наблюдений. Опоздание относительно плана на две недели. Значит, будем сокращать стоянки в портах или откажемся от какой-нибудь плановой.

 

Приступили к выполнению производственного плана

Уже несколько дней идут плановые работы. У одних исследовательских служб четко, как у собственно моряков, распределены вахты. Это там, где все строго определено. Рулевой матрос (штурвальный) стоит за штурвалом и выполняет команды помощника капитана. Через четыре часа вахтенных помощника и рулевого сменяет другой помощник и другой матрос. Точно также по четким вахтам работают гидрографы, геофизики и, как их назвали, пилоты буксируемых подводных аппаратов (операторы лебедок). У других – геологов и химиков смешались дни и ночи. То до полутора суток без сна, то сон мелкими дозами часа по два, то вдруг «спи – не хочу» хоть пару суток. Работа не ладится. Исполнители видят, что это далеко не всегда по их вине, но начальству это не всегда ясно.

Самый молодой геолог в Сингапуре купил плакат, на котором фотография обезьяны в пиджаке, в очках. Сидит за столом на фоне диаграмм, графиков – в рабочей обстановке. Крупными буквами написано: «Boss _____ owlish right». В пробел следует, очевидно, вписывать имя любимого начальника. Во всем мире отношение к начальникам стереотипное.

Так вот, наше верховное начальство не воспринимает советов, с советчиками иногда срывается на грубость, но сутки спустя уже само приказывает действовать в соответствии с этими советами. Главное, инициатива снизу задавлена, распоряжение сформулировано, все удовлетворены. Правда, и советчики «из низов» тоже, как правило, имеют опыт работ только на шельфе.

Я тоже пару раз по своему шельфовому и камеральному опыту, что для открытого океана можно рассматривать как глупость, нарывался на грубость. Как следствие, я твердо решил жить по князю Мышкину. Не полностью, правда, а частично. Я не спорю, не говорю все, что думаю, стараюсь по возможности имеющийся фонтан затыкать, как рекомендовали Козьма Прутков. Зато я ко всем ласков, на любое непечатное ко мне обращение спрашиваю: «что, ласточка?» Если это не совсем по Достоевскому, то, во всяком случае, хотя бы по Окуджаве: «Давайте жить во всем друг другу потакая, тем более, что жизнь короткая такая».

Сегодня геологическая вахта наша с самым молодым геологом. Включились мы в работу с утра после удлиненного сна и завтрака, а закончили по завершении наблюдений на двух геологических станциях. Что это получается во времени? Минимум часов восемь, но, вероятно, может растянуться до двенадцати с мелкими перерывами на приемы пищи. Сейчас очередной маленький перерыв. Пробы сохнут ужасно медленно. Сушильных шкафов явно не хватает. Все это придется учитывать при проектировании окончательного оборудования судна и проектирования новых рейсов и, главное, новых судов, которые будут строиться специально для морской геологии.

Я заикнулся насчет князя Мышкина. На переходе я впервые прочитал «Идиота». Роман классический, толстый, философский. Он славит русскую литературу во всем мире, способствует развитию некоторых философских направлений (в частности моего отношения к окружающей действительности). Достоевский, наряду с Толстым, классик, признанный на Западе. Все это я понял из романа и из предисловия к нему. Но, если говорить о философии романа, но это философия идиотизма.  Идиоты в романе – это капиталист Рогожин, люди непонятного происхождения и без определенных занятий Лебедев, Келлер, Ипполит –  все мужчины кроме генерала Епанчина. Львиная доля женщин тоже близка к идиотизму. Исключение составляют только Наталья Филипповна  да Аглая. Вообще женщины Достоевского в целом умнее и уравновешеннее мужчин. Но уж если эти женщины с цепи сорвались, то их несет дальше, чем генерала Иволгина и Ипполита. Все эти люди без интересов, без запросов, без дела. Это очень живописно выполненная галерея законченных идиотов. Так нас русских представил себе и миру наш классический соотечественник. Может быть потому он – философ русского духа – в таком почете на Западе? А ведь время Достоевского это время и Передвижников, и Могучей Кучки, время открытия периодической системы элементов, первых серьезных слов о Космосе. Не знаю, жил ли Рогожин, но вот что Третьяков жил знаю, бывал в его памятнике – картинной галерее. И Менделеев жил. Мне исследователю-естественнику без его периодической системы элементов никуда, да и без его рецептуры водки тоже как-то неуютно. Какой же к черту Достоевский реалист? Он диссидент такой же, как Солженицын. Оба описали один: – день, другой – год из жизни своих героев. Оба показали, до чего плоха их родина. Обоих в определенной мере казнили. Над головой коленопреклоненного Достоевского на виду у толпы зевак переломили шпагу. Солженицыну обеспечили сбор первичных материалов для его литературного наследия. У обоих острая тяга за границу. Но философия улыбок всем, доброго отношения Достоевского к окружающим вполне на месте в условиях дальнего плавания. Каждому судну по  «Идиоту»!

 

Текущие сложности

Многое все еще не клеится, особенно, у отряда, обслуживающего спуско-подъемную технику, пробоотборники, ведущего буксируемые аппараты в придонном слое. Инструменты дают частые сбои. Начальник рейса (не всей комплексной экспедиции, а только нашего судна) ужесточил работу отряда: изъял из него и других отрядов людей с конструкторским образованием или складом ума и сделал из этой группы своеобразный «НИПИ» (научно-исследовательский и проектный институт). Собрав специалистов (настоящих или бывших) по обработке металла и русских умельцев, сделал из них «СКБ» (специальное конструкторское бюро). Эти два «предприятия» приступили к рационализации и изобретательству. Вследствие организации НИПИ и СКБ –  отвлечения операторов на более интеллектуальные работы добавилось работы геологам. Теперь кроме документации проб, подготовки их к анализам и аналитических работ, добавилось соучастие в снаряжении и отправке пробоотборников на дно и извлечении их из воды. В связи с этим я предложил геологов объединить в «геологический научно-исследовательский институт», в варианте аббревиатуры – ГЕНИИ. Неритмичность сна и рабочего времени увеличилась. В результате я в процессе описания пробы долго смотрел в окуляр микроскопа на до боли знакомое зернышко. Я знал (понимал), что это окисел титана, что он образуется при разрушении ильменита, помнил, в каких учебниках, что про него написано. Я не мог вспомнить его названия. Только через сутки после шестичасового сна я вспомнил – лейкоксен.

Состояние все время сонное, внимательность притуплена. Хорошо механикам, штурманам,  гидрографам, геофизикам. У них четко: четыре часа вахты, восемь свободных, четыре вахта и так далее. Все эти специалисты давно обжились в океане. А у нас много начальников, которые мало и плохо представляют специфику и объем работы вахтенного геолога. То же самое у химиков и биологов. Начал рабочий цикл, закончи его. Тут не передашь незаконченную работу другому исполнителю. У нас не слежение за стрелками самописцев (работают – не работают). А специалистов мало. Тем не менее, нам начали открываться отдельные тайны глубин океана. Поднят первый десяток проб искомых конкреций. Они оказались черными стяжениями различных округлых форм похожие на котлеты или зразы, крупные сантиметров до 12-15 по длинной оси с «бородавками» на поверхности.  Подняты глины, на которых лежат конкреции. Проведена подготовка проб руды к химическим анализам. Получены первые результаты анализов. Мы убедились в том, что в этой руде несколько больше 30% марганца, около полутора процентов никеля, в приличны х (промышленно значимых) количествах медь, кобальт.

Наконец мы встретились с тем самым маленьким белым пароходом, который выполнял работы предшествующие нашим. На нем по предварительным планам должен был идти главный геолог комплексной экспедиции (его встреча с японским вицеконсулом и нашим дипломатическим представителем). Какой он весь ржавенький, этот пароход (конечно не пароход, а теплоход, но об этой путанице было сказано выше). Он в океане с апреля. Сегодня 13 сентября. Наши механики качают им солярку, повариха выделяет что-то из продуктов – дойти до Родины. В каюте начальника рейса начинается передача материалов по результатам работ уходящего домой судна. Мне велено не отлучаться из каюты «на случай внезапной метели». Вдруг понадоблюсь на приемку материалов. Хочу курить. Дело к ночи.

Незадолго до этих умеренно сытых времен из Находки вышло еще одно судно – участник «великой армады» – Первой комплексной экспедиции. Нам сообщили, что судно везет нам еду и новогодние елки. Была безусловная радость по поводу таких царских подарков, но она оказалась преждевременной. С этим судном мы встретились посреди Тихого океана. Еще при общении по радиотелефону выяснилось, что елки забыты на причале в Находке. Маленькая неприятность. Но беда не приходит одна. Везли нам не только елки, но и продукты. Прежде всего, мясо. Его упаковали в металлический контейнер типа мусорных, но с очень герметичной крышкой. Крышка по определению препятствует попаданию в контейнер воды в случае, если при перегрузке «телефоном» он окунется в воду. «Телефон» - это, по сути, петля из прочного фала между судами. Настройка этого устройства требует или серьезного технического изложения, возможно, с чертежом, или читатель, бывавший в Одессе или некоторых других городах юга Союза, может представить себе натягивание бельевой веревки с одного балкона на другой над двором-колодцем и перемещение развешенного белья в пространстве. Контейнер закреплен на фале. Движение в нашу сторону начато. Рывок на волне. Контейнер освобожден от «телефона» и медленно погружается в ярко синие воды океана. Значит, ближайшее мясо будет еще через десяток дней – пару недель. Второй контейнер, правда, уже без мяса, спас боцман. За спасение он получил не только благодарность от личного состава, но и замечание капитана, произнесенное «толстым голосом» (примерно таким, как говорил волк в первый визит к семерым козлятам) в связи с явным нарушением правил техники безопасности. Но дальше обошлось без эксцессов.

Маленький пароход всего на несколько месяцев старше нашего большого. Он сдан в эксплуатацию в конце 1981 года (наш в самом начале 1982). Вот команда, состоящая из моряков преимущественно дальневосточников, и экспедиционного состава – геленджичан с ноября начала собираться на нем в порту Находки. С ноября – декабря все они вдали от дома. Месяцев через девять – десять они видят нас. Не всегда друзей. Во всяком случае, не жен, не детей, не родителей. Им предстоит двадцатидневный переход до советского порта, а до этого еще несколько дней работы в паре с нами. Последнее не было предусмотрено первичными планами. Необходимость возникла в связи с передачей материалов. И все-таки они нам искренне рады. И мы им рады. Хотя у нас за спиной (за кормой) всего пара месяцев разлуки.

Снова некоторая задержка в работе. Снова наша с юным другом вахта удлиняется на неопределенный срок. Заступили мы в 8. Сейчас около 21. По-хорошему, есть все основания смыться, но внутренняя договоренность: вахта – две станции. Сменщикам тоже придется поработать. Такая неудобная организация труда геологов – это отрыжка нашего опыта работ на шельфе. Там работы были существенно детальнее, переходы между станциями значительно короче. Глубины обычно были не более 100 м. а тут глубины до 5000 м. Скорость спуска и подъема одинаковые – 0,8 м/с (около полутора часов). Переход от станции к станции 50 км со средней скоростью 8 узлов (около 15 км/ч – без малого 3 часа). Четырех часов при определенной квалификации пары геологов необходимо и зачастую вполне достаточно для грамотной разборки поднятого донного материала, документации его, проведения экспресс-анализов, подготовки проб для передачи их химикам и подготовки инструментов и приборов для работы на следующей станции. Это так, но частые сбои, прежде всего, отказы пробоотборника и глубоководной фотоустановки заставляли повторять спуск. Бывали случаи, когда приходилось делать до семи спусков на одной станции. Отсюда и «ни сна, ни отдыха измученной душе».

Работа идет с переменным успехом, чтобы не сказать с переменным неуспехом. Начальник рейса саркастичен, желчен, зол. Зол на меня за мое участие в проектировании работ. Зол на весь отряд технического обеспечения, у которого на дне чаще, чем хотелось бы отказывают пробоотборники и фотоустановки. Зол, пожалуй, на всех. При этом груб. Говорят, сущность человека раскрывается в неординарных условиях. Для нашего начальника неординарность условий началась задолго до старта нашей экспедиции. Его, хорошего морского специалиста повысили до начальника экспедиции (не комплексной морской, а структурного подразделения с таким названием). Но это высокая должность. В этом подразделении работало до 800 человек. Он, будучи серьезным специалистом в одном из направлений деятельности объединения, умело расставлял кадры. Работа шла. Но этот же человек, недавно выросший из комсомольского возраста, потребовал от всех обращаться к нему исключительно по имени и отчеству. Потребовал этого от своих однокурсников еще по техникуму. Как-то раз к нему в кабинет попытались войти две женщины (одна из них его однокурсница, от нее-то я и знаю эту историю). Он рявкнул из-за стола «заходите по очереди!» Сейчас в своем расстройстве (а кому с высот почета и власти приятно находиться на грани невыполнения геологического задания?) озлобленности он шире, чем это можно объяснить производственной необходимостью пользуется ненормативной лексикой (по старому – матом). Не пытаясь разобраться, он устраивает выволочки налево и направо. На судне нет крепкого спиртного, сухое вино (тропическое довольствие) в количестве 12 бутылок выдали полтора месяца назад. Тем не менее, пару раз видел его довольно пьяным в кают-компании во время приемки материалов у судна, завершившего свои основные работы и направляющегося в сторону дома – в Находку. И этот мрачный человек, не будучи специалистом в делах технического отряда, в конкретном деле путем прямого эксперимента показал причину неудач. Я простил ему и грубость, и подпольную водку. Я тоже хочу выпить, но на меня распространяются какие-то правила.

Кстати, о правилах на флоте вообще и на нашем Большом Белом Пароходе в частности. Где-то я читал, может быть, у Катаева, рассуждения о бунте на броненосце «Потемкин». Там сопоставлено взаимное положение командиров и рядовых в сухопутных войсках и на флоте. На суше полковник сидит в таком же раскисшем блиндаже, что и рядовой. На флоте же очень четкое деление людей на классы. И таких классов довольно много. Прежде всего, идет деление на кают-компанию и матросскую столовую (у нас – столовую команды). Столовая – это столовая самообслуживания с алюминиевыми ложками и вилками без ножей даже к отбивной, с грубыми фаянсовыми кружками. В кают-компании обслуживает матрос-буфетчик (обычно достаточно очаровательная женщина не старше бальзаковской). Приборы – нержавеющая сталь, стаканы в подстаканниках. Главное лицо в кают-компании – старший помощник капитана. Вопрос, почему не капитан. Потому, что капитан обладает преимущественным правом принимать пищу в своей каюте. Обычно капитаны этим правом не пользуются, но оно есть. Хозяин столовой команды – боцман. Кают-компания объединяет в своих переборках (по-сухопутному – стенах) различного рода командиров преимущественно с нижнего мостика, палубы бака и верхней палубы. Жизнь наверху в одноместных каютах изредка из 2-3 помещений обеспечивается дневальными, буфетчиками или еще кем-то. Например, врачу и первому помощнику (помпе), не говоря уже о капитане, каюту пылесосят, моют в ней палубу, даже меняют постельное белье определенные «нижние чины». Зато врач с первым помощником обходят двух- и четырехместные каюты твиндека и оценивают их санитарное состояние. Тамошние жители, естественно, сами себя обслуживают. А вот капитан за два с половиной месяца лишь несколько раз питался в кают-компании. Дома, в конторе я его встречал чаще. Правда, и многие другие позволяют себе притащить часть ужина в каюту в качестве закуски, когда появляется что-нибудь, что принято закусывать.

Уж если речь зашла о закусывании, то надо отметить, что на судне есть ларек, в котором можно приобрести сигареты, кое-какие консервы, безалкогольные напитки, а иногда по согласованию с помполитом и бутылку водки (это по случаю дня рождения просителя или рождения далекого наследника). Это, в общем-то, общее правило на всех, по крайней мере, советских судах независимо от их назначения.

На научно-исследовательских судах кроме судоводителей (капитана и его помощников – штурманов), старшего механика и механиков разных специализаций и уровней, радистов, матросов, мотористов, поваров, буфетчиков, дневальных работают десятки научных работников, инженеров, техников, рабочих. Это эквивалент траловых мастеров, технологов обработки рыбы, лаборантов – контролеров качества продукции, рабочих разбирающих рыбу на судах рыболовного флота; артиллеристов, торпедистов, акустиков («слухачей») на военных кораблях. Другими словами, это люди, ради которых судно снаряжено и отправлено в плавание. После введения в морской геологии флотской формы у некоторых жителей двухместных кают погоны такие же, как у капитана. Это заведующие лабораториями, отделами.

В силу того, что судно с постройки БАТ (большой автономный траулер), с лабораториями в нем пока сложновато. Поэтому каюты в значительной мере не только место для переодевания и сна, но и рабочие места их жителей. В нашей каюте, где мы живем с самым молодым геологом, на столике размером 100х60 см стоит портативная пишущая машина и два микроскопа, каждый из которых предназначен для решения вполне конкретных задач. Если приходится работать с картами, микроскопы и машинка переставляются на изящный диванчик.

Виктор Конецкий, («злостный совместитель» моряк и писатель) в своих «мифах и рифах» писал и о том, как однажды был вторым помощником капитана на исследовательском судне. Там есть что-то об океане, о портах заходов, но там нет ни слова о том, чем судно занималось, и кто кроме собственно команды там был. Я понимаю, штурману иногда не положено знать, чем занимаются исследователи «пассажиры». Некоторый снобизм моряков отмечался и на нашем судне во время перехода. А ведь и капитан и остальные собственно моряки вплоть до буфетчиков получают премию по результатам наших работ. Но когда нормально пошла плановая работа, когда пробоотборник приходил на борт, бывало, приходилось расталкивать толпу любопытных штурманов, механиков, матросов, мотористов чтобы приступить к своей работе. Работа пошла почти без  сбоев. Теперь уже с трудом находим время даже для спокойного сна и приема пищи. Нас геологов, таки не хватает. Потому постоянно кроме вахтенных кто-то из геологов на подвахте.

Океан продолжает баловать нас устойчивым штилем почти полным отсутствием зыби. Дома бархатный сезон. В России, на Украине начинает золотиться осень. У дочек осенние старты, радируют, тоже золотые (районного и краевого масштаба).

В научно-исследовательской и сугубо производственной работе очень часто возникает необходимость в растворителях. Известно, что лучшим растворителем для подавляющего большинства веществ является вода. Но иногда вода по тем или иным причинам не годится. Тогда приходится пользоваться ацетоном, четыреххлористым углеродом, бензолом и всякой прочей гадостью. Многие из этих веществ в той или иной мере оказывают неприятное, зачастую пагубное воздействие на организм. Наиболее вредным заменителем воды является этанол, он же этиловый спирт, он же винный. Сейчас нам для приготовления препаратов понадобился именно этот растворитель. Есть утвержденная норма его расхода. Вроде бы, подойди к завхозу, получи, работай, отчитайся, составь акт на списание. Третий день мы пытаемся получить литр спирта. Третий день по большому судну бродит маленькая бумажка-заявка. Сначала на ней появилась резолюция «выдать!». Следующая инстанция резолюцию ополовинила «выдать 0,5 л». Наконец дело дошло до завхоза. Подхожу: «Дай», говорю. «Нет!», говорит. Я снова по начальству. Начальник отряда  привлекает начальника рейса, тот – завхоза. Результат – не будет спирта.

В этой связи мне вспоминается один наш бывший директор. Он и сейчас чем-то руководит. Тогда я был начальником маленькой опытно-методической партии. Мы, не подумав, разработали методику анализа в полевых условиях (когда нет ни газа, ни электричества), для нагревания предложили использовать спиртовую горелку (по школьному спиртовку). Посылаю к директору своего материально ответственного с заявкой на три литра. По государственной цене тех лет это что-то около 20 копеек, но разрешить выдачу материальной ценности на это сумму может только директор. Возвращается мой посланник злой, но смеется. Говорит: порвал заявку, раскричался «Спирт! Сжигать! Не дам!»

Ну ладно. Начальству виднее, что со спиртом делать. Препараты подождут. Главное, по князю Мышкину в приложении к дальнему плаванию – стараться никого не обижать и всем улыбаться странной улыбкой идиота. Правда, сегодня я отступил от этого правила и даже высказал одну непечатную мысль. Это было тогда… Хотя я еще недостаточно подробно рассказал о рабочих местах геологов. А без этого понять мою мысль, ту, что я сегодня высказал, отступив от княжеской философии, довольно трудно.

Естественно, что геологи начинают работать на рабочей палубе, куда лебедки, блоки и прочее спуско-подъемное хозяйство доставляет то, что было на дне. На маленьких пароходиках во внутренних морях мы начинали и заканчивали свою работу на палубах. Там мы документировали, этикетировали, разбирали материал и раздавали его химикам, физикам и прочим исследователям тонких тайн мироздания. Мне, правда, еще в те давние годы приходилось слышать, что есть научно-исследовательские суда с прекрасно оборудованными лабораториями для всего комплекса работ, который приходится выполнять исследователям. Видел даже фотографии интерьеров лабораторий. Всего через год мне пришлось работать в очередном дальнем плавании на таком судне. Наверное это удобно, особенно в дождь и ветер – в неспешно приближающийся циклон. Не знаю, закончил я запись в дневнике. Когда я впервые попал на наш флагманский корабль и не обнаружил лабораторий в соответствии с фантастическими романами, я не обиделся и не расстроился – будем работать как обычно. «Геолог! Ты ветра и солнца брат!». Но начальство решило, что так жить нельзя. Надо осваивать обширные площади бывшего рыборазделочного цеха в твиндеке, постепенно превращая его в лаборатории. Итак, перетащили мы отобранную пробу (все содержимое грейферного пробоотборника) в твиндек, пытаемся быстренько разобрать, что себе, что в подготовку для химиков, что на длительное консервирование для исследований в стационарных лабораториях. Вдруг мне на голову падает капля, потом вторая, потом струйка. Это бывает. Твиндек (трюм) – это не кают-компания, не операционная в медицинском блоке, даже не камбуз. Наконец потекла мощная струя мутной жидкости. Спасаем образцы. Течет. Звоню на мостик. Вахтенный помощник капитана сообщает – это палубу скатывают (в просторечии – моют). Палуба после подъема пробоотборника действительно вымазана раскисшей глиной. Мыть палубу иногда необходимо, но при этом неплохо было бы следить за задраенностью люков.

Насколько же приятнее работать в нормальных условиях, когда можно действительно изучать океан с его загадками, непонятками! Но это у меня было в следующем году на специализированном судне с роскошными, оборудованными современными на первую половину восьмидесятых годов 20 века лабораториями.

Незадолго до потопа наше рабочее место посетил старший помощник капитана. Ему у нас не понравилось – грязно. Видимо после потопа стало чище, но он больше не заходил. А жаль. После затопления твиндека ему было бы удобнее оценивать уровень чистоты. Вообще меня немножко расстраивает флотское чистоплюйство. В малом плавании я думал, что все это определяется ограниченностью площадей и объемов малотоннажных судов, двухсоттонников, логгеров. А теперь на Большом Белом Пароходе оно доходит до… трудно подобрать определение. Про врача с первым помощником, про то, как они ходят по каютам твиндека с проверками, было чуть выше. В то же время закрыта прачечная. Трусы, скажем, под каютным краном сполоснуть можно, а рубаху? Врач с первым помощником проверяют санитарное состояние, но в душевую, если ты житель твиндека, можно попасть либо по списку (для представителей наиболее грязных видов деятельности), либо по блату. Геологи в список привилегированных все же попали. В наши обязанности кроме всего прочего входит измельчение проб руды. Окислы марганца чернее многих сортов угля. Измельчать пробы приходится до пудры, которая имеет некоторую летучесть при легких дуновениях.

В общем, девушки, если вы на танцах, в кино, на интересной лекции встречаете красавца парня в белой сорочке с черными погонами с золотыми, но не очень широкими, твиндековскими) шевронами, не целуйтесь с ним сразу. Пусть сперва в баню сухопутную сходит. А уж с флотской наукой лучше совсем не знакомиться. У них и чистые воротники обычно какие-то сероватые.

И все же «я знаю, друзья, что не жить мне без моря…», хотя к показательной чистоте на внешних поверхностях меня за 17 лет так и не приучили.

А кончился этот насыщенный день существенно лучше, чем многие другие: выдали нам по две бутылки «Периницы» и между 02 и 03 часами судового времени мы их усидели. Искать «смотрителя» душевой среди ночи не стали, легли спать грязными. Утром обошлись, естественно, без завтрака. Дело к полднику, а юный коллега спит.

Снова пошли сбои в работе. Инструменты путаются в тросе, не срабатывают. В результате наши сменщики провахтили без малого сутки.

После 23 часов заступили мы с юным коллегой на очередную вахту. Пока пробоотборник в состоянии явно не предвещающем успеха идет на дно, мой юный друг сел в каюте на палубу, расставил ноги, поставил между ног полихлорвиниловый ящик для проб, налил в него холодной воды и стирает. На всякий случай глупых вопросов о качестве стирки не задаю. Заветы князя Мышкина. А то можно спровоцировать юношу на неуважение к седым вискам. Вообще мы с ним живем душа в душу, за сутки обмениваемся тремя десятками фраз. Этого достаточно, чтобы быть информированными обо всем необходимом и в то же время не обременительно. Исключения составляют дни потребления «периницы». Тогда мы вспоминаем дом, друзей, студенческие годы, девушек. Но эти беседы занимают примерно по часу за пару недель. Не больше.

Наверное, я и дома буду теперь молчать, а все мысли, наблюдения записывать. Ведь вновь научиться говорить, может, и не удастся.

Океан спокоен, ни ветра, ни зыби. Только техника продолжает свои традиционные сбои. А тут еще заглох главный двигатель. Запуск. А у химиков в лаборатории потекла какая-то труба. Прачечная не работает из-за еще одной трубы, а душевая по-прежнему в режиме жесткой экономии. Умываемся мы, как в песне «водой опресненной, нечистой». А опреснение необходимого количества воды идет быстро, когда судно движется быстро, полным ходом. Во время наших проектных работ ход судна самый малый. При нем расход топлива сильно снижен, но охлаждающая вода, которая, собственно, и опресняется, течет существенно более скромной струей.

Зато кондиционер (или на англо-американский манер кондишен) продолжает работать. Судно исходно – траулер, ведущее лов рыбы непрерывно в течение нескольких месяцев. Естественно, что рыба, пойманная в мае до сентября должна оставаться свежим продуктом. Мощность охлаждающих и замораживающих установок вполне отвечает этим условиям. В результате в кают-компании более чем прохладно. Я там выдерживаю только тарелку борща и какую-нибудь котлету. Но и этого достаточно чтобы значительная часть народа, работающая то на открытых палубах, то в «кондиционных» условиях, начинала путаться в соплях. На рабочей палубе +30, в некоторых рабочих помещениях до +40, а в столовой, во многих каютах дай Бог +20. И вот с серьезным бронхитом выходит из строя главный геолог комплексной экспедиции. Врач кормит его таблетками, но толку мало. Начальник отряда технических средств берет инициативу в свои руки: мед, горчичники, чай – облегчение. Но тут с температурой 38о выбывает из строя начальник рейса (начальник геологоразведки и науки флагманского судна). Снова дедовская сноровка главного технаря спасает положение. Вообще врачу живется неплохо. У него в основе диагностики заболевания тезис типа «вскрытие покажет». Лечить – это не проверять санитарное состояние кают при дефиците воды. Но практически всюду температура воздуха доводится до кондиции. Болел молодой геолог из вахты наших сменщиков, болел сварщик, он же лебедчик. Вообще, отморозить палец на Экваторе, как это сделал один из героев «Белой акации», очень популярной в свое время оперетты, – раз плюнуть. Техника только в руках дикаря кусок железа. В умелых руках инженеров и ученых она творит чудеса. А вот мы с моим юным коллегой, отключив простудильник, стабильно держим открытым иллюминатор и чувствуем себя по-магеллановски. Тем не менее, одну ночь я спал под одеялом. Не такая уж изнурительная жара в океане возле Экватора. А приспособляемость организмов ко всему естественному, тому, что от Бога, практически беспредельна. Только к дьявольским козням, включая кондиционер, приспосабливаться трудно. Хотя есть данные, что на атолле Бикини после некоторых технических (дьявольских) воздействий жизнь, по крайней мере, растительная развивается активнее. Сам не видел, не знаю, но наш биолог утверждает, что это так.

Мы влачим полуголодное существование, поскольку нам работать и идти еще пару-тройку недель, а из мясных продуктов остались только мороженые цыплята, каждого из которых делили на 16 частей. Это, доложу я вам, очень немного, особенно, если учесть их народное название «синенькие». Правда, мука, макароны и крупы пока еще есть. Т.е. есть хлеб, а макароны с заправкой из кусочка «синенького», в общем-то, еда. Овощи, фрукты и прочие тропические съедобные прелести могут только сниться.

А на судне назревает революционная ситуация по образу и подобию того, что было на броненосце «Потемкин». Недовольство качеством и количеством пищи.  От ворчаний перешли к общему собранию. Как обычно, революция ничего не принесла, кроме мести, главная кокша (старший повар, если по штатному расписанию и судовой роли) перешла, как она говорит, на строгие нормы. При этом некоторым стало не хватать порций. Капитан решил разобраться со своими подопечными. Снизошел не только до кают-компании, но и до столовой. Это могло бы стать перевоспитанием, но каждый милиционер знает, что далеко не каждый перевоспитанный завязывает, у многих отмечаются рецидивы. Воспитывать надо с начала, с рождения. Тогда не так больно.

 

Готовимся к встрече с еще одним белым пароходом нашей экспедиции. Машинная команда готовит шланги для перекачки топлива. Этому судну тоже «повезло» на терпящих бедствие. Они встретили филиппинских рыбаков, у которых кончилось топливо и их несло (и к моменту встречи уже прилично унесло) в открытый океан. Капитан обошелся самым простым способом: взял их на буксир и не спеша, не поднимая волны в кильватерной струе, отбуксировал их в сторону берега, и отпустил на безопасном расстоянии. Никаких министров иностранных дел, послов и прочего. В результате и потерь судового времени не много и люди спасены.

Ну а мы продолжаем работать с переменным успехом. А вот капитану не повезло: он ищет виновных в создании революционной ситуации «низы (или верхи?) не могут, а верхи (или низы?) не хотят. Виновным оказался рефрижераторный механик, которого избрали председателем ревизионной комиссии, поднявший вопрос о некоторых неточностях на камбузе и в артелке.

 

Вечером, уже в темноте на нашей вахте был поднят пробоотборник в необычном состоянии. Закрыт не полностью, из щели между «челюстями» (створками) извлекли тяжелый черный предмет по виду напоминающий кому что. Пиратский пистолет, теменную кость рыбы или водоплавающего млекопитающего, на крестцовую кость верблюда, позвонок ихтиозавра (все это по диагностике разных вахтенных, подвахтенных, невахтенных – свободных от вахт и работ, представителей всех возможных специальностей). Эрудиции трех биологов и семи геологов с высшим образованием (по палеонтологии у всех не менее троек) не хватило сил для прихода к общему мнению. Правда, надо отметить, что никто из десяти не специализируется на позвоночных, а справочной литературы такого рода на судне не оказалось. Четкая симметричность строения, белизна в царапинах, некоторая волокнистость текстуры позволила, все-таки, вахтенным геологам определить этот предмет как «кость крупного позвоночного, покрытую коркой марганцевых окислов толщиной от долей миллиметра до 1,1 см». эту мысль полностью разрешили наши сменщики – старший геолог и его молодой партнер.

Но тут деловым шагом пришел начальник рейса (не всей многосудовой экспедиции, а только нашего судна). «Распили вот тут», ткнул он пальцем в среднюю часть находки. После легкого шока геологи с биологами рассказали ему что такие находки в этой части океана не описаны в советской литературе, не встречались они нам и в тех иностранных публикациях, которые нам попадались. Высказали предположение, что находка уникальная, что она будет лежать в каком-нибудь музее Академии Наук СССР с указанием координат, даты обнаружения и полным титулом начальника рейса, в котором был обнаружен этот объект. Он задумался, как всегда, ненадолго: «запаять в полиэтилен и спрятать в трюм!».

Но вдруг совершенно неожиданно появился главный геолог экспедиции (всей), кандидат геолого-минералогических наук. «Это не кость», – сказал он и ковырнул находку ногтем. – «Это обычный базальт», – продолжил он, глядя через двукратную лупу.

Поскольку находка была неординарная, народ, собравшийся еще к подъему пробоотборника, не разошелся. Старший геолог, наш сменщик скрипнул зубами и отошел в сторону (он с утра еще на своей вахте столкнулся с «энциклопедическими» знаниями Главного и весь день вздрагивал, видя и особенно слыша его). Я молча сходил за прибором для определения магнитной восприимчивости, приложил его датчик к находке и показал отсчет по шкале всем желающим. Магнитная восприимчивость находки соответствовала глинам, окислам марганца, но была раз в 100 меньше характерной для базальтов.

– Чушь эта ваша каппаметрия, – сказал Главный.

Старший геолог ушел из твиндека, где происходил разговор.

– В общем, я запрещаю описывать находку как биологический остаток, – приказало начальство и удалилось.

Мой юный коллега написал в этикетке, выполняя приказ начальника (закон для подчиненных) «Неопознанный объект, похожий на кость крупного позвоночного, покрытый коркой марганцевых окислов». На том и покончили.

Большой белый пароход взял курс на следующую точку. Я предложил коллеге старшему геологу зайти к нам на пиалу чая. Он к чаю добавил бутылку периницы, а наш юный коллега – банку сгущенки.

– Чтобы я ещё хоть раз пошел в рейс с кандидатом наук! Знаний с гулькин нос, да и те исключительно по теме диссертации, а гонору куча! – выражал свое отношение к действительности старший геолог, – базальт! Зараза!

– Да брось, наливай, – пытался успокоить его я.

– Все равно пропадет находка – сокрушался мой юный друг и соратник, – раздавят, потеряют.

– А уж это от нас зависит, – по-мышкински пытался сгладить я.

В наши дни в эпоху обязательного среднего образования произведение звания на знания есть величина постоянная. В армии, где лейтенанту, сержанту и рядовому по 20 лет и за плечами кроме школьного, ПТУ, военного (курсантского) образования такой закон сформулировать было несложно. Если ни жизненного опыта, ни между делом приобретенных знаний нет, этот закон абсолютно справедлив. Ничтожные колебания в относительных знаниях, умноженные на юношеский максимализм вполне позволяют сформулировать закон равенства произведений. При достижении по тем или иным причинам определенного положения человек получает «хлебную карточку», а, получив ее, зачастую перестает совершенствоваться. В этом случае если ничего не делать, то зарплата ниже оклада по штатному расписанию быть не может. Если же имитировать бурную деятельность, она может расти с ростом степеней, званий, должностей. Кандидат наук, старший научный сотрудник (а это практически каждый кандидат) не может стоить меньше 300 рублей в месяц. Немного гонору (я имею в виду не реальных ученых, а имитаторов) и до пенсии 400 в месяц (это заведующий лабораторией) в кармане. По закону все того же Паркинсона (мы уже с ним вскользь познакомились) специалист по иерархической лестнице может расти довольно долго вплоть до достижения уровня некомпетентности. С достигающими, но остающимися на своих местах, бывает очень сложно. Значительно приятнее иметь дело с достигшими чего-то определенного, и более не претендующих на дальнейшие высоты. Но, к сожалению, четко сознающих свои возможности не так много.

Прошло полтора суток, и мы встретились Маленьким Белым пароходом родным по серии братом Ржавенького. У нас на борту гости. Обмен новостями. Это из-за случая с их боцманом в свое время прошла волна дополнительных инструктажей по технике безопасности. Боцман лишился глаза. Именно этот пароход спас трех филиппинцев в пироге с подвесным мотором без бензина. Но капитан за это уже получил выговор. Вот оно морское братство с точки зрения чиновничества. Читая в газетах о помощи в океане, верьте, но задавайтесь вопросом, а что за это сделали капитану. Помнится, ни один из них не награжден медалью «За спасение утопающих», тем более каким-нибудь орденом. А при некоторых высших начальниках дело приобретает совсем скверный оборот. Что будет, если советские социалистические суда («пролетарии всех стран, соединяйтесь») будут проходить мимо гибнущих в воде, в огне? В соответствии с рубрикой «Литературной газеты» «если бы директором был я» то автора приказа о выговоре капитану – спасителю, вывез бы хоть в Черное море километров на 10–15 от берега и новенькой «лазаревке» с веслами и уключинами выпустил бы на свободу. Его, автора приказа судить не надо. Нептун рассудил бы.

С производственным планом на этом судне лучше, чем проектировалось, идут с приличным перевыполнением. Ребята рассказывают, что у них прекрасный помполит, блюдущий традиции. Хороший капитан. Высокопоставленностью они не страдают.

Пока шла бункеровка нашу многосудовую экспедицию постигла еще одна беда. На среднем по габаритам, мощности машины и водоизмещению судне, родном брате по серии того, на который мы пересадили танзанийцев, от сердечного приступа скончался старший научный сотрудник. Об этом по судовой трансляции сообщил первый помощнрк. По окончании бункеровки мы идем к среднему судну. Очевидно, заберем покойника и отвезем его в Кальяо. Флагманскому судну экспедиции выпадают на долю и такие миссии. В Кальяо мы должны были идти с работой, а на подходе планировался день отдыха с концертом. Этот день собирались приурочить к Дню Конституции. Теперь, надо полагать, планы изменятся.

Покойник у нас на борту. Большой белый пароход продолжает работу на очередной станции. Отработав, пойдем на следующую. Покойнику все равно. А план делать надо.

История мореплавания знает массу потерь. Они нередко связаны с летальными исходами как в случае с Магелланом. Вспомним школьный географический атлас. Там тонким пунктиром обозначен путь экспедиции. Возле пунктира в нескольких местах написано «Магеллан», а с какого-то места – «Спутники Магеллана». Магеллан списался с корабля в связи с летальным исходом. У нас, слава Богу, первые списания были по некоторому ухудшению состоянию здоровья. Мы не в средневековье. У нас жесткий медицинский контроль при оформлении в плавание, но постоянная качка, вибрация, шум машин, замкнутость пространства делают свое разрушительное дело. Поэтому в штате есть судовой врач. Практически в каждом плавании мы теряли товарищей. И у нас в нашей комплексной экспедиции от сердечного приступа скоропостижно кончался человек. Через неделю мы передали его на судно, направлявшееся в советский дальневосточный порт. За многие годы моих плаваний все досрочные списания обходились без смертей на нашем борту, правда, один раз заболевшего старшего электромеханика мы довезли до Лонг Бича (это океанское «подбрюшие» Лос-Анджелеса). Он долетел до дома, но через две недели, как нам сообщили, скончался. На других судах бывало, довезти не успевали. Бывали и травмы не совместимые с жизнью при обрывах тросов.

Несмотря на неординарность встречи, она все-таки стала, пусть не особенно радостным, но все-таки праздником для обоих судов. Нас, геологов, в гости вожди не отпустили, хотя у меня дела там были. Начальству виднее. Зато оба геолога со среднего парохода пришли в гости к нам, похвастались своими результатами, познакомились с нашими достижениями. Мы им презентовали полкило индийского чая, купленного в Сингапуре, пару пачек грузинского из домашних запасов. Они привезли с собой бутылку водки. Выпили. Маловато. Пошел к главному химику на поклон. Хоть и была у нас с ним пара столкновений на почве несанкционированной эксплуатации его оборудования, налил кубиков 350 спирта. Разбавили, закрасили домашним вареньем. Получилось вкусно. Открыли банку тушенки из артелки, банку помидор из запасов самого молодого геолога. Обошлись без обеда. Где-то перед ужином я устал, прилег на пару часиков. Встал. Гостей уже не было. Старший геолог, несмотря на утомленность, проводил их до шлюпки.

Немного странные вещи поведали ребята из жизни своего судна. Начальник рейса, бывший генеральный директор объединения, покинувший этот пост «по собственному желанию» (формула из приказа), устроил им не особенно приятный режим. Не буду пересказывать всего. Скажу только, что у них о смерти товарища не удосужились даже сообщить по трансляции. А когда народ узнал о случившемся, запретил всякие обсуждения, разговоры, поскольку человек умер своей смертью.

В филиппинских территориальных водах это судно остановили, обыскали, двое суток их сопровождали три военных корабля, держа на прицеле каждого выходящего на открытые палубы.

В общем, первые два месяца нашим коллегам дались нелегко.

Я уже упоминал о некоторой излишней высокопоставленности исполнителей работ. У нас что-то вроде Добровольческой армии или Белой гвардии, где, как утверждает «красный граф» Алексей Толстой, полковник Рощин стоял в цепи крайним слева рядовым. Не ручаюсь за точность моего воспоминания места полковника в строю, но точно помню, что полковник был рядовым. В геологии я проработал более 20 лет. В этом году я отметил двадцатилетие своего университетского диплома о высшем геологическом образовании. На исходе семнадцатый год работы в морской геологии. 15 лет из них, я то старший геолог, то начальник партии. Я впервые в океане занимаюсь геологическим опробованием и полевой документацией проб. Но этот процесс не особенно зависит от типа искомого полезного ископаемого, от условий нахождения опробуемых горных пород и осадков – высокая гора или глубокая океаническая котловина. Что такое конкреции я узнал в процессе камеральной обработки результатов исследований участков в Индийском океане. Тем не менее, по принятым правилам я должен будить главного геолога Комплексной экспедиции для определения типа пробоотборника, который должен пойти на дно на очередной станции. В руководстве экспедиции и объединения в целом принято считать, что у нас мало геологов. Естественно, их никогда не хватит, если использовать специалистов не по их прямому назначению. Работу, которую приходится делать мне и моему по вахтам сменщику, тоже старшему геологу с приличным опытом работы в Черном море, а до того в Казахстане, смело можно поручить (ну, пусть будет, доверить) моему юному другу и соратнику – молодому специалисту, выпускнику Ленинградского горного института.

Все-таки странный народ эти люди. Вчера были водка, спирт, кое-где вино, шум. А сегодня тишина. Все спят. Никого невозможно поднять на авральную работу.

Ладно, я пью. Я получаю удовольствие от общения с собутыльниками, от самого процесса поглощения. Бывает, что «я бросил пить, потому что устал», как в песне Высоцкого. Вчера это произошло еще засветло. Быстро темнеет на наших рабочих широтах примерно в 20 часов. Это время, когда первая партия едоков заканчивает ужин, а вторая приходит ей на смену. Заходишь в кают-компанию при еще ярком солнышке, а выходишь в темноту. Весь процесс окончания дня занимает всего 30 минут. Часа в 22 я был уже на работе. Проработали на очередной станции мы до 7. Поспали, а в 11-30 я был в кают-компании. Я не понимаю людей, у которых после выпитого болит голова. Голова болеть не может – она кость. Тем более не понимаю тех, кто мучительно заталкивает в себя глоток, но все-таки заталкивает через титаническое напряжение силы воли. Такие мне в жизни тоже встречались. Смотреть на них противно. Выглядят они омерзительно.

 

Последней каплей к характеристике кандидата геолого-минералогических наук, главного геолога стало его распоряжение моему коллеге старшему геологу «описать кристаллический габитус аморфного кремнезема».

Как следствие, я начинаю с некоторым сомнением относиться к Кириллову-Угрюмову и его коллегам. Ведь они выдают документ, из которого следует, что получивший его является кандидатом в полубоги, по крайней мере, в «бессмертные», как принято рассматривать академиков. Кандидат наук предпринимает еще одно усилие, становится доктором, а дальше только выборы. Как можно по единственной, возможно, по блестящей, но единственной работе аттестовать специалиста на всю оставшуюся жизнь, давать пожизненную ренту? ВАКовский диплом – удостоверение в том, что его обладатель на голову выше окружающих. Развивая идеи ВАКа  (Высшей аттестационной комиссии) я предложил бы карательным органам за любое преступление сажать на всю оставшуюся жизнь. А что? Дело сделано – стриги купоны.

Работы на основном полигоне прервали и прошли в сторону перуанского порта Кальяо, попутно ведя профильные наблюдения и отрабатывая станции по редкой сети. Вся техника, наконец, работает почти идеально. А вот у людей начались сбои. Мой юный коллега по ночам, даже если не на вахте начал страдать бессонницей. Глубоководные фотографы отправили фотоустановку, забыв снять крышку с объектива. Вообще говоря, некоторым уже вполне можно сломаться: без суббот и воскресений, многие со скользящим временем вахт, с использованием нестандартной экспериментальной (читай – капризной) аппаратуры. Так отработали мы месяц, а вообще в океане уже три с единственной небольшой серией выходов на берег в Сингапуре. Последнее время погода, правда, балует: штиль сменяется легким ветром, зыбь вполне терпимая, высота волн редко более полутора метров. Восходы и закаты были  то тусклыми размытыми акварелями, то откровенным перламутром, то набором разных контрастных пятен. Видел я зеленый луч, описанный у Перельмана в «Занимательной физике» (?). Попытался изобразить. Говорят, плохо – пестро. А так было. И мне понравилось. Я вообще люблю то, что бывает, но редко. А вчера я видел абсолютно материальную радугу. Если бы мы успели к ней подойти вовремя, ее можно было бы потрогать.

Сегодня ветер хоть и не сильный, баллов до пяти, но зыбь серьезная. Гребни волн закрывают наш низкий горизонт, плещут в стекло иллюминатора. И небо, и океан однотонно серы. Прилично покачивает.

Пару дней назад комиссия в составе первого помощника капитана и двух матросов-художников отобрала мои работы на выставку. Праздничного вечера до захода в Кальяо у нас не будет, но выставка, моя лекция по геологии и еще какие-то мероприятия планируются.

Уже давно в библиотеке взял «Очерки о художниках Украины». Как значится в предисловии, речь идет о среднем поколении художников, творчество которых началось в послевоенные годы, но последнее слово, которыми кроме Манейло еще не сказано. Они живы и продолжают творить. Не понравился мне, пожалуй, только один из них –  живописец Захаров. Сильны живописцы Ломикин, Лопухов, но, пожалуй, самое сильное впечатление оставляет Хмельницкий. Интересны работы графиков. Я вспомнил об этой книге потому, что начал работать над композицией «Земля ждет» и первым вариантом прообраза Земли сделал «Обнаженную» Бородая. Она у него излишне стилизована (помесь кубизма с супрематизмом и чем-то еще). Это не живая Земля, которая ждет (или зовет, как готовая картина была названа на выставках). За неимением другой модели (или хотя бы сборника эротических открыток) пришлось мысленно отсекать лишнее, по памяти восстанавливать необходимое до относительно естественного состояния и стилизовать в соответствии с собственным видением. Вообще женщина, лежащая на боку и закинувшая руку за голову, удивительно напоминает профиль квестового горного хребта, когда один склон относительно крут, а другой полог. Присмотритесь, если есть к чему или к кому. Икра и бедро – плавное увеличение высоты. Таз – вершина. Дальше существенно более крутой спуск к талии – к долине между хребтами. От талии снова плавный подъем. Локоть запрокинутой руки – новая, наиболее высокая вершина, от которой крутой вплоть до обрывистого склон, который заканчивается кистью руки – прибрежной террасой или пляжем. И вот я изобразил акварелью золотисто-охристую теплую Землю в окружении холодного синевато-серого Океана и такого же холодного Неба. Матрос, отбиравший мои работы для выставки, сказал: «ну от этого я просто торчу!». Хоть я и не торчу, но эту тему, Бог даст, когда-нибудь сделаю в масле в почти квадратном вертикальном формате. По возвращении из этого плавания написал 100х80 см, но у этой картины как-то не утвердилось название. Есть два варианта: «Земля ждет» или «Земля зовет».

Пока мы работали на основном полигоне, мы не видели ни китов, ни акул. Рыбы и кальмары собирались на станциях опробования по ночам в свете кормовой люстры, когда судно долго находится в активном дрейфе (практически стоит на месте) преимущественно в западной части. Эпизод ловли кальмаров на удочку я нарисовал взятыми у него же чернилами. В центральной части полигона они почти не встречались. Если бы не встречи с двумя нашими судами, да мелькнувшие на горизонте два японских рыбака, эта часть океана показалась бы нам пустыней. Со вчерашнего дня снова появились стаи летучих рыб, снова нас сопровождают птицы, хотя до ближайшей суши – островов Ревилья Хихедо и Клиппертон около тысячи миль. Кальяо находится примерно на двенадцатом градусе южной широты. Мы же пока на пятом северной, вблизи Экватора, но большинство отказалось от тропической формы одежды. Шорты заменены обычными брюками, преобладают сорочки с длинными рукавами, появились носки и закрытые туфли не только в кают-компании, но и на открытых палубах, встречаются отдельные свитера. А сегодня публика с завистью вспомнила наш теплый в это время года город. Не знаем мы тамошней метеосводки, но статистически в первой половине октября там теплее.

Ловля кальмаров

Снова погоды тихие. Солнечные дни изредка разрываются дождями. Тогда все становится светлым серебристо-серым, призрачным. В штиль с бака видны медузы, рыбы в верхнем десятке метров толщи воды. Видели мы с главным химиком кипящий океан. Долго пытались понять, в чем дело. Оказалось в штиль по поверхности воды снует масса мелких рыбешек.

Первая половина октября оказалась богатой на дни рождений. Сначала геологиня, которая занимается определением физических свойств горных пород. Ей я испек классический торт «наполеон», каждый корж которого состоял из 256 слоев. Судьба его была в некоторой мере печальной. Мой юный соратник нес его от места изготовления к месту съедения, но споткнулся о неровность рыбинцев и уронил. Верхняя часть торта, как положено классическому тонко слоеному наполеону, провалилась сквозь щели. Остатки были тщательно собраны и съедены.

Через несколько дней день рождения сварщика. Вообще-то он «злостный совместитель». Когда все работает, то он оператор лебедок, а когда все развалилось, или еще не собрано, а лежит в виде заготовок, работает слесарем-сборщиком и сварщиком.

Вроде бы на судне нет ничего кроме сухого вина в очень ограниченном количестве, но по утрам пьяноватые встречаются.

Не спеша идем в сторону Кальяо, по дороге ликвидируя мелкие хвосты в части плановых объемов.

В какой-то момент свой курс 119 градусов меняем на 140. Договорились с каким-то рыбаком, идущим домой в Калининград, насчет доставки на Родину нашего покойника. Но вскоре получили жесткое распоряжение следовать в Кальяо. Туда прибывает в краткосрочную командировку группа руководителей проблемы конкреций из Союза. Это генеральные директора нашего южного, аналогичного северного объединений и начальник Управления морских работ Министерства геологии СССР. Решение передать покойника на траулер, идущий домой, сохранено, но передача будет позже. А еще через месяц тело сына, мужа, отца, мужика сорока двух лет доставят родственникам.

Смерть близкого человека всегда трагедия, всегда душевная рана. Но известно, что время лечит, со временем все раны, так или иначе, затягиваются. Для чего же мы держим в напряжении родителей, жену, детей, друзей, постоянно бередим раны сообщениями о сроках доставки тела? Для чего заставим снова пережить все в полной мере на уже не имеющих смысла похоронах? Куда логичнее было бы похоронить моряка, как хоронили во времена Магеллана, Кука, во времена песни «… к ногам привязали ему колосник…». Я бы не хотел, чтобы меня после смерти так долго транспортировали, да еще и с пересадками. Было бы проще, торжественнее, не вырывая моряка из его стихии, хоронить в море. Запись: «похоронен в точке с координатами (значения широты и долготы) на траверзе (если в виду берега)». Почитать, поминать в таком случае легко и удобно. Если в точку попасть нет возможности, можно выйти на любой берег, бросить в воду цветок, плеснуть глоток поминального напитка и вспомнить, что покойный бывал в разных частях Мирового океана.

 

Информации из советских источников мы не получали. Произошел даже ужасный казус. Наш третий помощник капитана, который полиглот, свободно владеющий двумя языками и не очень свободно еще двумя, своей приобретенной в Сингапуре магнитолой ловил разноязычные передачи и был в курсе мировых дел. В кают-компании во время обеда он сообщил, что Леонид Ильич Брежнев скончался и в Союзе объявлен траур. Помпа, разбрызгивая борщ, закричал: «прекратить провокационные разговоры!». Ну, прекратили, но Генеральный секретарь от этого не стал живее. Информацию о смерти Генсека и всесоюзном трауре нам подтвердили с пары рыбаков из Владивостока. 

Пара слов о помполитах. Их работа внешне напоминает работу нянечки или воспитательницы в детском дошкольном учреждении. Они должны были поздравлять именинников с днями рождения, начинающих отцов с рождением детей, с другими семейными торжествами. Они всегда были оповещены обо всех событиях, происходящих дома, если о них сообщено радиограммой. Все частные радиограммы, и исходящие и входящие, проходили помполитскую перлюстрацию. Кроме того, отдельные наиболее рьяные выслеживали разного рода нарушителей, в том числе (или прежде всего) тех, кто где-то нашел или сам изготовил что-нибудь вкуснее компота. Это было известно и в какой-то мере раздражало людей.

Так было в восьмидесятые годы прошлого века. Техника не стоит на месте. На смену ключу и азбуке Морзе в настоящее время пришла спутниковая связь. Теперь на суда передаются обзоры прессы вплоть до спортивных новостей со словесными описаниями красивых голов.

Другая, более значимая задача помполитов не видна матросам, мотористам и целому ряду других моряков. Я уже цитировал слова начальника экспедиции о том, что мы «солдаты третьей мировой войны» за раздел Международного района Мирового океана. Обо всех наших находках не должны знать конкуренты. В этом случае помпы – бойцы невидимого фронта.

 

Как бы там ни было мы все-таки дошли до порта Кальяо, который находится на 12 градусе южной широты. Для этого мы снова пересекли Экватор. Примерно на пятом градусе северной широты большинство наших мореплавателей отказалось от тропической формы одежды. Шорты заменены брюками, преобладают рубахи с длинными рукавами, появились носки и закрытая обувь, кое-где мелькают свитеры. А сегодня публика с завистью вспоминала наш теплый в это время года, почти субтропический городок. Не знаем мы тамошней метеосводки на сегодня, но твердо знаем, что статистически в середине октября там теплее.

Кальяо

Утром 18 октября зыбь почти прекратилась. Дымка (туман) рассеялась, и мы увидели охристо-пепельные крутые горы. С утра нас сопровождали пары серо-коричневых пеликанов, стайки каких-то черных уток(?), чайки. Южноамериканские пеликаны совсем не похожи на тех белых символов самопожертвования, которых показывают в советских зоопарках, цирках и агитационных плакатах то ли медицинского, то ли еще какого-то гуманитарного содержания. Ближе к берегу появились бело-сизо-черные птицы с красной отделкой на клювах и лапах. В паре миль от берега стали летать серо-коричневые пеликаны не парами, а большими группами, выстроившись в очень четкий клин. Такие клинья летят величественно, очень низко, почти касаясь воды. Взмахи крыльев редкие, мощные, в основе бреющего полета планирование. На самом подходе к порту я наблюдал явление, которого больше никогда не видел. Мы шли сквозь толпу медуз. Перуанские медузы – это белые, коричневые, фиолетовые полусферы диаметром до метра, из-под которых опускаются мощные щупальца. Длину щупалец я грубо оценил метра в два-три (местами они были видны сквозь полупрозрачные тела). Шляпы-тела медуз обычно радиально полосаты и оторочены по краям черной бахромой, как швы индейских костюмов в югославских кинофильмах Скопление этих тварей было настолько плотным, что, пожалуй, весло в этой толпе стояло бы, как ложка в хорошем борще.

На подходе к порту наш полиглот третий помощник капитана проинформировал общество о том, что в английском справочнике «Порты мира» написано, что это не самый дружелюбный порт. В нем активны бандитизм с применением холодного и огнестрельного оружия, уличное хулиганство, воровство. Принимая на борту представителей местных фирм надо все запирать и внимательно следить за прибывшими – воруют даже со взломом. Первое, что мы узнали от наших гостей – руководителей, прибывшие на борт, что из винтовки был обстрелян советский рыбак «26 съезд КПСС», полгода назад ограблена и убита выстрелом в голову в магазине буфетчица с другого советского рыбака. Но это было рассказано после того, как мы насмотрелись на рейд и на процесс швартовки, и торжественно встретили гостей в парадном строю у парадного трапа.

На следующее утро мы получили валюту за пять суток плавания. Для меня это составило семь тысяч солес де оро (в русском морском жаргоне – семь тысяч солей). Купюры по размеру довольно крупные. С одной стороны на них изображены какие-то усатые дяди, на разноценных бумажках разные. С другой стороны сцены из рабочей жизни: баркас с рыбаками, разбирающими сеть, шахтеры в забое. Мелочь (разменная монета) начинается со ста солес де оро (стоимость автобусного билета от порта Кальяо до центра Лимы). Монет мельче 50 солей вообще не видал. Существует в Перу еще одна денежная единица – сентаво – 0,01 соля. Смысла в такой денежке я не нашел, хотя в качестве сувенира раздобыл монету в 25 сентаво. А серьезные нумизматы нашли и более мелкую мелочь.

 

В первый день судно с помощью двух буксиров ошвартовалось у стенки. Власти, представитель фирмы, обслуживающей советские суда Совинка (Советско-Перуанской пароходной компании, инки – коренное население современной территории Перу), еще какие-то важные персоны на борту. Переговоры, по крайней мере, с точки зрения сторонних зевак вроде меня, короткие, без длинных посиделок в каюте капитана, стармеха, кают-компании и в других уютных местах.

Раз уж зашла речь о деньгах, стоит вспомнить о том, что шофер автобуса компании Совинка, который возил нас на экскурсию по Лиме, получает 150 000 солей в месяц. Молодые специалисты агроном и учительница получают по 200 000. Средняя стоимость килограмма мясных продуктов 2000. То есть, если отбросить лишние нули (совершенно бессмысленные), то зарплаты и цены сопоставимы и с Соломоновыми островами и с нами. Единственная разница у нас зарплата выше у представителей «дефицитных» (т.е. массовых) профессий – токарей, слесарей, каменщиков, а у них она растет с ростом квалификации.

Наконец, чтобы полностью покончить с денежной проблемой замечу, что, скажем, что банка пива емкостью 350 мл, 35 сл (сантилитров) как у них принято писать, стоит 300-400 солей, а бутылка водки емкостью 750 мл 800-1100 солей, хотя есть крепкие напитки стоимостью в несколько тысяч. Что это значит, узнаем позже, а пока берем дешевое! Купил небольшой изящный металлический значок с изображением местного божества Туми за 2000. Оказалась брошка из знаменитого перуанского серебра.

В справедливости английской оценки этого порта некоторые наши ребята убедились буквально в первый день увольнений. Пострадал судовой врач. Он сошел на берег с часами на металлическом браслете и с входившей в моду сумочкой (позже они стали называться барсетками, а в то время назывались очень неприлично), а вернулся с окровавленным левым запястьем без часов, браслета и сумочки. Вообще-то врач был не очень моряком и, как следствие, нарушил правило техники безопасности, запрещающее ношение браслетов на запястьях и колец на пальцах. Любой зацеп этих украшений за неровность может привести и, как показывает практика, приводит к травмированию кистей рук и отдельных пальцев. Был сильно побит гидрограф каратист. На сумку начальника экспедиции было совершено неудачное покушение (советский человек старше 40 даже без английского предупреждения относится к собственности внимательно и стоит за нее горой).

В чем-то это напоминало Красноводск, но существенно жестче. За проходной проезжая улица, вдоль одной стороны которой глухой забор порта, с другой не менее глухие стены элеватора, заводских цехов, которые перемежаются разного рода забегаловками.

Мне почему-то страшно везло. У меня в те годы не было ни бумажника, ни, тем более, барсетки. Поэтому всю свою валютную получку – семь тысяч солес де оро (солей), я положил в полиэтиленовый пакет и так с ним ходил, пока в нем что-то было.

Вечер после увольнения прошел в дружном пьянстве.

Наличие помполитов в те времена имело одну полезную функцию. Они должны были организовывать культурные мероприятия в портах заходов. Правда, им помогали наиболее культурные члены населения судна. В том нашем случае таким волонтером был главный инженер экспедиции. Он помог помпе составить план экскурсии. Лима – площадь перед дворцом президента – смена караула – музей (не помню названия, но по существу это этнография и история) – возвращение через знаменитый Меркадо Индео (Индейский базар). Вся экскурсия оказалась очень интересной. Чуть подробнее обо всех ее элементах.

Смена караула. Это целое представление с торжественным маршем. Форма нарядная с блестящими шлемами. Правда, наши ребята, отслужившие в армии по три года или на флоте по четыре, сказали, что со строевой подготовкой в Перу непорядок.

Музей.  Для меня, совершенно советского человека, этот музей при всей его историчности, этнографичности, художественности показался совершенно необычным. Я в СССР привык к культурам, развивавшимся на базе культур православной, униатской или католической ветвей христианства (в России, на Украине, в Белоруссии). Знаком с культурой ислама (Таджикистан, Туркмения, Азербайджан, Казахстан, Башкирия). А тут на меня обрушилось нечто, ни что не похожее. Если у народов ислама изображение человека во всех видах изобразительного искусства категорически отсутствует, а у христиан пишутся только лики (у неоцерковленных потомков или атеистов) и торсы не всегда задрапированные, то у инков с точки зрения советской морали сплошная эротика вплоть до порнографии. В их малых скульптурных формах практически нет «Курочки Рябы», «Серого Волка». Иногда встречается кукуруза или тыква, но доминируют изображения людей или животных в естественных эротических ситуациях, изредка перемежающихся с различного рода извращениями. Кроме нас по тем же залам музея шли еще две экскурсии. Одна группа была из малогабаритных детишек вроде наших первоклассников. Эти вяло разглядывали скабрезные миниатюры или даже проходили мимо, не обращая внимания ни на экспонаты, ни на окружение, т.е на нас. Другая группа была представлена более зрелыми представителями молодого поколения потомков инков и кечуа. Эти с интересом и некоторым ехидством рассматривали нас и варианты нашей реакции на экспонаты. Для них же такой вариант народного изобразительного искусства знаком с самого их рождения, как для нас Курочка Ряба.

Базар. Это огромный пустырь между Кальяо и Лимой. Никаких рядов. Все вперемешку. Столик. На нем картонки, обшитые то бархатом, то чем попроще. На картонках серебряные цепочки, кулоны, брошки. На некоторых таких столах серебряные кубки, бокалы, ложки. Есть чеканные работы. Все разной степени мастерства, но все с безупречным вкусом. В большинстве это явные копии, но есть откровенно авторские работы, особенно, среди не очень мастерски сделанных, явно ученические. Много копий эротических и порнографических глиняных скульптурок, выставленных в музее. Есть живопись. Всадники на лошадях, Анды скалистые, Анды снежные. Картины оформлены в прекрасные деревянные резные рамы, чаще черного дерева. Меховые и шерстяные изделия. Причем все это «домотканое» - уникальное авторское или очень мало серийное. Это не барахолка, известная всем советским людям всех поколений от военного и послевоенного до девяностых годов. Это еще один музей, вернее, выставка-продажа всего, чем может похвастаться, удивить Перу.

За время этой стоянки я еще дважды бывал в увольнении. Были тогда в Кальяо прямо возле проходных порта интересные заведения под названием «бодега». Это специфические пивные, где кроме пива ничего нет. Пиво в тяжелых стеклянных кружках. Мужик за стойкой наливает и передвигает кружки по стойке. Стойка – невероятно толстая доска, протертая кружками за долгие годы на пару-тройку сантиметров вглубь. У противоположной стены длинный наклонный желоб-писсуар. Над ним такой же длинный жестяной колпак – вытяжная вентиляция. В некоторых заведениях желоб с колпаком отделены от остального зала заборчиком высотой по пояс. В других бодегах его нет. Это очень осложняло прием пива всем социалистическим мореплавателям. Ведь все социалистические блюли примерно одинаковые правила: увольнения группами (тройками). А если в тройке дама (пани, леди, тетка) что делать? А ведь бывало, что они бедные с разгону за своим лидером заскакивали, а потом смущенно выскакивали. Не всегда сразу: глаза-то на стойку направлены. Неудобство.

Раз пошла речь о пиве, надо отметить одну деталь. Глядя на цены, я пришел к катастрофическому выводу: в этой стране правительство никак не заботится о здоровье нации. Кружка пива стоит столько же, что и поллитровка водки. Характерно, что на многих водочных бутылках надписи сделаны кириллицей, а на этикетке (латиница) водки «Санта Марта» изображен храм Василия Блаженного. Все для русских (советских независимо от реальной национальной принадлежности) мореплавателей и сменных (ремонтных) экипажей. Еще одна деталь, связанная с пивом. Выходим в увольнение и заходим в припортовую бодегу. Выпили, пошли дальше. Целый день бродили по городу, знакомились с достопримечательностями, которые не успели разглядеть во время экскурсии. На обратном пути заходим в ту же бодегу. А пиво в ней подорожало. Почему, спрашиваем. С утра, говорят, вы пили вчерашнее, а после сиесты пиво свежее.

Еще одно интересное наблюдение. Едет бортовая машина груженая зерном кукурузы. На повороте через борт высыпается довольно приличная часть груза. Тут же на дороге появляются несколько женщин и толпа детей. Они быстро «клюют» рассыпанные зерна, складывая в полиэтиленовые пакеты. Хозяйственность или нищета? Про деньги, которых много, и про то, что на деньги купить можно меньше, чем хотелось бы, написано выше.

Это было время, когда в молодежную женскую моду твердыми шагами входил так называемый диско-комбинезон. У меня две дочери погодки старшеклассницы. Отец в загранке. Видимо, нужны заграничные  подарки. Беру диско в количестве одной штуки. Второй приобрету где-нибудь в другой стране. Возвращаюсь на судно. Что купил? Покажи. Это обычная экспертиза. Начальник партии спрашивает: где взял? Не скажу, поскольку ты совершенно не заботишься о своей Таньке. Они же с моей Машей одноклассницы, подружки, в одних компаниях. Ты что хочешь, чтобы они стали орлицами инкубаторскими. У меня есть, как ты знаешь, еще одна дочь. Так вот ей я тоже куплю. Возможно, в Мексике.

Прибыло все высшее начальство: наш генеральный директор, генеральный директор наших ленинградских коллег, начальник управления морских работ Министерства. Нас построили на шкафуте. Ближе других к трапу стоял капитан во флотской парадной тропической форме. Было еще несколько человек в форме. Смотрелось красиво и официально. Наш генеральный директор тоже был в форме. Кто был в фуражках отдавали честь. Прибывшие протягивали руки каждому стоящему в строю для рукопожатий.

После, как говорили в эпоху пионерии «торжественной линейки», были довольно напряженные будни. Мне пришлось демонстрировать некоторые полученные материалы в сопоставлении вкладов нашего и северного объединений (от северян в комплексной экспедиции участвовало одно судно, и его материалы явно проигрывали, что порадовало нашего генерала). Для гостей наши умельцы сработали сувениры из конкреций на эбонитовых подставках, на которых были выгравированы контуры Америк с положением портов, в которые с интервалом в несколько дней зашли наши суда. Это с севера на юг Ванкувер (Канада), Мансанильо (Мексика), Кальяо (Перу).

В начале повествования я писал, что плавание дальнее, долгое, для части личного состава без малого год, для другой части полгода. Так был поставлен вопрос еще дома. Но в это время администрация начала кончать играть втемную. Судну предстоит отработать еще 165 суток, до возвращения домой и никаких замен личного состава не будет. Тут же создалась типичная революционная ситуация, когда «верхи» и «низы» не хотят и не могут (прошу прощения, забыл, кто не хочет, а кто не может; но у меня по этим дисциплинам были не самые твердые тройки). Низы реагировали по-разному. На юте начались роптательские ноябревки (вспомним маевки 1905 и 1917 годов). Но ропот – это не интересно и даже противно. Можно понять человека, которому хочется домой, поскольку он впервые попал не на прогулочный «теплоход, уходящий в открытое море на два часа» (из курортных реклам). Понять попавшего на рабочее судно, заскулившего, пытающегося генерировать общественное мнение и провоцирующего людей на бунт («бессмысленный и беспощадный»), не по-мужски, не по-морскому, не по-человечески. Были более интересные формы протеста. Один из гидрографов стал водить по судну на поводке Жучку – пустую банку из-под пива. Он собирал для нее косточки, ссорился с ее обидчиками. Просил у капитана разрешения присутствовать собачке в ходовой рубке во время его вахты. Уговаривал, что она очень порядочная и гадит исключительно в ватервейс. Радист с электриком сочинили песенку в стиле «Бригантины» про возвращение домой при полностью выполненном задании, а еще песенку про Кальяо:

«наш пароход заходит в порт Кальяо,
баклао мимо стаями летят,
банао, апельсио, авакао
встречают обезземленных ребят».

Четвертый помощник капитана и матрос инсценировали анекдот (несколько ниже пляса). Все это было на праздничном вечере, посвященном 7 ноября, Жучка тоже заходила в столовую команды на вечер. Начальство стерпело все относительно язвительные номера, аплодировало вместе со всеми. Забункеровались, пополнили, вернее, создали запас продовольствия и пошли продолжать завоевание Международного района Мирового, конкретнее, Тихого океана. А океан вполне дружелюбен, по мере удаления от Перу снова разноцветен. Не очень качлив. Работа идет, хоть и не так как хотелось бы, но много лучше, чем можно было ожидать – за время стоянки автоматизм стандартных действий несколько растерялся. Встретились и разошлись со средним судном нашей экспедиции. Оно пошло в Кальяо. Встретились с маленьким, которое идет в Мансанильо (Мексика).

Несколько дней назад вышел покурить на рабочую палубу в «свободное от вахт и работ время» (такая формула – это норма флотского лексикона). Там дышал начальник всей комплексной экспедиции. Он тоже  в свободное время художник вроде меня, но существенно более ленивый. Разговорились. Рассказал я ему, как понял на Соломоновых островах Гогена. Вялый треп не занятых ни на вахте, ни на работе плавно перешел на Пикассо.  Судя по всему, наш главный геолог, он же начальник комплексной экспедиции - яростный пикассист. Он утверждает, что великий Пабло – это айсберг, видимый лишь на одну десятую часть. Все же остальное будут еще долго открывать в нем. Я полагаю, что и Малевича, в частности его «Черный квадрат» (правда, какую реплику?) тоже будут открывать и тоже долго. Я с присущей мне бестактностью задал дурацкий вопрос, сколько раз Пикассо был женат. Получил ответ: официально, кажется, четыре и имел несколько любовниц, что стало достоянием истории. Спрашиваю, зачем же он женился и заводил любовниц, если всех их он терпеть не мог. Любя женщину, «Плачущую женщину» не напишешь. Собеседник возражает: вспомни портрет Волара. Теперь моя очередь: Ну, это не вполне живопись, это мозаика, выложенная красочными мазками. Я согласен, что он не только эпататор, но и экспериментатор. В общем, меня он не убедил в величии Пикассо. Поговорили о Гогене, о Тулуз-Лотреке. В результате этой дискуссии начальник пришел к интересному выводу о необходимости для художника крупных потрясений. Он высказал интересную мысль, что не представляет себе Лермонтова помещиком в кругу жены, чад и домочадцев, что пушкинское вдохновение шло от пары сотен его любовниц, о малой части которых мы знаем из его посвящений. Тогда я в развитие этой мысли съязвил насчет того, что и для кандидатов наук, если они творческие кандидаты, необходимо отречение от пижам, халатов, телевизора, спокойного домашнего окружения (в том числе и в лаборатории, на кафедре). Нужно лотрековское пьянство, пушкинское любвеобилие. Он подумал и согласился. Даже развил эту, скажем, глубокую мысль. Да, усмехнувшись, сказал он, в чем-то Фрейд прав, многое в человеке решается на гормональном уровне, хотя за такой вывод и нашлепать могут (не марксистко-ленинская философия). К сожалению, традиционная поповская мораль не только может выдрать, но и активно дерет.

У меня, например, все мои относительные достижения связаны с экстремальными ситуациями. Первая серьезная минералого-геохимическая идея и ее выражение в форме доклада на Всесоюзной конференции и последующих публикаций – это безответная любовь, которая породила идею и спровоцировала ее развитие. Так же, еще во студенчестве, родилась новая любовь, породившая идею в области геохимии газов. Эта любовь тоже прошла без последствий, если не считать проблему органического вещества и газов, которой я занимался около десяти лет уже после яркого увлечения.

Начало самовыражения через живопись совпало с очень бурным периодом уже в зрелом послехристовом возрасте.

Когда читаешь что-то из цикла «Жизнь замечательных людей», особенно, если это перевод какого-нибудь не очень «идеологически выдержанного и морально устойчивого» зарубежного автора, четко усматриваешь прямую связь между взлетами мыслей и чувств этих людей к женщинами-допингами или черным пьянством. Мне пришлось работать с людьми, знавшими Ферсмана. При всем гигантском уважении к этому ученому все в один голос рассказывают, какой это был самец в лучшем смысле этого слова. Да и из его популярных книг скромно проглядывает его любвеобильность.

По-моему, аморален не тот, кого увлечения разными женщинами-допингами, подстегивают на акты творчества, а тот, кто корчит из себя моралиста, призывая к воздержанию от «случайных связей». Случайных ведь не бывает. Все связи нарочные.

Насколько я себе представляю людей, несколько повышенным морализмом отличаются женщины. То ли они не испытывают усиления творческой потенции фрейдовским путем, то ли для них прочное положение мужней жены и твердой оплаты верности важнее взлетов. Вернусь в мир, где есть женщины в статистически достоверных количествах, поспрашиваю. Хотя Ева Кюри в книге о своей великой матери пишет о том, что та с пренебрежением, если не с презрением относилась к сексуальной стороне жизни. А, может быть, это связано с тем, что главными творческими достижениями женщин являются дети?

Эти вопросы для философов, психологов и других хорошо подготовленных специалистов, возможно даже, лишь с высокими учеными степенями и званиями. А я, по возвращении в мир, где есть женщины-допинги распущу свой павлиний хвост обаяния, интеллекта перед какой-нибудь лаборанткой, и она вернет меня из рутинных палубных работ к чему-нибудь творческому. Сейчас же снова пора включать тумблеры наблюдательности и внимательно смотреть на дно, на сейсмограммы, на поверхность океана, на облака и все прочее, что сможет составить скромные перья будущего яркого хвоста.

Оторвался и остался на пятикилометровой глубине наш исследовательский комплекс самого первого поколения, разработанный и изготовленный русскими умельцами на нашем Большом Белом Пароходе. Он уже принес некоторую полезную информацию, но стал первой жертвой мировой войны за раздел Мирового океана.

Другой малосерийный  инструмент, все еще адаптируемый к нашим работам и время от времени нормально работающий, вдруг заартачился. За 32 часа так и не удалось отработать станцию. Пришлось переходить на следующую. Моя практика морских работ однозначно свидетельствует о наличии таких заколдованных мест. Пошли в новую точку. Нам с юным коллегой можно продолжать отдыхать. Хотя отдых относительный: за сегодня подготовил шесть проб руды на химический анализ, обосновал начальнику объединенной экспедиции методику построения одной из отчетных карт, сделал предварительный набросок (схему) этой карты, загрунтовал восемь листов оргалита (но это, правда, не относится к моей геологической деятельности). Мой юный друг и соратник изготовил пару десятков пришлифовок рудных образцов и начал один модельный эксперимент (по-моему, бесперспективный, сказал, но отбивать инициативу у молодых не в моих правилах, пусть убеждается сам).   Между делом начал и закончил эскиз 35х50 см композиции «Туми взошел над древней землей инков». Коричневые горы в коричневом тумане. В туманном небе над горами - бог инков Туми (в моем восприятии это бог Солнца). На среднем плане - древний город. На переднем Она полулежит, Он склонился на колено у ее ног. Его рука опущена Ей на бедро. Другая Его рука сплетена с Ее рукой. Такие инки мне ближе и понятнее, чем Чингачгук Большой Змей. Никогда аскетами индейцы не были. По крайней мере, по данным музея.

Эпизодически беседую с начальником экспедиции. Когда-то мы оба были рядовыми геологами. Я на Южном Каспии, он на Арале. Сотрудничали в составлении сводных карт по югу СССР. Так и остались на «ты», несмотря на дальнейшую дифференциацию в чинах и званиях. Как-то, кончив трюмные дела, вышел на палубу. Сидит на прямоточной трубке, уложенной в козлы, щурится на солнышко. Желтая футболка, форменные тропические шорты, домашние тапочки без задников на босу ногу (нарушение правил техники безопасности), полотняная кепка с большим козырьком. Я в одних шортах – вышел погреться. Подхожу.

– Нам уже вредно загорать, – говорит.

– Что значит «уже»?

– После сорока.

– Да я и в десять специально не лежал на пляжах, но одеваться чтобы сберечь здоровье лень… А что это посреди океана локатор закрутился? Обнаружили кого, или заблудились?

– Прокручиваем механизмы. Идем отсюда. Хоть и есть на судне зоны тени от излучений, но кто его знает, где они. Под железным трапом надежнее.

Бережет, стервец, седой красавец, здоровье. Оно у него, заместителя генерального директора, теперь драгоценное. А лет десять назад он, пожалуй, и не заметил бы этого локатора. Тем более, что на малотоннажных судах, на которых приходилось работать, прятаться можно было только по кубрикам и каютам.

Попытался набросать эскиз: черная ночь, легкие облака, лунная дорожка, частью в дорожке, частью в темноте судно. Прообразом послужила встреча с судном, шедшим нам навстречу на заход. Начальник экспедиции подходит, смотрит: – Нет! Дорожку надо ярче. И сильно засветил левое облако. – Слушай, бери краски, кисти, хочешь – оргалит, хочешь – картон, есть кусочек холста. Кончай сачковать. Сделай хоть что-нибудь сам. – Понимаешь, у меня теперь должность такая – критиковать чужие недостатки (смеется), а не самому работать. Вот вернемся, если довезу бутылку «писко» (местный напиток в оригинальной бутылке), напишу натюрморт. Вообще я решил написать двести этюдов и бросить. Сорок уже есть. – Сорок у тебя было год назад. Ты же меня приглашал посмотреть новорожденного. – Да я вообще редко пишу. За год получается работ по десять.

 

«Я рожаю (или рождаю?) одного детеныша, зато я рожаю льва», – так или почти так сказал часовщик из «Кремлевских курантов», если не ошибаюсь, Погодина.

По дороге к своему полигону мы зашли на один из полигонов, облюбованных американцами. Ближе других к порту Кальяо был полигон, на котором американцы отрабатывали технологию геологоразведочных работ. Опустили пробоотборник, подняли, а в нем глина, на которой мелкие черные камешки разных форм от шариков до гроздьев размером в единицы сантиметров. Такие конкреции наш самый молодой геолог предложил назвать американскими, поскольку их скопление на участке дна, где работают американцы. В отчетных документах, а потом и в научных статьях и книгах мы стали называть их короче – тип «А» в отличие от крупных конкреций, которые мы поднимали до сих пор на своем проектном полигоне. Соответственно, те конкреции были названы советскими и обозначены буквой «С». Мы поняли разницу, и двинулись вперед на запад. Американские конкреции «А» оказались беднее советских «С» по содержанию марганца никеля и меди.

 

Что такое однообразие, рутина? Мой юный коллега, хотя и не играет в революцию против одиннадцатимесячного кругосветного плавания с редкими выходами на берег, не поддерживает революционеров, все-таки подумывает об однообразии нашей жизни. Спрашиваю:

– Что за разнообразие было бы у тебя сейчас в камералке на обработке чужого материала? Пять дней в неделю по восемь часов с часовым перерывом, один день короткий, шесть часов, один выходной.

– За это время я бы уже раз шесть сходил бы в горы с ночевками.

– Ну а еще что? Ведь за это время ты прошел Босфором, Суэцким каналом, потоптал Сингапур, спас негров, пересек Экватор, приобщился к инкам и их писке, каждая вахта, каждая станция дает тебе что-то новое. Где же рутина?

 

А пока интересные геологические находки. Ну, например, каждый изредка читающий журнал «Океанология» знает, что на глубине больше 4,5 км карбонатный материал накапливаться не может, а мы писчий мел и мергели поднимали с 5 км. Все читающие классические работы по океану знают, что в океане никаких кристаллических пород кроме базальтов не бывает, а мы подняли вариолиты и еще что-то на базальты не похожее. Из литературы известно, что железомарганцевые конкреции растут на зубах акул и обломках базальтов, а мы находили чистые зубы размером больше 10 см древних гигантских акул и конкреции с ядрами из уплотненных глин. А фотографии дна! То морские ежи, то следы каких-то нам пока неведомых тварей. Один раз фотокамера принесла нам сведение о давней трагедии – борт деревянного корабля на глубине около 5 км. Есть фотографии застывшей лавы. И все-таки, замкнутость пространства, постоянная поднадзорность, пожалуй, действительно угнетают. Угнетает необходимость отказа от некоторых давних привычек и, наоборот, обязательность выполнения непривычных действий. Например, я не пил портвейна со дня выхода из родного порта, но я вынужден переодеваться к каждому приему пищи. Я это терплю, но в восторг это меня не приводит.

 

Начал цикл миниатюрок «Тихоокеанские галлюцинации». Пока закончил «А где-то цветет сирень», океан, струи дождя, облако; из струй и облака сформирована абстрактная ветка сирени. «Где-то родилась елочка» – за иллюминатором лунная дорожка, из которой золотисто-зеленая веточка проникла в каюту. Это не протест, просто шизофренический бред. А разве не шизофреники моряки (особенно подводники, акванавты, водолазы), космонавты, шахтеры – люди, сознательно уходящие во враждебную, совершенно чуждую среду, готовящую массу разнообразных ловушек? Тут совершенно явное раздвоение личности: хочу жить долго и счастливо (как все); но хочу невозможного, непостижимого (как Бог или, на поганый случай, античный герой).

Зыбь умеренная, ветер слабый, коэффициент удачи (отношение удачных спусков инструментов и аппаратов на дно и в придонный слой к их общему количеству) достаточно высок. Сутки заполнены грязной работой, довольно неритмичным сном и поглощением странных однообразных блюд в постоянно сокращающемся количестве. Началась экономия продуктов. Выдачу тропического задерживают. Говорят, что она будет последней – вино заканчивается. Единственное, что есть в большом количестве, кинофильмы. Самым главным из всех искусств для нас является кино (В.И. Ленин).

Вчера, сменившись с вахты, немного опоздав к началу, посмотрел «Котовского». Какая-то эклектика бесконечной лжи на сюсю-реалистическом замесе. Робин-Гудовские прыжки с деревьев на обочине большой дороги, валяние быка за рога, эффектные переодевания, нарочитая обреченность всех начинаний героя, кроме откровенно бандитских налетов. Но это полбеды. Значительно безобразнее трактовка замены смертной казни пожизненным заключением. Светская дама просит генерала об этой замене. Жесткий отказ. Тогда пожилая нищая крестьянка, мать погибшего солдата, повторяет просьбу, кидая к ногам генерала медали сына. Дело сделано. Да, мать могла кинуть медали погибшего сына генералу в отчаянии, в истерике, в гневе. Но без какой-либо политической подоплеки. Мне наш матрос рассказывал, как во время службы на учениях погиб парень из его роты. Приехала мать на похороны. В разгар церемонии похорон перед строем солдат она подошла к офицеру, вцепилась ему в китель и кричала: «Отдайте сына!». Это естественно. Такой кадр в фильме правомочен, поскольку он вполне реален в жизни. Но никакого отношения такой кадр к судьбе Котовского не имел бы. И оборван фильм как-то непонятно. Котовский  в фуражке со звездой, с шашкой наголо скачет на коне, а голос из-за кадра сообщает, что он, наконец, нашел свое место. Я спросил помполита, чем же кончил Котовский. Расстреляли, сказал он. Такие маленькие недоговоренности позволяет себе соцреализм, и, как следствие, доходит до сюсю-реализма.

Расстреляли Котовского, Тухачевского, Блюхера. Многих расстреляли. Одно время примитивисты от политработы объясняли это борьбой Сталина за власть. Ну, с Кировым ладно, можно при желании согласиться. А вот Котовского еще при Ленине уничтожили, но не думаю, что он рвался к общегосударственной власти. Многократно судимого бандита, убийцу целого ряда представителей царского закона помиловали при царе. Народного героя не помиловала народная власть.

В беллетристике по истории партии, революционной борьбы часто приходится читать о «зверских расправах царской охранки». Так, зверски повешена Софья Перовская, зверски повешен Александр Ульянов. В книжке Зубова о Дзержинском я прочитал о зверском расстреле одного большевика, отца двух детей. Он охранял подпольную типографию. А в это время «зверская царская охранка» в количестве одного офицера и четырех нижних чинов жандармерии получила приказ закрыть типографию. Охраняющий большевик застрелил офицера и одного рядового и ранил еще двоих. Представим себе на минуту, что сегодня где-то подпольная типография выпускает антисоветскую литературу. Средних лет офицер КГБ и четверо двадцатилетних парней с васильковыми погонами получают приказ арестовать типографию. С соответствующим ордером в руках офицер стучит в дверь. В ответ получает пулю в грудь. Он не стар. Его мать жива. Но он не молод. У него жена и двое детей. От второй пули падает двадцатилетний парень за неделю до дембеля. Оставшиеся трое в соответствии с какими-то уставами пытаются стрелять по ногам, но двое успевают получить еще по пуле. Ну, а теперь убитых похороним, их близких как-нибудь утешим, раненых отвезем в госпиталь, подремонтируем. А хозяину подпольной типографии, может быть, путевку в санаторий для успокоения нервов после ужасной встряски?

Чушь! Во все времена у всех народов охранялись границы, устои (общественно-экономический строй). И царская охранка, и мальчики у дворца президента Перу, и наши парни с васильковыми погонами стоят на страже существующего порядка. И это нормально. И не надо изображать представителей охраны порядка кретинами, кровопийцами и т.п. это не делает нам чести.

Но во все времена у всех народов почему-то народные герои гибли если не от руки народа, то не без народного рукоприкладства. Котовский, Жанна д’Арк, Джордано Бруно, Иисус. И так далее вглубь веков.

А сегодня у меня был интересный разговор. Зашел ко мне в каюту матрос. Он художник. В прошлом полупрофессионал: не имея формального художественного образования, работал оформителем (по-нынешнему дизайнером) в городском краеведческом музее. Сейчас собирается издать местную (судовую) новогоднюю газету. Для этого ходит и фотографирует всех «ударников и передовиков» художественной самодеятельности. Снял нашу «рок-подгруппу» «От винта», снял гидрографа-каратиста-резчика. Пришел ко мне. Долго мялся и вдруг сообщил вне всякой связи:

– Викторович, а вы смешной, когда выпьете. На судне злых людей много. Сейчас на вахту?

– Да.

– Завтра писать будете? Я подойду, сфотографирую.

Надо отметить, что я смешной и когда разбираю пробу со дна на палубе, стоя на четвереньках, и когда пишу в своей имитации мастерской в узком проходе за морозильным агрегатом, освещенной единственным иллюминатором. Правым локтем я постоянно цепляюсь за какие-то трубы, а головой стукаюсь об открытую броняшку  иллюминатора. Правда, многим признанным приходилось хуже. Писали, то лежа на лесах, как Микеланджело, то под лестницей, как Пиросмани. У меня еще не плохо, хотя и смешно даже в моем абсолютно трезвом виде.

История человечества – это история войн. Не верите? Загляните в любой учебник истории, ну хоть для четвертого класса. Правда, кроме войн люди строили храмы, писали фрески, высекали скульптуры, открывали законы природы, но для историков это не в счет. Для них история – это история войн, для которых строились разного рода укрепления от, например, кремля (кремлей) до линии Маннергейма и прочего. Ну, еще в какой-то мере это и революции, многие из которых признаны великими. Человечество постоянно воюет, т.е. кто-то убивает кого-то, при этом сам стремится остаться более или менее живым – стать победителем. А зачем? Не в смысле, зачем остаться. Зачем убивать? Конкистадоры убивали инков дабы обратить язычников в христианство и попутно забрать их драгоценные металлы. Крестоносцы «вызволяли» гроб, а попутно добыли восточные пряности. Разномастные цивилизованные европейцы громили Индию, Африку в значительной мере тоже во имя правильной веры, истинной религии, но при этом не забыли об индийских драгоценных камнях («не счесть алмазов в каменных пещерах, не счесть жемчужен в море полуденном»), африканских алмазах. Теперь новые религии вроде демократии и либерализма развитые Соединенные штаты и объединенная Европа несут «недоразвитым» закоулкам Европы, Азии, Северной Африки, где скопилось много нефти и газа. Все это несколько упрощенно, но это так. Все войны во все времена за территории и сырье. После наполеоновских побед и поражений мир в основном был поделен. Результат дележки устроил не все развитые страны, и они устроили несколько десятков  (а может, больше?) локальных и две мировые войны. Сложившиеся после второй мировой войны границы просуществовали без малого около 40 лет. Хотя некоторых они не совсем устраивают, войн в обычном понимании этого слова (стрельбы, взрывы, массовые убийства и военных и мирных) пока не очень много. Одновременно в состоянии войн больше 3-4 держав, пожалуй, не находятся. Из великих держав в локальных войнах лет 10 участвовали Соединенные Штаты, года три Франция, несколько месяцев Англия. Ввод ограниченных контингентов (скажем, миссионеров, обучающих дикарей новой религии) во внимание можно не брать. Пока наше судно идет Тихим океаном, заглядывая на дно и под дно, отбирая пробы, стрельбы в мире почти нет. Но, тем не менее, в мире идет очередная война, о которой нам время от времени напоминает начальник нашей комплексной экспедиции. Война за раздел на этот раз не тверди, а хляби – Мирового океана. Океан – это громадные пищевые ресурсы, это нефть и газ под его дном, это комплексные руды, из которых можно получать целые букеты металлов. Наша экспедиционная армада – флотилия, призванная завоевать некоторую часть мира. Мы – солдаты-завоеватели. По крайней мере, о том, что он солдат, говорит о себе наш Начальник Экспедиции (кстати, на его парадной форме шевроны, как утверждают знающие люди, соответствуют контр-адмиральским). Ну, а на войне, как на войне. Приходит приказ «умри!» и надо умирать. Вся наша проектно-сметная документация благополучно пошла прахом. Из «Ставки» – из дирекции идут приказы, распоряжения. Мы не пойдем в Кальяо к новому году, не пойдем в начале января. По новому приказу нам надлежит быть там только к концу января. А до этого попытаться завоевать еще кусок океана и доложить об успехах операции. Конечно, пока не завоевать, а хотя бы оценить целесообразность завоеваний. Ну, скажем, провести разведку боем. Но и в феврале личный состав наших «войск» не уйдет во второй эшелон (домой в отпуска и отгулы). Не уйдут на сессии заочники, не вернутся в семьи отцы и мужья (все наши женщины незамужние). Ждавшие замены сообщили об этом на сушу. В ответ получены уже две категоричные радиограммы типа «или к новому году домой, или выхожу замуж за нового мужа». Народ на судне жив, умеренно толст и красив, потому Симоновские строки «не уважающие вас покойного однополчане» не проходят. Основная масса в прыщиках и с язвочками все-таки вернется в мае. Но при этом кто-нибудь сможет познакомиться с мужем своей жены, вылететь из ВУЗа, в котором готовят специалистов, способных заменять переутомленных. Так что и на нашей довольно спокойной «войне» тоже не без жертв.

Но это лирика «войны без выстрелов». Ее проза заключается в том, что «Ставка» решила, что каждая геологическая станция должна обязательно сопровождаться донной фотографией. Проектом предусматривалось получить изображения дна хотя бы на 25% станций. Это было связано с тем, что к моменту отхода судна глубоководной фотоустановки в природе еще не существовало. Судовые умельцы начали и закончили все от разработки устройства, синхронизировали его с пробоотборником. Работа пошла практически без сбоев. В результате теперь от нас требуется фотографирование участка дна на каждой станции геологического опробования. Работы, конечно, прибавилось, но зато прибавилась новая интересная информация. Но она интересна только геологам.

К этому времени практически на всех судах появились отдельные экземпляры, которым выпускающие медицинские комиссии не написали бы «практически здоров, годен к работам на судах дальнего плавания». Начальство принимает компромиссное решение собрать всех нуждающихся в экстренной эвакуации, депортации, короче, возвращении на Родину на одном самом быстроходном судне – нашем Большом Беллом Пароходе. Но чтобы работы не прерывались, народ надо было перераспределить равномерно, обеспечив оба судна необходимыми специалистами.

Дабы собрать всех улетающих на Родину мы направились на север в Мексику, в порт Мансанильо, где в это время находился Средний Белый пароход с очень христианским названием «Феодосия», что по-русски означает «Божий дар».

Знакомство с Мексикой началось с того, что мы пришли в большую бухту, и стали на внешнем рейде. Бухта при ближайшем рассмотрении оказалась расчлененной на множество маленьких, но таких глубоких бухт и бухточек, как в Севастополе. В каждой из них жил какой-то участок порта или отельно-ресторанно-пляжная (куротная) зона. Каждый из этих кусочков большой бухты имеет свое собственное название. Запомнил я, пожалуй, только Сант-Яго-Бич.

Поставили нас к причалу рядом со Средним белым (теперь уже давно ржавым) пароходом. Еще не поднялись на борт портовые власти, еще даже не кончилась швартовка, а наши коллеги с хлебом-солью, водкой и пивом приветствовали наш заход. Первый помощник Капитана с палубы бака вещал различного рода запреты, а в открытые иллюминаторы протягивались сигареты, пиво.  Новых проволочек не было. Минут через 15 объявили свободную практику, а еще через несколько десятков минут все геологи дружно пили «Столичную» производства московского завода «Кристалл», купленную в Мансанильо и принесенную Старшим геологом Среднего парохода, и запивали ее мексиканским пивом. Должен заметить, что ерш «Дружба народов» – изумительная комбинация. Обмен впечатлениями, новостями, впечатляющие рассказы в лицах о постоянно пьяном начальнике рейса Среднего парохода, рассказы о Мансанильо.

И вот мы на берегу. Выходим за проходную, кивнув вахтенному, который ничего у нас не проверяет. В сущности, проверять у нас нечего. Никаких увольнительных удостоверений, как в Сингапуре или Кальяо, нам не дали. В мексиканских портах они не в моде (их просто нет). Метрах в двухстах за проходной стоянка такси, к которой мы идем по бульвару, обсаженному абсолютно незнакомыми мне небольшими деревьями с разноцветными оранжевыми, красными, лиловыми цветами. Встречаются деревья, на которых все эти цветы сосуществуют вместе. Ну, и естественно, пальмы. В основном кокосовые и, конечно, кактусы. Правда, на этом бульваре броских кактусов не было – так, по грудь. Но кактус – символ Мексики настолько, что изображен на гербе страны.

Такси. Ухоженная блестящая машина, размером с наш «Москвич», но с более плавными формами. В любой конец собственно Мансанильо (одно-духэтажного городка с 30 тысячами населения) 50 песо. Чтобы представить себе, что такое 50 песо, скажу, что это примерно 25 копеек по официальному курсу или бутылка пива, или две порции мороженного, или художественная открытка, т.е. то, за что наше такси только включает счетчик. Естественно, что такси в таких условиях – массовый вид транспорта.  А машин много. На стоянках они ждут пассажиров. Поймать пустую машину на улице – тоже не проблема. Воспользоваться в Мансанильо автобусом мне так и не удалось, хотя они есть, и люди в них ездят.

Прибыли мы на центральную улицу Авенида Мехико. Мексика – совсем не Мексика, а Мехико. В русском языке, например, старое название Камбоджи заменено новым Кампучия, хотя различие в звучании куда меньше, чем между «Мексика» и «Мехико». А ведь эта страна Американского континента, первая признавшая Советский Союз. За что к ней такая немилость?

Итак, мы на Авенида Мехико. Узенькая улица. Дома не выше трех этажей, узенькие тротуары. Неспешащие люди. Первые этажи домов – это магазины, магазинчики, рестораны, ресторанчики, бары. Все как в обычном капитализме – не посетители в очереди в магазины или кафе, а кафе и магазины в очереди к клиенту. Курортная сущность города проявляется в обилии сувенирных магазинов. И лавочек. Пестрые сомбреро, чучела игуан, ракушки, всякие поделки из них. Но я пока неплатежеспособен и ведут меня во вполне определенный ресторан выпить по бутылке пива. Это, конечно, пустяк, но приятно выпить бутылку пива за 50 песо (25 копеек) в ресторане за столиком с белой скатертью. Начала нас обслуживать молоденькая девушка, которая вполне поняла заказ: ‘tres cerveza”, но подошел хозяин с вопросом: ‘Viso?” Подсел, стал писать на салфетке “Stalingrad, Leningrad” , потом написал “Berlin”, провел стрелки от Сталинграда и Ленинграда и написал «1945». Хозяин старый, подтянутый, лет 45. Разговорились на международном языке глухонемых. У него 17 детей, семь парней в армии и ВУЗах, десять дочерей. Старшая работает в его ресторане, младшие школьницы. Кстати, образование вроде нашего среднего в Мехико тоже бесплатное.

Ужасно интересные школы в Мансанильо. В первый день я видел всего одну, но остальные мало чем отличались. Это двухэтажные строения без наружных стен. Только бортики, скрывающие детей от глаз прохожих (или, наоборот – от любопытных детей внешний мир). А макушки учителей в первом этаже торчат наружу.

Часть следующего дня ушли на легкую прогулку по магазинам. От сингапурских они приятно отличаются четкостью и ненавязчивостью обслуживания. Никакого панибратства, никаких зазываний.

А время фиесты мы провели на пляже самых миллионерских миллионеров, проехав немного за Сант-Яго-бич. Название этого куска набережной, как-то раз слышал, но не запомнил. Пляж широкий песчаный. Миллионеры и их дети играют в мяч, сидят в кабинках, представляющие собой веранды, крытые сухими пальмовыми листьями, катаются на катерах с прозрачными днищами, летают над бухтой на парашюте, буксируемым моторной лодкой. Последний вид развлечения очень интересен – желающего засупонивают в обычные парашютные лямки, затем пристегивают парашют, порывы ветра, парашют раскрывается, а моторка в это время устремляется против ветра. Парашют работает как дельтаплан. Описав круг по бухте, лодка снова подходит к берегу и останавливается. Теперь парашют исполняет свою обычную функцию. Наиболее эффектно катались дети и подростки в возрасте от 8 до 15 лет. Взрослые летят ниже и приземлялись быстрее. Дети же иногда подолгу зависали над пляжем, пока не кончится очередной порыв ветра. Но миллионеры в бухте не купаются. У них есть бассейны. Есть спортивные площадки. Но это все за забором. Не монолитным высоким каменным, а за легкой решеткой, но входить за нее мы не стали даже пытаться.

Жилые домики этой курортной зоны, прилеплены к крутому склону горы. Домики разнообразные, но в едином стиле. В целом вся эта колония напоминает какое-то птичье поселенье и особенно эффектно смотрится с внешнего рейда. Вели мы себя гордо по принципу «с волками жить – по-волчьи выть», не купались, в полураздетом виде сидели в ресторанчике и потягивали пиво, а потом снова вернулись в центр забрать оплаченные покупки.

Следующий день мы начали с пляжа попроще – рядом с портом, которым пользуются местное население разного, судя по одежде, среднего и ниже среднего достатка. Дело было в воскресенье. Народу на пляже было предостаточно. Так же как и миллионеры, многие сидели в открытых ресторанчиках под пальмовыми листьями, дети, подростки, редкие взрослые купались. Возле нас расположилась семья из по-советски толстой мамы, по-советски пьяноватого папы и 13 детей в возрасте от 7 до 25 лет. На некоторых детях были откровенно застиранные, потерявшие первоначальный вид трусы. Девочки подростки играли в куклы. На парнях были ужасно фирменные плавки. Семейство располагало несколькими мячами, одной небольшой подстилкой для полураздевшейся мамы, и некоторым количеством десятков песо для папы на пиво и бакарди. Я попытался сделать маленький пейзажный этюдик маслом. А этот папа всячески пытался мне помочь и даже, когда я отлучался, чтобы окунуться, сделал пару не очень вразумительных  мазков.

Вторую половину дня мы провели в Санкт-Яго-Бич на пляжах для преуспевающих туристов. Те же ресторанчики на берегу, грибки из пальмовых листьев, редкие разноязычные прохожие. Только вездесущие местные дети и подростки окружили нас, поскольку на этот раз  мы занимались все той же живописью уже вдвоем с молодым Матросом –художником. Эта публика то купалась, то лезла к нам очень общительно. Но наш лексикон типа tres serveza был явно не для культурного общения. Поняли, правда, что  где-то  поблизости есть диско-клуб и там раздеваются (стриптиз).

Вообще говоря, в этой в не бедствующей стране (ну пусть не стране, а в городе Монсонильо штат Колима), где шофер такси каждые два года меняет автомашину, имея 8–10 детей; где молодая сотрудница института океанологии с высшим образованием в качестве абсолютно добровольной общественной работы занимается с малограмотными согражданами. Широко развиты диско-клубы со стриптизом, бордели со стриптизом и без него, с музыкой и барами.  Все эти заведения начинают работать слишком поздно, чтобы за четыре дня можно было бы обмануть бдительного Первого помощника Капитана и куда-то вырваться. А вот парни со Среднего парохода, простоявшего в Мансанильо до нашего прихода, больше двух недель освоились и побывали в некоторых таких (злачных) местах. Рассказы шли вечерами за «бакарди» и «президентом», поэтому, даже если бы я очень хотел вспомнить источники информации, сделать это было бы исключительно трудно. Но какая разница от кого я что-то узнал?

Итак, суммируя рассказы, могу сказать примерно следующее. Часам к 22–23 народ начинает собираться в разного рода увеселительных заведениях. Это либо полностью закрытое помещение, либо внутренний дворик, окруженный разного типа помещениями. Публика довольно пестра. Это и заграничные моряки, и местные мужчины средних лет, и туристы и, что удивительно, семейная молодежь даже с детьми. Весь этот народ сидит за столами и пьет либо бакарди с кока-колой, либо значительно более легкие напитки вроде чистой кока-колы. Вход обычно бесплатный. Девушек или проституток, как хотите, пока нет. Тут они называются в общем случае пута или путата, если она излишне молода. В центре зала помост, примерно на уровне столиков. В определенный момент на этом помосте появляется красивая молодая женщина, которая под красивую музыку красиво танцует сольный танец. В процессе танца она красиво освобождается от тех или иных деталей одежды, пока не остается в чем мать родила. Продолжив некоторое время демонстрировать красоту и грацию своего, теперь уже абсолютно обнаженного тела, она, танцуя, уходит со сцены. Представление окончено. Можно расходиться. Но тут в зале появляются по одной, по две и группами путы – молодые, красивые, полуодетые. У советских моряков, впервые попавших в такую ситуацию, не всегда хватает духу пригласить путу к своему столику. Это не важно. Они сами намечают цель. Сами подходят, подсаживаются. Тут же подходит кельнер с готовностью принести бутылку фанты или кока-колы для вашей дамы (дамы ничего не пьют крепче колы). А она, если ее не особенно настойчиво прогоняете, сама назначает цену. Что-нибудь от одной до трех тысяч песо. Для меркантильных могу сопоставить: фирменные  джинсы, например, стоят порядка тысячи, пара мужских туфель от 700 до 4–5 тысяч, бутылка бренди «Наполеон» – 500. Дорого? Не ходите в бардак. Но, если вы согласны, она ведет вас в свой номер, обставленной необыкновенно широкой кроватью.

– Ну, а какие, в общем, чувства от всего этого? – спросил я у рассказчика.

– Ты знаешь, – сказал он задумчиво, – это прекрасно отлаженная машина. А в общем-то непривычно противно. Никакого чувства. Когда где-нибудь в командировке ищешь приключения – знакомишься, проникаешься каким-никаким чувством, добиваешься, при этом дополнительно распаляешься, да и то – не то. А тут – заплатил, получил, вернулся в зал, еще через некоторое время она снова в зале, охотится за следующей парой тысяч…..

Хватит отступлений. Все время, что мы бегло знакомились с  Мансанильо, улетающие домой перебазировались на наше судно, а их места занимали наши специалисты, которым предстояло сильно урезанным составом продолжать выполнение плана. Ведь плановые объемы исследований не сокращались. На «Божий дар» (на средний пароход) перешли Старший геолог, мой напарник по вахтам, вполне оперившийся Самый молодой геолог, несколько геофизиков, химиков. В качестве некоторого восполнения прилетели девушка-химик и молодой парень биолог. Вновь прибывшие присоединились к нашей компании в части освоения города, пляжей и прочих достопримечательностей.

Правило ходить в увольнения тройками было несколько нарушено. Моя тройка трансформировалась в «великолепную семерку», хотя из первичного ее состава ушел мой молодой коллега закрывать брешь на среднем пароходе.

После пляжа мы вернулись в город и посидели в ресторанчике, нависшем на втором этаже над центральной площадью за стаканом красного вина. Вина, да и крепкие напитки в Мексике, приятнее, чем в Перу. В 20 часов – сбор на судне. Площадь в это время ярко освещена. В центре площади беседка из ажурного чугунного литья, выкрашенная белилами. В этой беседке и вокруг нее дети лет от 3 до 10. Все эти дети и мальчики, и девочки садятся на корточки, чирикают что-то о камни, извлекая при этом почти пистолетные звуки. Присели мы возле одного такого разбойника лет 5. Он показал нам яркую коробочку с чем-то вроде толстых спичек, предложил нам «стрельнуть». Подарили ему значок и потрусили в сторону дома.

Тут, как назло, на пути ручная тележка. Возле нее небольшая кучка людей.

– Это «вечерняя собака», – говорит один из наших старожилов Мансанильо. – Закусочная на ходу – чтобы не тратить времени.

– Ребята, хочу собаку, – говорю я.

Подходим. Шустрый парень лет 30 выхватывает пинцетом сосиски из коробочки-холодильника, кидает их на сковородку, на другую сковородку кидает разрезанную булку, поливает разогретую булку растопленным маслом и ужасно острым соусом, вкидывает внутрь пару сосисок, получает с вас, если не ошибаюсь, 70 песо. Следующий! Нет необходимости с воскресной, вечерней улицы уходить домой, идти в ресторан – терять время.

Следующий день нам вынужденно пришлось провести на судне под неусыпным оком Первого помощника и вахтенных помощников Капитана. А все за то, что из-за этой «вечерней собаки» мы опоздали из увольнения на четыре с половиной минуты. На далекой Родине Первый помощник Капитана – мой сосед по лестничной клетке, но тут он мой нравственно-политический блюдун. Правда, к проходной нам удалось сбегать, там вполне приличный магазинчик. Этот день пришлось посвятить скромному экзотическому пьянству.

Зато в следующий день, на вечер которого был назначен отход, мы взяли реванш. Мы пробежались по всем глухим окраинам, посмотрели на дома, в которых окна соседствуют со скалой, а из окна следующего дома можно попасть на крышу предыдущего. Это по-испански, во всяком случае, по его мексиканской разновидности, называется "каса". Эти домики действительно напоминают кассы при аттракционах в парках культуры: такие они маленькие с окошками-проемами без стекол, иногда с жалюзями. В общем, мексиканцы, точнее, мансанильцы живут тесновато. Ведь я уже говорил о составах их семей. В откровенно богатых кварталах касы-коттеджи в один-два этажа тоже не более 50–100 квадратных метров, т.е. не более 200 кв. м общей площади, включая коридоры, кладовки, ванны и прочие помещения. Так что на жильца приходится никак не больше, чем у нас, а нередко меньше.

В этот день в центральной части города мы видели легковую машину, врезавшуюся в дом. Аварии в Мансанильо редкость, хотя кроме редких светофоров, знаков «стоп» и «пешеходы» никаких ограничителей они не признают. Пешеходам принято уступать дорогу. Движение на улицах небыстрое. Тем удивительно выглядела разбитая машина на людной улице. Наши моряки из других групп видели, что произошло. В крупном магазине милиционер стрелял в кого-то. Затем двое в машине уходили от погони. Выстрелом был убит или ранен водитель. Милиция окружила машину, обезоружила пассажира, надела на него наручники. Все было быстро, говорят, эффектно. В Мансанильо, где нет никаких нападений ни на туристов, ни на моряков, это выглядело, по крайней мере, удивительно.

Нашим, долго стоявшим в Мансанильо коллегам со Среднего парохода, особенно владеющим испанским языком, повезло. Они могли беседовать и с местными океанологами, и с продавцами, и с посетителями ресторанчиков.

В одной из таких бесед они разговорились с молодым парнем. Тот представился Хесус Плаценсия – местным мафиози. На вопрос, почему в отличие от Лимы, в Мансанильо нет бандитов, объяснил, что город живет за счет туристов и моряков. Чтобы тех и других было много, надо создать им соответствующие условия. Поэтому с любыми проявлениями хулиганства, не говоря уже о бандитизме, борется не только официальная служба, но и мафия своими силами. Кроме того, мафия взяла на себя роль поставщика в город овощей и фруктов. Сам Хесус Плаценсия – владелец нескольких продуктовых складов, бардаков и такси – богатый человек. Он же рассказал, что в городе практически нет безработицы. Порт, оптовая торговля, сфера обслуживания обеспечивают работой всех желающих.

Те же моряки познакомились с безработным, имеющим 8 детей. Он не хочет устраиваться, куда придется, а ждет работу по специальности. Касса у него своя, платить не надо, а несколько месяцев ожидания он перебивается на государственную дотацию. Этот из беднейших. С ним познакомились через сотрудницу института Океанологии, которая в порядке общественной работы обучает его и еще нескольких малограмотных – таксиста, заводского рабочего и кого-то еще.

Картина какая-то идиллическая. Совсем не газетная. Мафия, охраняющая порядок в городе, малограмотный безработный, перебирающий предоставляемые  ему рабочие места, активная общественная деятельность интеллигенции.  И кроме того, машина, которую мы встречали многократно, похожа на машину ГАИ. На крыше два громкоговорителя. Она медленно движется по улице и что-то вещает. Как-то встретил эту машину, будучи в обществе нашего гидрографа, проработавшего несколько лет  на Кубе, и владеющего испанским. Спрашиваю:

– Что он говорит?

– Объявляет о наборе на курсы русского языка. Вчера рассказывали о нашем пароходе, о договоренности городских властей и нашего руководства о дальнейших визитах наших судов. А вообще это информатор о местных новостях.

Схвачены последние сувениры, последние бутылки бренди и бакарди. Вечер. Отход. Снова в океане.

По дороге на полигон остановились на банке и за полдня наловили килограммов 500 рыбы. Теперь обеды и ужины стали вполне весомыми. Хотя рыба в исполнении нашего камбуза – далеко не то, что pescada мансанильских ресторанчиков (под острым до жути соусом с горячими кукурузными блинчиками вместо хлеба).

А работа идет трудно. План на последний этап, пожалуй, менее напряженный, но устали и люди, и техника. Кое-какие инструменты уже покоятся на дне, подводные осветители, в основном и без того в небольшом количестве, сгорели. Не предполагали, что будем так медленно работать. Только что вернулся агрегат со дна. Принес роскошные фотографии, а пробы нет. Повторяем……

Я ворчу по поводу неподготовленности. Начальство, теряя терпение и чувство меры, срывается на военные тона. Но работаем.

Новый 1983 год начал свой путь по планете. До нас, до судна он доберется примерно через 21 час. Очередной спуск пробоотборника. Подъем. Пробы нет. Повторяем спуск. Все это заняло часов шесть.

Пробоотборник на борту с представительной пробой с обилием конкреций и практически мало нарушенным осадком, пригодным для всех плановых определений, на борту 31 декабря около 18 часов.

Разбираем конкреции по форме (морфометрический анализ) и по размерам (гранулометрический анализ). Раскладываем на трафаретной доске для фотографирования (элемент документации морфометрического анализа). Начинаем взвешивать выделенные фракции. Это все обязательные операции описания рудного материала. Затем наиболее типичные конкреции и уникальные экземпляры режу на камнерезном станке. Напарник с чистыми руками фотографирует срезы. Вбегает начальник рейса. Говорит «толстым голосом», примерно таким, каким говорил волк в первый визит к семерым козлятам: «Бегом в баню! Что? Забыл, что ты Дед Мороз?». «А как же проба?» «Завтра закончите. Все закрыть брезентом!». Приказ начальника – закон для подчиненного. Бегу в душевую, оттуда к первому помощнику (к Помпе) за мешком подарков, затем к матросу-комсоргу глянуть на него в маскарадном образе и Снегурочку, с которой пока не знаком – она из камбузной службы «Божьего дара» (Среднего парохода).

Снегурочка у нас изящная, маленькая, молоденькая. Очень даже симпатичная в целом. Матрос-комсорг пытается внушить ей пару стартовых реплик, а она «глуха к добру» – листает завалявшийся порнографический журнал. Точнее не листает, а я бы сказал, внимательно изучает, как я изучаю доводы плитовых тектонистов или еще каких-нибудь очень ученых людей. Все. Бегом на рабочую палубу.

Туманный гонг, имитируя Спасскую башню, прозвонил своим басовым голосом 12 раз. Это означало, что все приготовления окончены, и пора идти на «утренник».

У меня был некоторый опыт Деда Мороза в детском саду. Он здорово пригодился. Взрослые – это немного, а то и здорово уставшие дети. Уставших надо немного потеребить, тогда они раскрываются.

Мы провели соревнования «лыжников» – соревнующиеся вручную перемещают перед собой два листа бумаги, поочередно наступая на них ногами; определили сильнейших в перетягивании каната; провели эстафету по бегу в мешках. Прошел конкурс костюмов. Победителем пришлось определить Помпу (первого помощника капитана) пришедшего на «утренник» в повседневной зимней форме (черные брюки, синий китель, белая сорочка, черный галстук). Приз – лучший подарок настоящему мужчине – луковица. Серебро взяла наша геологиня с Большого белого парохода, которая была в черно-белой полосатой одежде заключенного (в своем лабораторном халате) с надписью на груди «14–82» (это номер объекта наших исследований). Она провозглашала: «Свободу заключенным Большого парохода!». Были у нас одноглазый Пират-инвалид без ноги (с искусно выполненным протезом), Снеговик из трех проволочных каркасов и списанных простыней, были герои менее яркие, но не менее забавные. Даже Снегурочка оказалась, в общем, нормальной девчонкой.

В столовой команды, как и в кают-компании, стоят елочки. Нам обещали привезти их из Находки, но там их забыли на рейдовом причале. В результате – два небольших деревца из прутка (стволы) и электродов (ветки). Хвою из крашеной акварелью бумаги сочинили труженицы камбуза. Кто-то пытался сочинить цветные свечи из парафина, которым мы парафинируем образцы глин для лабораторных исследований в стационаре. Но тут опять влезла чья-то «мягкая» тройка (в отличие от «твердой») по школьному курсу химии. Был поставлен «эксперимент века» по окраске расплавленного парафина акварельными красками. Экспериментаторы конфисковали у меня два тюбика краски и полностью их извели еще до того, как я обратил внимание на их старания. Не пропадать же порыву. Выдал понемногу масляных красок. Что-то стало получаться, но блекло. Сухих пигментов у меня не было.

 

И все-таки как бесконечно много дает мне этот рейс. Прежде всего, он дал возможность абстрагироваться от повседневности. Дал возможность широко наблюдать и обобщать. Ночные бдения в ожидании дночерпателя, дни переходов с работой, как в «союзе рыжих», чисто номинальной, располагают к вялому ежедневному обдумыванию всего увиденного, к сопоставлению с узнанным ранее, но и к свободному философствованию.

В части философствования я, например, пришел к выводу – в геологии различаются наука и практика. Геологическая наука, как всякая наука вообще, подразумевает наличие начальных знаний. Начальные знания в науке – это что-то вроде веры в бога, в религию. Ну, например, 1+1=2. Это знает каждый. Вообще-то не знает, а верит, поскольку тот же каждый знает, что 1 (мужчина) + 1 (женщина) = 3 (человека), 1 (заяц) + 1 (зайчиха) = 5÷10 (зайцев). То же с пересечением у Лобачевского  непересекающихся у Евклида параллельных прямых. Примеры, постепенно усложняя, можно проследить в самых разных областях науки. Мне ближе геология. Чуть-чуть профанирую идеи корифеев, напомню, что материки или их части движутся в каких-то определенных направлениях с определенными скоростями;  что они не движутся, а просто вся Земля расширяется;  что ничто не движется, и не расширяется, а стоит на месте. Или другое. Нефть образовалась где-то на гигантских глубинах по реакции Менделеева и пришла оттуда в ловушки-месторождения; нет, в ловушках она образовалась за счет разложения захороненного органического вещества животного или растительного происхождения. Один институт проповедует одну религию (простите, науку), другой – другую. Иноверцев принято предавать анафеме, почти убивать. Если вы задумали защищать диссертацию, упаси вас боже неосторожно сказать что-то принципиально новое. Я, например, не рискну доказывать, что углеводороды (нефть и газ) образовались биохимическим путем за счет жизнедеятельности некоторых групп микробов, которые как перерабатывают органическое вещество, так и генерируют горючие ископаемые из неорганических материалов. В этом я совершенно убежден. Убеждение базируется на более чем десятка лет в поле, в море, в лаборатории. В его основе сотни прямых модельных опытов. И тем не менее, для диссертации я бы взял какой-нибудь частный вопрос, не затрагивающий основ веры в «известное». Этот же материал мне, по-видимому, никогда не удастся опубликовать сколько-либо полно. Разве что сочиню повесть, если этот дневник будет опубликован, и я найду путь в беллетристику. Короче, ученые что-то знают, а они ревнивы.

Практические же геологи сначала ничего не знают. Практический геолог приходит на относительно белое пятно природы и постепенно закрашивает его яркими красками геологической карты, штрихует и литологическими значками, покрывает линиями равных значений геофизических и геохимических полей, постепенно постигая истину.

Мне всегда, в общем, везло на практическую геологию. Из двух десятков лет работы инженером-геологом основное время у меня ушло на понимание природы нефти и газа, на решение некоторых частных вопросов отдельных участков суши и моря. В последнее время мне приходится иметь дело с так называемыми железомарганцевыми конкрециями.

Каждый, интересующийся океанической, морской геологией, экономикой океана знает, что это донные образования, впервые открытые  более 100 лет назад экипажем английского экспедиционного судна «Челленджер». Каждый знает, что они состоят из гидроокислов марганца и железа, что в них в промышленных количествах содержится медь, никель и кобальт. Ученые, кроме того знают… Ах, да! Это уже из области веры. Так вот, один ученый твердо верит, что конкреции образуются при разложении вулканических горных пород на дне океана, другие, что стяжения, извлекают материал из воды; третьи, что они растут на зубах акул со скоростью 1 мм в один миллион лет. В общем, вер – их много. Выбирай себе конкретную веру, простите, школу; апостола, извините, ведущего ученого и исповедуй что-нибудь. Я грешным делом чуть не попался на удочку ученым и чуть не принял веру в то, что конкреции – это стареющая часть гидроокислов железа, сорбирующих на себя ионы марганца и прочих металлов. Но мне повезло! Вовремя  в дночерпателях появились настоящие конкреции, и я не успел произнести сакраментальное «верую». Первые свежие конкреции со дна океана я увидел, примерно полгода назад. С тех пор я много на них смотрю. Смотрю на то, как они лежат на дне, что бывает на их повреждениях, содержащиеся в них фаунистические остатки, на другие включения. Но не только смотрю. Я попросил биохимика определить, сколько в них органического вещества и какого; больше это, чем в иле, или меньше. Просил коллегу, с которой много работал во внутренних морях определить их плотность и сравнить с плотностью ила. Определить влажность. Теперь технологию этих определений освоили все наши геологи. Я вспомнил то, что установил для себя раньше. Например, что в конкрециях кроме окислов, есть и сульфидные минералы, заполняющие какие-то пустоты. Вспомнил, что некоторые органические вещества содержатся в этих образованиях в повышенных, по сравнению с илами, количествах. Наконец вспомнил, что конкреции есть только на определенных глубинах океана, только в тропической зоне, да еще концентрируются в восточных частях океанов. Естественно, это далеко не все факты, которые я проанализировал и сопоставил. Было множество мелких деталей, о которых я попытаюсь сообщить специалистам. Но я пришел к свершено однозначному выводу:  конкреции – живые организмы. Да - да. Живые, вроде кораллов или губок, мшанок или моллюсков. Обилие минерального вещества относительно органических компонентов? Но ведь у кораллов примерно такое же соотношение органического и минерального вещества. Собственно, доказывать  пока я ничего не хочу. Дома придется посмотреть этих тварей под электронным микроскопом – разобраться в строении элементарных камер недавно еще живых конкреций.  И все. В основном для себя я проблему решил. Если статью об этом не удастся опубликовать в геологическом, или в океанологическом журнале, я уподоблюсь йогу, достигшему совершенства. Я знаю и мне этого достаточно, а каждый желающий может придти к истине сам. Истина же оказалась шире пределов поиска.

В каком-то очень близком будущем в столице Ямайки в Кингстоне состоится международная конференция по Морскому праву. Вроде бы на ней будут приниматься какие-то решения, касающиеся использования международных глубоководных акваторий, в том числе и с  позиций полезных ископаемых. Пришла руководящая радиограмма, согласно которой Начальник Экспедиции должен туда прибыть. Плохо то, что наш флагманский пароход – это большой пароход, на котором много места, но мало оборудования. Показывать его иностранцам стыдновато.

Средний  пароход – бывший флагман. Он прилично начинен техникой, его уже показывали за границей. Его-то и решили послать в качестве экспоната. И нем должен быть Начальник экспедиции с сопровождающими его лицами (специалистами, способными отвечать на конкретные вопросы). При определении ограниченного контингента «сопровождающих его лиц» жребий пал на меня. Тихоходный Средний белый (ржавый) пароход уже двинулся в сторону Панамы. Дня через три мы закончим план и побежим догонять его, чтобы пересесть. Пока ни дней, ни ночей. За последние двое суток часов девять сна. С точки зрения Наполеона этого достаточно. Говорят, он считал, что мужчина должен спать четыре, женщина пять, а ребенок шесть часов в сутки. Мы геологи сейчас где-то между мужчиной и женщиной находимся.

В один из этих последних дней Начальник рейса «спустил на меня Полкана» Очень ему не нравится моя, как он считает, «исключительность». По его решению в Кингстон я не пойду.

Странно. Он постоянно видит во мне человека, демонстрирующего свою незаурядность. Но видят Бог и люди – вряд ли найдется среди начальников низовых  подразделений Объединения человек, который так же выдвигает молодежь, который провоцирует развитие любых, самых скромных способностей в окружающих. Да, я наблюдателен и замечаю часто то, на что другие внимания не обратили. Хобби у меня не только пьянство, но и живопись, и, в какой-то мере, наука. Зачем же так ревностно относиться ко мне, ко всем этим моим проявлениям?

Отстояли мы с Самым молодым геологом очередную тихоокеанскую вахту. Идем в сторону Панамы. Вечером захожу к глубоководным фотографам. У них последнее время клуб. Начальник рейса и Техрук Экспедиции играют в нарды. Куча болельщиков. Среди них неестественно вытянувшийся Начальник Экспедиции. Походит ко мне, отводит в сторону.

– Что, если я тебя одного делегирую в Кингстон?

– А что?

– Полчаса назад свалился с турника, сломал ребра. Люк зацепил. Говорят, недели на две-три.

– Жаль. Ну, как прикажешь.

Итак, нежелание начальника рейса пускать меня в Кингстон осталось его частным мнением. Потихоньку готовим материалы.

Последний вечер на Большом белом пароходе. Бутылка мексиканской текилы (самогона из агавы). Посидели вчетвером – Старший геолог, Самый младший геолог, матрос-электрик-художник и я. Вообще-то «посидели» не то слово. Я все время вскакивал, допаковывал материалы, инструменты получал, дополнительные наставления Начальника Экспедиции. Тем не менее, литровая бутылка фирменной текилы куда-то делась.

Проснулся рано. Помылся до завтрака. Помаялся после завтрака. Расчувствовавшийся Начальник экспедиции предложил заскочить в его душ, поскольку перехожу я на безводное судно, где банные дни раз в 20 суток, а последний был вчера.

Наконец, погрузка в шлюпку, прощальные рукопожатия, несколько минут  волн, брызг – экзотика океана, штормит, и я на Среднем белом пароходе. Неспешное движение в сторону Панамского канала и дальше в Атлантику.

Уже не первый раз за нашу долгую жизнь в Объединении Начальник Экспедиции ставит меня в идиотское положении самозванца. Если старые (да и новые) товарищи встретили меня вполне радушно, то Начальник Рейса (бывший генеральный директор) и Помполит с первых часов напали на меня. Первый за то, что Начальник Рейса нашего Большого Белого парохода не пожелал с ним беседовать (по радио было сказано, что он болен и не может встать), второй – за длину волос (обещал не пускать на берег). Первый не прав в своих подозрениях – его коллега в этот момент был не совсем трезв для выхода в эфир, и его просто не пустил Начальник Экспедиции. Второй обрадовался возможности кого-то повоспитывать. Если бы Начальник Экспедиции сообщил, что я представляю не Большой белый пароход, а руководство Экспедиции, все было бы существенно проще. Жилье бы мне дали поприличнее. А то живу на верхней койке в самой маленькой, в самой неблагоустроенной каюте. Слава богу, давно с новым соседом знаком. 12 лет назад пришел он ко мне в партию на дипломную практику, да так и остался. Сейчас в мирное сухопутное время он исполняет обязанности начальника той, бывшей моей опытно-методической геохимической партии.

Все время уходит на картосоставительскую и оформительскую работу. Даже разглядеть зубчатый рельс, за который на спусках и подъемах цепляется миниатюрный, но массивный буксирующий судно электровоз некогда. С неделю я на этом пароходе. За это время прошло два праздника – день рождения Химика и Дамы геологини. Понемногу спирта, остаток сухого тропического. Трезвость.

Сегодня по левому борту в дымке заметил отголоски Североамериканских Кордильер. По правому – стадо дельфинов. Океан спокоен.

А Большой белый пароход прошел Панамский канал, но его не пускают в Виллемстад на Кюрасао, и он стоит в ожидании разрешения правительства. Снова повторяется Хониарская ситуация. Без этого захода, пусть даже без свободной практики, ему Атлантику не преодолеть.

Мы в Атлантике! Точнее – у стенки столицы Ямайки Кингстона. Все эти дни были забиты картосоставительской и оформительской работой. Атлантика встретила нас неприветливо. Волна балла в четыре совершенно не давала чертить. Но пытались. Портили. Переделывали. Работали на подходе к Кингстону, на рейде. Гнали к визиту начальства и возможных буржуазных гостей. Все готово. Но поздно – III Международная конференция по морскому праву закончила свою работу. Об этом мы узнали от Начальника Управления – члена делегации СССР.

Ну, а теперь можно полностью восстановить нашу жизнь  по порядку. Ведь кое-что я видел, выскакивая из лаборатории и камералки.

Последние дни в Тихом океане были действительно тихими. Да и вообще за семь с половиной месяцев Тихий океан не произвел на меня впечатления буйного. Последние же дни выдались штилевыми с редкими негустыми туманами, дождями. В эти дни легко работалось.

В океане происходит необыкновенные истории со скоростями судов. В свое время на Большом белом пароходе с паспортной скоростью 17,5 узлов мы через Индийский океан шли не быстрее 8-9 узлов. У Среднего парохода официальная скорость 8,5, а к Панаме мы шли со скоростью не меньше 10. Поэтому на подходе сбавили ход и почти сутки плелись медленным шагом. Приходить не ко времени нельзя – в канале очередь.

Утро на рейде в Панаме. Серо-голубая дымка. Многоплановые горные хребты, растворяющиеся в мареве. Город у подножья гор. Кучки небоскребов перемежаются с массивами невысоких домов. Город частью закрыт островами, островками и на самом переднем плане, как гнилой зуб, торчит белая с черным основанием и черными трещинами скала. Как на всяком внешнем рейде несколько десятков судов на якорях. Панамцы, Кубинцы, американцы, наш советско-польский гидрограф.

Прибыли власти. Что происходило в каюте Капитана, естественно, не знаю. А то, что делали хозяева канала по всему судну, видел. С нашим матросом один из них ходил по всем помещениям с рулеткой и измерял расстояния от переборки до переборки. Понятно. Знать точные габариты судна при проходе канала, да еще со шлюзами, необходимо. Надо знать его осадку, ширину, длину. Но зачем знать расстояние между койкой и кучетом – не совсем понятно. По своей простоте я бы это отнес за счет любознательности – кто плавает, с чем, зачем…

Часам к 16 мы выбрали якорь и пошли. Все, имеющие хоть небольшую возможность, поднялись на пеленгаторную палубу с биноклями, фотоаппаратами.

Оставляем справа скалу – гнилой зуб, пару небольших залесенных островов, представляющих собой почти правильные усеченные конусы. Перед нами открывается северная часть города, на которой высится гора с телевизионной мачтой и почти равным ей по величине флагштоком с государственным бело-сине-красным флагом Панамы. Вдоль подножья горы те же небоскребы, перемежающиеся с небольшими домиками, зелеными массивами. Еще севернее громадный ажурный мост, соединяющий Северную и Южную Америку – мост через канал. Проходим под мостом. На борт с катера поднимаются панамские швартовщики.  За мостом вдоль правого борта  какие-то типовые строения барачного образца с красными крышами под кирпично-зеленой сетью пальм, причалы, нефтебаза. Берег Северной Америки вдоль канала менее обжит – у воды на отмели луга, за которыми начинаются горы, покрытые густым мелколесьем. Идем. Горы постепенно подступают почти вплотную к каналу. Уже и берег Южной Америки в сплошном непроходимом мелколесье. Канал широк. Запросто расходимся со встречным японским танкером, контейнеровозом, газовозом, еще одним контейнеровозом. С одной из них нам приветливо машут, другие не обращают на нас никакого внимания. Фарватер канала, как на реке, обозначен бакенами. За бакенами берега, изрезанные мелкими бухточками, малюсенькие островки с чахлыми кустиками. Тихий океан уже позади. А впереди первые системы шлюзов. Я слышал о перевозчиках, которые перебирая зубчатыми колесами по зубчатым рельсам тащат шлюзами суда. Мне ужасно хотелось самому глянуть, ну если не на колеса, то хотя бы на рельсы. Походим. Прямо  по носу зеленая стрелка, глядящая вверх. Она дрогнула и улетела влево. Значит, идти нам левой стороной. Подошли. Четкость работы поражают – короткий взмах и выброска на берегу: еще мгновение – и она привязана к стальному торосу, вытягивающемуся из недр небольшого устройства по внешнему виду напоминающему мотовозы, бегущие по туркменской пустыне от солеразработок Кара-Богаза к бухте Кианлы. Эти штуки катятся по обоим берегам по обычным гладким рельсам. Между рельсами лежит неширокая металлическая лестница с очень близко поставленными ступеньками-перекладинами. Это, очевидно, и есть зубчатый рельс, о которым принято вспоминать, говоря о Панамском канале.

В шлюз мы вошли следом за судном, национальной принадлежности которого я так и не узнал. Четыре мото- , вернее, электровоза остановили нас, вцепившись в ступеньки перекладины среднего зубчатого рельса. Ворота закрылись, и мы очень быстро поднялись над уровнем Тихого океана. Стрелка, которая направляла нас в левый шлюз, качнулась и указала вправо кубинскому сухогрузу. Тот был значительно крупнее нас и шлюзовался в одиночку. На мостике, на палубах стояли кубинские моряки, что-то кричали и махали нам. Чуть обгоняя кубинцев, мы прошли три шлюза и вошли снова в рекообразную часть канала.  Здесь горы подошли вплотную к нему. Горы в сплошном непроходимом мелколесье.

Сгустились сумерки. Металлический голос вахтенного штурмана пожелал команде приятного аппетита. Ушли.  После ужина Химик, мой сосед по каюте сообщил мне интересную новость. Он у шваротовщиков за пачку сигарет, флакон духов и пару коробок спичек выменял сувенирную косынку и несколько открыток.

Вообще ченч (Change) запрещен. Еще при проходе Суэцкого канал Первый помощник Капитана Большого белого парохода стращал нас о недопустимости ченча. Но как можно  почти побывать в далекой заморской стране и не привезти оттуда завалящего сувенира? Свободно конвертируемой валюты у нас, как правило, нет. Поэтому у официальных лиц официальным путем мы ничего не можем приобрести. И идет ченч. Панамцы прежде всего спрашивают спички и одеколон. Чуть меньшим спросом пользуются мыло и сигареты. В обмен предлагают открытки, мелкие монеты, сувенирные косынки и майки. Требуемого товара у меня, к сожалению, не оказалось. Но и я урвал панамскую пятицентовую монету, отдав некомплектную пачку фломастера и кусок мыла. Никто из нас на этом ченче не пытался наживиться. У меня еще на память об оставленных за кормой странах остаются рисунки, наброски. В этом я в общем то  независим ни от времени суток, ни от погоды, от которых зависят фотолюбители. А кто фотоаппаратом не владеет, как тем? Нет, ченч на сувенирном уровне я бы разрешил совершенно официально. Все равно ведь он ведется. Некурящий Ленин в свое время снял у себя в кабинете вывеску «не курить», мотивируя это тем, что преждевременные неосуществимые лозунги необходимо своевременно снимать. Дело в том, что его посетители-ходоки читать не умели, а дымить умели. Каждому устно не назапрещаешься. И контакт в беседе уже не тот. Вот он и отметил несостоятельные требования. А первые помощники капитанов продолжают свою безвыигрышную войну со вторыми, третьими помощниками и прочей морской братией. А вообще-то ченч это элемент народной дипломатии.

Стемнело. Спускаемся в лабораторию. Поработал немножко. Но опять потянуло наверх. А мы выходим из следующей системы шлюзов. Озеро. Ничего не видно, кроме огней, которые читает лоцман. А потом снова узкая река с фонариками по берегам. По левому борту на крутом берегу подсвеченная снизу рельефная плита. На ней два землекопа с лопатами. Место стыка? Пометки превостроителей?

Поздно. Темно. Спать.

Проснулся по команде «судовое время 7 часов, команде подъем», снова на уровне Мирового океана в Карибском море. Вышли из канала, прошли мелкие островки  мы где-то около 2 часов. Как выглядит ночью Атлантика, не знаю. Да и первую половину штормового стивенсоновского Карибского моря воспринимал только через обшивку судна – качка, вибрация – последняя подготовка к приему гостей.

Только под грохот якорной цепи через пару дней под вечер, я вышел на рабочую палубу. Мы стояли на рейде Кингстона. Серые сумерки. Туман. Тот самый случай, когда фотограф не в состоянии обеспечить себя сувениром.

Не смотря на туман, видно, что Ямайка – нагромождение гор, верхушки которых растворяются в низких облаках. Подножья скрыты сумерками и туманом. А работы еще много. Снова ухожу в лабораторию. Свободные же разматывают удочки, выстраиваются вдоль борта. Минут через пять по всему судну волнение. Первый и пока единственный улов донных удочек – ветка кораллов. Грязно-серые, зеленоватые, в слизи. Их тащат в лабораторию. Каждый ловец, кто за вытяжным шкафом, кто под мойкой создают свою кучу – «заначку». Готовятся другие снасти, более добычливые, чем донки. В 23 часа отбой, но коралловый бум не утихает и к полуночи. А я заканчиваю последние чистовые карты.  В начале четвертого все готово. Отбой. «Коралльники» тоже спят.

Проснулся я, когда пароход стоял уже у стенки в грузовом порту. Поставили туда в шесть. В десятом часу прибыл Начальник Управления с Сопровождающими лицами. Посмотрел, остался по существу доволен. На 11.12 назначил общее собрание, хотя в 11.30 в соответствии с режимом обед в том же помещении столовой команды.

Проинформировал он нас в общих чертах о конференции. Рассказал, что развивающиеся страны пытались провести идею решения всех вопросов по использованию минеральных богатств океана большинством голосов (что, в, общем-то, не выгодно ни развитым капиталистическим странам, ни развитым социалистическим, особенно нам). По предложению Союза и Польши эта идея была отклонена. Теперь столбление участков будет проводиться на основе всеобщего голосования. Затем рассказал нам о Ямайке. Рассказал страшные вещи.

– Кальяо, – сказал он, – цветочки. Здесь бандитизм организованный. Бандиты на мотоциклах с винтовками М-16. А эти винтовки стреляют пулями со смещенным центром тяжести. Задевает такая пуля мягкую часть, и человек умирает от болевого шока. Недавно бандиты расстреляли полицейскую машину. Пару дней назад ограбили представителя польской делегации у выхода из гостиницы. Подумайте, – говорит, – со своим комиссаром, насчет выхода на берег.

Специалистов я прошу быть в 17 часов на своих местах. Я хочу провести на судно советскую делегацию, чтобы дипломаты посмотрели, что они собираются отстаивать в залах заседания и в кабинетах.

– Перспектива, – подумали мы, и пошли готовиться к обеду и далее к 17 часам.

Время тянулось медленно. Пакгаузы закрывали весь обзор, так что сделать какой-нибудь набросок,  нечего было и мечтать. В серый день писать узкую полоску голой косы на фоне серого неба и серого моря не хотелось. Машинной команде было легче – еще на подходе Второй механик заметил какие-то неполадки с упорным подшипником вала, просил остановить машину, но тогда Капитан спешил. Теперь машинная команда, грязная по уши, копалась с этим валом. Гнет ожидания ее не тревожит. Палубная же команда – матросы, геологи, геофизики, прочие стучали костяшками домино, двигали фишки нард. Химик с биологом и Рефмехаником решили расписать коротенькую пульку.

Шестнадцать. Шестанадцать тридцать. На судне все спокойны. Семнадцать. То же самое. – «Точность – вежливость королей», а не дипломатов. Семнадцать двадцать. Железный голос Первого помощника Капитана затребовал всех в парадной форме на рабочую палубу и сообщил, что дипломаты будут в семнадцать сорок пять. Блеск от мытых шей, от штурманских и помполитских лычек (машинная и экспедиционная команды вышли в цивильном). 17.45, 17.55. Едут! 18.00. Выходят из машин, толпятся у трапа, на трапе.

– В формах, в первую шеренгу!

Спустились на рабочую палубу. Капитан (почему-то не в светло-бежевой, а в зеленовато-серой, как выяснилось, американской форме, с советскими погонами) лихо приставив руку к козырьку, что-то невнятное, но длинно отрапортовал Начальнику Управления. Тот второй раз за день поздоровался с экипажем, представил привезенным, Капитана, Начальника Рейса, его Заместителя, Первого Помощника Капитана. Наш строй разбрелся. После официальной части дипломаты (среди которых один был в возрасте лет пяти) пошли смотреть, слушать, а потом в кают-компанию кушать. Мы тоже поужинали, но уже не на штатных местах в кают-компании, а где освободилось в столовой команды. Так закончился первый день стоянки в Кингстоне. Для справки. Машинная, палубная, камбузная команды и администрация судна считаются ежедневно находящимися на работе в течение 8 (команда) и 7 (администрация) часов. Эти семерки ив восьмерки суммируются, и моряки получают по возвращению в родной порт отгулы выходных дней (культдни). Экспедиционная же команда отпусков не получает и числится выходной в дни стоянки в портах, все равно советских или иностранных. Итак, еще один выходной день за последние девять месяцев для нас прошел. Правда, в 12 часов всем специалистам велено быть на рабочих местах – придет знакомиться с судном делегация Ямайки во главе с Генеральным Прокурором.

С утра к пароходу прибыл посольский микроавтобус с массой дополнительных сидений. Погрузили в него человек 25–30 – личного состава. Старшим группы назначили одного из двух заместителей начальников рейса. На ходу он взялся раздавать по 50 ямайских долларов каждому. Это 20 рублей с копейками. Едем. Движение левостороннее. За проходной порта громадные пустыри. Вдоль дороги рядами пальмы, кактусы, вдали сплошные зеленые массивы баньянов. Кактусы на Ямайке по 3–5 метров высотой, с темно-коричневыми центральными стволами. Баньяны – это деревья, выпускающие воздушные корни, свисающие из гущи крон. Эти корни растут, достигают земли, превращаются в новые стволы. Таким образом, деревья разрастаются и передвигаются. Но разрастается баньян не центром, не во все стороны. Те растения, которые я видел вблизи, стенообразные. Развиваются они, в основном в одной плоскости. Есть от нее и отклонения, но они более чахлые, чем  основная стена. После нескольких минут езды по пустырям мы въехали в улочку, выходящую на обжитую набережную. Шофер негр остановил машину, произнеся “Souvenirs”.  По обеим сторонам улицы тянутся небольшие одноэтажные домики-магазинчики. Ямайские цены поразили воображение – за две открытки я отдал два доллара, а за кусочек фанеры в форме Ямайки с названием наиболее крупных городов еще 8. Даме-литологу, правда, был оказано снисхождение – она набрала всякой мелочи на 14 долларов, а взял с нее хозяин 8. Еще Азис Нессин восклицал – «если бы я был женщиной».

У входов в магазинчик и вокруг автобуса столпилась груда торговцев. В магазин они не входили. Предлагали все – грубые поделки из очень тяжелого дерева с резко разноцветной древесиной, массивные «золотые» цепи. Один высокий негр с длинными сосульками из кудряшек (вроде старого барана) шепотом предложил марихуану. Толпа назойлива, уйти от нее не просто, но от чего только не приходилось уходить простым советским морякам! Мы в машине, мы едем.

Набережная. Справа бухта, слева билдинги. Поворачиваем налево. Объезжаем билдинги вокруг. Оказывается это единственный, по крайней мере, на обозримом пространстве, островок небоскребов. Дальше город – широкие прямые улицы в зелени пальм, кактусов, цветущих и живородящих деревьев – невысокий, не выше трех этажей.

Следующая остановка – резиденция генерал-губернатора. Полудикий, не очень чистый парк. В этом-то парке я и рассмотрел баньяны в деталях. Только вокруг дворца стриженые кусты. Никакого крыльца, никакого подъезда. Две ступени, широкая двустворчатая дверь в холл. В холле только портреты Британской королевы, ямайского генерал-губернатора, книга записей на прием к нему. У входа единственный гвардеец в парадной, но значительно более скромной, чем в Лиме, форме. У нас в исполкоме районного центра стража. Просто так ни иностранных туристов, ни собственных посетителей  не пускают. Не знаю, помогает ли чем-нибудь своим посетителям генерал-губернатор, но внешне все выглядит очень демократично.

Проехали мы по территории университета. Современные двух- и трехэтажные здания в зелени парка. Между зданиями на травке газонов сидят, лежат, ходят студенты с книжками-учебниками, тетрадками-конспектами. Подъехали к ботаническому саду, но времени на него уже  не было, а ботанические новинки открывались для нас за каждым поворотом. Подъехали к магазинчику с пивом и сигаретами. Доллар, двадцать центов – и бутылка с 350 мл холодного пива к вашим услугам. Еще три доллара и кури себе на здоровье, хочешь  “Craven”, хочешь “Dunhill”. Да, по ценам это не Мексика. Пачка сигарет, если переводить по официальному курсу, полтора руб., бутылочка пива 60 копеек – в два-три раза дороже, чем в Мансанильо – в курортном городке для состоятельных. Но мы на Ямайке, а где же ямайский ром? Шофер, услышав наш ропот, спросил, - “rum-bar?”, и мы поехали.

Ром-бары оказались маленькими сараеобразными строениями в мало озелененной части города, стоящие над обрывом и крутыми склонами гор. Склоны превращены в естественную свалку разного рода стеклянной и жестяной тары. С этого обрыва, если стать между двумя соседними барами, открывается изумительный вид на долину и горы за ней. Погода была нефотогеничной для дальних планов, рисовать, а тем более писать при предложенной гонке, не было возможности. Придется поверить мне на слово, что зелено-голубая долина и голубые горы за ней были очень живописны. Пока же надо попробовать ямайского рома в ямайском ром-баре.

Подхожу к начальнику рейса.

– Ну что, попробуем? – спрашиваю.

– Что-то не хочется, – говорит он, хотя в мирное время от спиртного не отказывается.

Не пить же в одиночку в баре, когда к нему подъехала компания в 30 человек. Смотрю, стоит сонный грустный Второй механик, тот самый, что обнаружил неполадки с валом.

– Амиго, Второй, – говорю, – идем выпьем ямайского на Ямайке.

– Да я свалюсь. Вахта тяжелая была – начали разбирать подшипник, всю ночь не спал.

– А мы по-ямайски, по чуть-чуть. Малые дозы возбуждают.

– А-а-а, тогда давай.

Заходим. Темновато, мрачновато. Толстая негритянка с трудом просматривается на фоне темной стены. Отчетливо видны только белки глаз и зубы. Переход с полного незнания испанского на формальные знания английского прошел для меня очень болезненно. Если в машине я понимал отдельные слова негра-шофера с прекрасной дикцией, то произнести хоть пару слов, скомпонованную в самую примитивную  форму типа «пожалуйста, две рюмки рома», не смог совершенно, хотя каждое слово, ей богу, помню. Мой спутник умеренно владеет испанским, но ни слова по-английски. Итак, снова международный язык глухонемых. Негритянка ставит перед нами два толстостенных высоких стеклянных стакана, плещет в каждую кубиков по тридцать бесцветной жидкости, берет кусок льда, колет его на руке, как геологи разбивают камень, бросает осколки в стаканы, ставит перед нами какую-то открытую бутылку с красивой, но затертой этикеткой. Пытаюсь читать. Отнимает. Льет содержимое в стаканы. Оказывается, это вода, которой положено разбавлять ром. Бутылка из-под чего-то ранее выпитого. Чокнулись. Пробуем. Передергивает. По вкусу и запаху напоминает буряковый самогон без знака качества. Сочувствуем ямайцам, допиваем. Отметка в послужном списке «ямайский ром на Ямайке» есть. Нежным видением в сознании проплывает этикетка (вкус и запах забыты) напитков Родины. Расплатились. Эти помои в употребленных количествах недороги – доллар с какими-то центами. Встаем.

Обращаю внимание на стоящую в углу железную машину вроде разменного автомата. Посетитель бросает туда монетку, дергает ручку. Урчание. Затем высыпается мелочь. Он кидает снова. Урчание…..и только. Снова. То же самое. – Ага, - думаю, - это и есть «однорукий разбойник»! Меня такая железка не повергла бы в азарт. Серые билетные автоматы московских электричек или ящики по размеру гривенников, хотя тоже не всегда выдают требуемое, азарта не вызывают. Странные люди эти заграничники.

Едем дальше. Посольские кварталы. Небольшие домики и глубина парков. Национальные флаги. Издали виден красный флаг. Он как-то доминирует над пестрыми  и цветом и высоким флагштоком. Наш! Подъезжаем. Нет. Китайский. Наше посольство мы так и не заметили.

– Souvenir centre…! – объявил шофер, останавливая машину у арки в глухой стене почти крепостного вида.

Выходим из автобуса, проходим под арку. Правильным квадратом расположено одноэтажное строение. В центре – садик и кафе. Входим в первую дверь. Музей? Нет. Стоят цены. Магазин. Магазин художественных и прикладных изделий. Резьба по дереву довольна грубая, лаковые миниатюры, разного рода плетенки из тростника и пальмовых листьев. Прошли всю анфиладу, но на мои 30 с небольшим долларов интересного сувенира не попалось. Кстати, я не заметил, что прогуливающиеся там канадцы и немцы что-то покупали.

Едем дальше. Дамы из камбузной команды требуют серьезными голосами остановки в универмаге. Надо отовариваться, а не на сувениры смотреть. Подъезжаем. Я в глубине души уже понял, что эта страна не от наших денег. Но дамы побежали за джинсами. 55 долларов. Что тут было! Прекрасный пол выражал свои мысли и чувства примерно теми же словами, которыми боцман выражает себе сочувствие, если стукнет себя молотком по пальцу. Общий сбор. На судне.

Прибыли в разгар обеда. Всех задействованных на демонстрации судна и материалов прямо у трапа перехватывают и отправляют по рабочим местам. В кают-компании с Начальником Управления, Капитаном и его Первым помощником сидели четыре негра, как выяснилось, – глава ямайской делегации на конференции, Генеральный Прокурор острова и три сопровождающих его лица из той же делегации. А в это время вторая группа уехала в город по тому же маршруту.

Знакомство высоких гостей с судном закончилось все в той же кают-компании, с которой началось. Мы же, освободившись, попытались сопоставить сказанное о Кингстоне Начальником Управления с виденным. Нас поразило отсутствие полиции на улицах бандитского города. Поразила беспечность черных горожан и белых туристов. Никто не держался за сумки и карманы. Никто не пытался вырвать их или вывернуть. Начальник Управления обманул?  Обманывает зрение? А вдруг ограбление поляка – политическая акция: ведь он внес предложение, не соответствующее интересам развивающихся стран, в том числе и Ямайки. Расстрел полицейской машины. Но ведь  и у нас гибнут милиционеры. Хоть это и не типично, но даже фильм снят: «Последний день». И тут выясняется, что переводчик посольства сбежал в штаты. Ну, а в городе с политическими провокациями против социалистического блока, да еще и при бегстве советского специалиста, нам, прибывшим в качестве экспоната на конференцию, делать нечего. Вот как просто, оказывается, все можно объяснить.

8 часов. Палубная команда по швартовому расписанию. Мы отходим. Но самостоятельно Средний пароход идти не может.

Через пару дней встреча с Большим белым пароходом. Переход через Атлантику вместе. Мне передали распоряжение готовиться к возвращению. На прощание оформляю еще несколько карт, разбираемся в возможных ошибках Химика. Возможности больших ошибок не вижу, хотя контрольные определения, выполненные на моем Большом пароходе, здорово отличаются от определений Химика.

 

Атлантический океан

И вот я дома на Большом белом пароходе. Шлюпка забрала меня поздно вечером. Встреча. Три бутылки ямайского рома мгновенно растворились в крови Старшего геолога, бывшего младшего теперь уже вполне самостоятельного Геолога, Рефмеханика, Электрика-художника, Электрика-Менестреля. Ведь я вернулся в ночь между днем рождения Самого младшего и Старшего геолога. Поздно – подъем. Доклад Начальству. Мы идем Карибским морем. Средний пароход на буксире. Дня два и остров Самбреро позади. Море без берега, как его называют в викторинах, Саргассов море. Представить себе суда, застрявшие в нем, трудно. Саргасы действительно плавают аккуратными грядами, но это небольшие, нежные, ветвистые растения. В Саргассовом море лопнул буксир. Пока его снова заводили, Первый помощник Капитана начал ловить эти развесистые плавни. Многие отросточки саргассов оканчиваются зелеными шариками. Иногда эти шарики покрыты мшанковыми колониями. На отдельных растениях, кроме ветвящихся полумиллиметровой толщины волосков, есть листочки вроде ивовых. Где-то тут, кстати, мы прошли кусочек Бермудского треугольника, но мы и «наш  научный лайнер» не погрязли.

В Атлантике поздняя весна. Это значит, что пора штормов прошла. Погода  то мрачно-серая, то, я бы сказал, задумчиво-серая. Устойчивый попутный ветер помогает нам тащить инвалидствующего коллегу со скоростью до 15 узлов. На это мы никак не рассчитывали. Они же при своей реальной скорости не более 10 и подавно.

По правому борту Медейра. Вершина острова скрыта в низких облаках. Берега обрывисты. Острова напоминают Кавказский берег Черного моря между Новороссийском и Туапсе. Цвет скал только темнее и рыжее. Хотя это может быть и кажущимся эффектом.

И вдруг суша и справа и слева по носу – Гибралтарский пролив. «У Геркулесовых столбов дельфины греют спины…… и между двух материков огни несут суда…». Правда, от материка до материка 14 километров, даже Африка, к которой мы существенно ближе, не четка.  И температура воздуха у побережья Африки +18. В шортах уже не ходят. Да и день существенно удлинился. Если еще недавно мы в 19-30 мы начинали ужинать в темноте, то сейчас негустые сумерки, а сгустившейся ночью Большая Медведица, наконец, повисла над головой. Позади 50 тыс. миль, 9,5 месяцев.

Даже на полигоне в самый разгар работ со скользящими вахтами как-то удавалось более или менее  систематически, описывать впечатления, мысли. А тут на подходе к дому не получается даже обычная дневниковая запись.

Отчетно-оформительские работы, сон и редкие побеги от работы на палубу под протекторат Боцмана, под властью которого можно вместо карты покрасить кусок палубы. Основные же дела – машинописные работы – оформляю отчет. И снова Идеолог (главный геолог комплексной экспедиции), кандидат геолого-минералогических наук. Вот его некоторые формулировки – «Предварительная полевая обработка материалов, полученных в процессе выполнения проектных работ, а так же анализ геологических схем и карт, составленных с использованием полученных данных, позволил установить следующие результата проведенных исследований…». (Для справки: геологических карт и схем мы не строили, т.к. для их построения не располагали данными о возрастах осадков и горных пород дна океана; геологическая же карта должна отображать взаимоотношения разновозрастных геологических объектов в плане). «Абсолютные вершины холмов над их основаниями наблюдаются в пределах 50÷30». (Для справки: абсолютным превышением называется превышение над уровнем моря, а «абсолютное превышение вершин над основанием» есть абсолютная грамотность абсолютного профессионала абсолютно им не замеченная). Обе цитаты с одной страницы размашистой рукописи. Идеолог – личность, приглашенная в рейс из Научно-исследовательского и проектного института нашего объединения. Экспедиция забудет о нем, как только мы коснемся бортом причала.

А вот раздел, написанный мрачным Начальником Рейса и гидрографом-каратистом, если чем и страдает, так пропущенными точками-запятыми. Все четко и ясно. И никто не будет претендовать на ученые степени и звания.

Греческий архипелаг. Средний пароход дальнейший путь собирается проделать без буксира. Пару часов прозанимались расставанием. Развязались, но и мы  и они стоим.

Греческий архипелаг! В сущности, закончена кругосветная часть плавания. Дальше однажды пройденная дорога – Средиземное море (в первую мою встречу с ним, поразившее меня голубизной воды и розовым небом) – Дарданеллы – Босфор – Черное море. А в этот раз прошли от Гибралтара почти до Греческого архипелага по серому морю под серым небом.

К Босфору пришли под вечер. Прибыл лоцман. С его прибытием новость, объявленная по громкой связи. Все желающие приобрести жвачку… (далее цена коробки) деньги сдать…(далее контактные данные сборщика, покупка будет доставлена катером во время прохода пролива).

Какие-то единичные доллары сохранились у многих. Быстро сообразили на двоих-троих, скинулись, передали на катер. Минут через 15 катер снова подошел к парадному трапу, и шустрый турок поднял коробки до уровня главной палубы. И все это на ходу, так же как мы меняли места жительства и работы много последних месяцев.

Последний рывок главной машины. Родные берега, прижавшиеся к подножию Маркхота, Цемесская бухта, рейд порта Новороссийска. С чего начинается Родина? Со шмона в твоем рундуке… Гражданские паспорта у нас отсутствуют. Они куда-то сданы. У нас только паспорта моряков. А в них ни строчки, ни слова о женах и детях, о родителях. Таможенник роется в сумке, разбрасывая по каюте ношенные шмотки, выкапывая «ценности» в первичной (фирменной) упаковке. Временами интересуется ценами (хватило ли официальной валютной зарплаты на покупку), заставляет включать магнитолы (что там записано). Наконец, таможня покидает судно. Переход на якорную стоянку в Геленджикской бухте. Встречающих прогулочными катерами доставляют к судну. Они на борту! Теперь можно за встречу принять по глоту от щедрот встречающих. Это не проводы. Никаких оркестров, никаких поздравлений с победами. Затем катерами прибывших и встретивших доставляют на причал. Это причал малотоннажных судов (в быту катеров), с которых всю весну, лето и часть осени звучат призывы на часовые или незначительно более продолжительные прогулки, как они называются, «в открытое море».

Земля, глядите, братики, земля!!!

 

С причалов можно выходить в общем случае на набережную. В нашем случае выход забаррикадирован столами, оставлен узкий проход. Это еще один таможенный досмотр. Вроде бы надо возмутиться. Но я внимательно читал «Идиота». Поэтому я выкрикиваю лозунг «слава советской таможне, стоящей на страже Родины!». Таможенники, видимо, восприняв меня за князя Мышкина, улыбнулись и пропустили, не заглядывая в мое барахло.

 

---

Иллюстрировано картинами В.В. Круглякова по мотивам кругосветки.

Читать "Моя вторая кругосветка"

Ознакомиться с некоторыми научными концепциями и  посмотреть некоторые картины автора можно на страничке http://ukhtoma.ru/kruglyakov.htm.