КАРТА САЙТА

Дневники и размышления о прожитом. Дневник 5. Ольское плато

(Из полевого дневника 1971 г.)

А.В. Галанин

 

 

В 1970 г. я был целевым аспирантом первого года обучения в лаборатории растительности Крайнего Севера Ботанического института АН СССР. Мой научный руководитель доктор биологических наук Борис Александрович Юрцев определил темой моей кандидатской диссертации сравнительный анализ двух конкретных флор на Западной и Восточной Чукотке. В тот год июнь, июль и август я с коллегами: студентом Тартуского университета Приитом Пярном, студентом Московского Университета Николаем Болдыревым и ленинградским школьником Володей Разживиным работали в центре Чукотского полуострова в среднем течении р.Эргувеем. Составляли геоботанические описания и собирали гербарий сосудистых растений. В конце августа я отправил студентов и школьника домой, у них начиналась учеба, а сам решил отвезти полевое снаряжение нашего отряда в п.Бараниху на Западной Чукотке. Там в среднем течении р.Рау-Чуа летом 1971г. мне предстояло отработать второй район, выявить его конкретную флору и описать растительность.

 

Типичный ландшафт Северной Охотии. Фото П.В. Крестова

Все сложилось очень удачно так, что 26 августа из Баранихи я уже вылетел в г. Магадан – столицу Колымского края. Там мне предстояло познакомиться с Институтом биологических проблем Севера, который и направил меня в целевую аспирантуру, познакомиться с заведующим лабораторией ботаники этого института, тогда еще кандидатом биологических наук Андреем Павловичем Хохряковым. Ведь после окончания аспирантуры мне предстояло работать в его лаборатории под его руководством. Так что "сверить часы" наших научных интересов было просто необходимо. Андрей Павлович появился в Магадане недавно всего год или два назад, он приехал из Москвы, чтобы сформировать и развить здесь свою научную школу. Да и институт биопроблем Севера тогда только еще начинался, он выделился из СВКНИИ – Северо-Восточного комплексного научно-исследовательского института, в котором всего год назад был отделом.

 

Для меня это было время тройного начала: начинался институт, в который мне предстояло распределиться после окончания аспирантуры, начиналась лаборатория, в которой мне предстояло работать, и начиналась моя научная жизнь. Почтово-багажный самолет ИЛ-14, экипаж которого согласился подвести меня бесплатно из Баранихи в Магадан, летел над лентой реки Колымы, над бескрайними просторами, флору и растительность которых предстояло до 1985 г. изучать Андрею Павловичу Хохрякову с сотрудниками лаборатории ботаники ИБПС, а потом с 1985 г. мне с сотрудниками той же лаборатории. Но тогда это было для нас очень далеким туманным будущим, мы же жили настоящим и, в лучшем случае, планировали нашу жизнь на 2-3 года вперед. Я любовался горными хребтами и белыми кудлатыми облаками, в которые то и дело нырял наш самолет. В голову лезли разные мысли, одна из них о том, что элементарной составляющей растительного покрова является не вид, не сообщество, а особь, впоследствии легла в основу моей докторской диссертации. Тогда я впервые записал ее в своем полевом дневнике.

Магадан встретил меня ласково. Я бодро шагал от автовокзала вверх по проспекту Ленина, любовался лиственницами, росшими вдоль тротуара, симпатичными домами, чем-то напоминавшими ленннградские. В голову лезли стихи колымского поэта о том, что "Был Магадан оленнграден в далекой юности моей". Было невозможно представить, что всего 15 лет назад этот город был столицей колымского ГУЛАГа, так все выглядело здорово. Вскоре проспект Ленина пересек проспект Карла Маркса, и я свернул направо к институту биопроблем. Здесь на углу проспекта Карла Маркса и улицы Дзержинского в трехэтажном угловом доме и располагался институт, в котором я встретился и познакомился с Андреем Павловичем Хохряковым.

Это был бородатый молодой мужчина, окладистой бородой отдаленно напоминавший Карла Маркса. Он сидел за обширным столом, на котором лежала пачка гербария, стоял бинокуляр, были навалены книги, тетради. Помню, что в комнате было тесно от большого количества столов и шкафов, коробок с гербарием. Здесь размещалась вся лаборатория ботаники. Меня с любопытством разглядывали несколько молодых женщин сотрудниц лаборатории, которые предложили попить чаю. Андрей Павлович солидно представлял мне их: "Светлана Васильевна Чуйко, Галина Леонидовна Антропова, Александра Наумовна Беркутенко, … - цветы нашей лаборатории". Он сообщил мне, что его лаборатория приступила к изучению флоры южной части Магаданской области, так как флору северной части вот уже несколько лет изучает группа Б.А. Юрцева. Объединивши наши усилия, сказал Андрей Павлович, мы могли бы в обозримый срок выявить флору всей области (Чукотский АО тогда был частью Магаданской области) и написать солидную сводку. В этой работе места хватит всем, в том числе и нам, целевым аспирантам – мне, Юрию Павловичу Кожевникову, Евгению Александровичу Тихменеву и Лидии Савельевне Благодатских.

С этим трудно было не согласиться. Такая перспектива меня вполне устраивала. Мой будущий бородатый завлаб произвел на меня благоприятное впечатление, милые женщины были действительно милые, да еще полные научного энтузиазма и бескрайней северной романтики. Андрей Павлович пригласил меня домой, а жил он тогда временно на квартире директора института члена корреспондента АН СССР Витаутаса Леоновича Кантримавичуса, который находился не то в отпуске, не то в длительной командировке. Квартира директора института тогда была временным пристанищем многих сотрудников, съезжавшихся на работу в формирующийся новый институт. Все мы тогда были флибустьерами и авантюристами, и наша Бригантина поднимала и расправляла паруса. Сегодня, спустя 35 лет я понимаю, что то время для всех нас было знаковым, и совершавшиеся тогда события были событиями большого круга жизни. А жизнь сложилась у всех нас по-разному. Но все мы оказались в ней тесно связаны друг с другом даже тогда, когда жили и работали в разных городах и очень редко встречались. Институт биопроблем и Северо-Восток России начала 70-х оказались прочным клеем, склеившим наши судьбы.

В последний день августа в Магадан прибыл Б.А. Юрцев. Мы планировали с ним несколько ботанических экскурсий в окрестностях города, прежде чем отправиться в Ленинград. И тут А.П. Хохряков любезно пригласил нас принять участие в короткой экспедиции (всего на 3-4 дня) на Ольское базальтовое плато, которую он организует сегодня-завтра. Он решил заменить нами двух сотрудниц своей лаборатории Свету и Галю. Был заказан вертолет Ми-4, который должен доставить нас в истоки р.Олы, где на высоте более 1000м н.у.м. и располагался этот слабо расчлененный базальтовый блок земной коры, окруженный горными цепями, сложенными гранитоидами. Отказаться от такой возможности мы, разумеется, не могли, хотя своим решением лететь очень расстроили девушек.

Юрцев спросил Андрея Павловича, что из продуктов нам следует закупить, на что он ответил, что все уже закуплено, и ничего покупать не нужно. Выйдя из института, мы, тем не менее, купили 15 пачек индийского чаю, подумав, что уж этот продукт в поле лишним не бывает. Быстренько упаковали свои рюкзаки и спальные мешки и купили в киоске солидную пачку газет для сбора гербария. Это была газета, которая называлась многозначительно - "Магаданская правда". Когда один приятель в Ленинграде увидел у меня на столе эту газету, то воскликнул: "Надо же, даже такая правда у нас теперь есть!"

На Ольское плато (водораздел рек Олы, текущей в Охотское море, и Малтана – притока р.Колымы) прибыли 3 сентября. Осень иззолотила лиственничные леса, побурели и покраснели луга, болота и тундры. Изумрудились буйные заросли кедрового стланика и кустарниковой ольхи. На плато мы попали в тундру, леса остались внизу в долине Олы. Сюда же забредали только отдельные лиственнички, которые жались к южным склонам и чувствовали себя здесь явно дискомфортно. Погода была чудесная, - настоящее колымское бабье лето. Быстренько поставили палатки, стали разбирать вещи: гербарные прессы и газеты – в одну сторону, продукты, кастрюльки и чайник – в другую, личные вещи – в третью. При разборе выяснилось, что девушки, вместо которых мы прилетели сюда, по ошибке вместо рюкзаков с личными вещами забрали рюкзаки с продуктами. Б.А. Юрцев на это довольно бодро заметил, что на 3 дня нам еды хватит, что переедать вредно. Кроме двух снятых рюкзаков, с продуктами у нас был еще третий, правда, в нем не было хлеба и было совсем мало сахару.Через два дня к нам приехали эвены и привезли немножко продуктов. Они вернулись в свой лагерь, прочли нашу записку и решили помочь, хотя и у самих продукты были на исходе (!). Завтра они сворачивают свой лагерь и откочевывают вниз по Малтану на Колыму, сопроводить нас на Олу и трассу не могут, а вездеход у них сломан. Пригласили нас идти с ними вниз по Малтану. Посовещавшись, мы отказались. Решили подождать еще 3-4 дня и, если вертолета не будет, выходить на трассу пешком, захватив с собой коллекции, а палатки, посуду, тяжелую верхнюю одежду и спальные мешки решили оставить здесь до лучших времен. Андрей Павлович пообещал специально слетать за ними на вертолете. Но собранная коллекция была огромной, на каждого пришлось примерно по 15кг, ведь собранные нами растения нисколько не высохли. Минимум личных вещей, которые предстояло нести, каждый определял сам. Тяжелый топор и котелок решили нести по очереди. Я попытался взять часть груза Андрея Павловича себе, так как после поедания копальхена он еще не оправился, я же был моложе и, благодаря дополнительному количеству закупленного чая, от расстройства желудка избавился. Но Хохряков уперся и делиться своей ношей со мной не стал.

 

Андрей Павлович предложил ходить в маршруты двумя группами: он с Геннадием Сныткиным и Б.А. Юрцев со мной. Времени у нас мало, и двумя параллельными группами мы более полно выявим флору плато. Первый маршрут был недалеким, в радиусе километра от лагеря мы вчетвером собрали около сотни видов и составили несколько геоботанических описаний – списков видов с оценкой обилия этих видов в конкретных местообитаниях. Вечером при обсуждении результатов маршрута Андрей Павлович и Борис Александрович много рассуждали о своеобразии флоры плато, о ее сходстве с флорами тундровой Чукотки. Я тогда записал в своем дневнике: "Юрцев и Хохряков обратили внимание во флоре плато на разные вещи. Юрцева больше заинтересовала связь этой флоры с флорами тундровой Чукотки, как и когда происходил обмен видами между этими регионами. Хохряков же больше размышлял о том, как на плато протекали процессы видообразования, как шла эволюция жизненных форм." Геннадий Сныткин рассказывал о своих наблюдениях над лесными пожарами. Я же в основном слушал, так как был всего лишь аспирантом первого года обучения, слушал и думал.   Колымская трасса. Фото П.В. Крестова   Рододендрон золотистый (Rhododendron aureum). Фото П.П. Погораева

 

За три дня работы на плато мы обнаружили много интересных видов сосудистых растений: Phyppsia algida, Poa platyantha, P. breviramosa, Carex glacialis, C. gynocrates, Luzula beringensis, Salix khokhrjakovii, S. jurtzevii и многие другие. Это потом по нашим сборам А.К. Скворцовым были описаны два новых для науки вида ивы - Хохрякова и Юрцева, а тогда мы ломали головы над тем, что же за ивы мы собрали. Находка нами кляйтонии Васильева на Ольском плато сильно расширила представления о географическом ареале этого приберингийского вида. До сих пор он был известен только из окрестностей Берингова пролива, и то всего из 2-3 точек. Флористические открытия так и сыпались. Благодаря Андрею Павловичу мы попали в самое настоящее ботаническое эльдорадо.

Прошло 3 дня, но вертолет за нами не прилетел. Мы продолжали наши исследования. Каждое утро упаковывали спальные мешки и рюкзаки так, чтобы в случае прилета вертолета быстро загрузиться и лететь. Затем шли в тундру, составляли геоботанические описания и собирали растения в гербарий. Далеко от лагеря уходить мы не решались, но на пару километров удаляться рисковали. В случае прилета геликоптера эти два километра можно было пробежать за 15 минут – время, за которое наш дежурный мог погрузить все вещи. Сосудистые растения были собраны, и я решил собрать коллекцию мхов и лишайников, ведь Ольское плато оказалось очень оригинальным районом в плане флоры сосудистых растений. Подобную оригинальность можно было предполагать и для флоры мхов и населения лишайников. Юрцев и Хохряков эту мою инициативу поддержали и помогали делать пакетики.

Прошло еще два дня, погода резко испортилась, пошел дождь, сделалось холодно, у нас закончились продукты. Вертолета все не было. Плато затянуло густым туманом. Мы решили пойти в сторону р.Малтан, разыскать там аборигенов оленеводов, разжиться у них продуктами и попросить помочь нам вывезти груз на Колымскую трассу на оленях. В этот поход рано утром 9 сентября отправились я и Б.А. Юрцев. Шли вниз по ручью целый день, вымокли, прошли не менее 20км и дошли до лагеря оленеводов. Увы, лагерь был пуст, если не считать двух-трех собак, убежавших от нас в лес. Мы обошли все палатки и чумы, но ничего съестного не нашли. На столах стояли радиоприемники, разная посуда, можно было взять одежду, шкуры, но продуктов не было. В одной из палаток оставили записку с просьбой о помощи, и не солоно хлебавши отправились обратно. На самом краю стойбища на берегу ручья увидели плотно закрытые алюминиевые фляги. Я открыл одну крышку и отшатнулся от резкого запаха. Это был знаменитый копальхен – квашеное мясо, которым аборигены на Северо-Востоке кормят собак. В голодное время едят его и сами.

 

Я не думал, что мы сможем есть этот копальхен, но другой пищи не было, и мы взяли несколько кусков, тщательно завернув в полиэтиленовую пленку, чтобы не пахло. Юрцев шел впереди, я с копальхеном сзади. Идти за мной ближе, чем за 20м было просто невозможно. В наш лагерь мы вернулись уже ночью, так как не евши на подъем идти было тяжело. Замочили копальхен в ручье и утром сварили. Поели копальхена кто сколько смог, и … зря. Такого расстройства желудка у меня не было ни до того, ни после того. Не лучше себя чувствовали Юрцев и Сныткин, а вот Андрей Павлович пострадал еще больше. Его сильно рвало, и никакие средства из походной аптечки не помогали. Весь день 10 сентября мы страдали расстройствами желудков, лежали в холодных палатках, закутавшись в спальные мешки и одев на себя всю одежду. Было холодно, в воздухе порхали снежинки. Через два дня к нам приехали эвены и привезли немножко продуктов. Они вернулись в свой лагерь, прочли нашу записку и решили помочь, хотя и у самих продукты были на исходе (!). Завтра они сворачивают свой лагерь и откочевывают вниз по Малтану на Колыму, сопроводить нас на Олу и трассу не могут, а вездеход у них сломан. Пригласили нас идти с ними вниз по Малтану. Посовещавшись, мы отказались. Решили подождать еще 3-4 дня и, если вертолета не будет, выходить на трассу пешком, захватив с собой коллекции, а палатки, посуду, тяжелую верхнюю одежду и спальные мешки решили оставить здесь до лучших времен. Андрей Павлович пообещал специально слетать за ними на вертолете. Но собранная коллекция была огромной, на каждого пришлось примерно по 15кг, ведь собранные нами растения нисколько не высохли. Минимум личных вещей, которые предстояло нести, каждый определял сам. Тяжелый топор и котелок решили нести по очереди. Я попытался взять часть груза Андрея Павловича себе, так как после поедания копальхена он еще не оправился, я же был моложе и, благодаря дополнительному количеству закупленного чая, от расстройства желудка избавился. Но Хохряков уперся и делиться своей ношей со мной не стал. В горах Северной Охотии. Фото П.В. Крестова

 

Прошло еще два дня, погода только ухудшилась. Скудная еда заканчивалась, если не считать заварку, надежды на вертолет рухнули окончательно. Решили идти на трассу завтра рано утром. Вот запись из моего дневника: "С утра ходили в маршрут на южный край плато. Боже! Какой отсюда величественный вид открывается на Олу и ее притоки. Бесчисленные горные цепи покрыты пожелтевшими лиственничными лесами. Искали кустарник из семейства бобовых – Caragana jubata, его приводил для Ольского плато Васьковский, но не нашли. Зато на дне скалистого кара я нашел огромные рога снежного барана – редкого вида, позднее занесенного в Красную книгу России. Тащил их в руках до самого лагеря около 10км. На краю плато нашли множество круглых каменных шаров – вулканических бомб. Внутри этих бомб пустота, и внутренняя стенка выложена топазами, кристаллами горного хрусталя, еще какими-то красивыми минералами. Насобирали еще и камней. В распадке по ручью ели красную смородину, ее очень много, но голода она совершенно не утоляет. А вот изжога от нее такая, что в желудке дырки проедает. Сегодня на обед было по два чайных ложки сахару, по кружке бульона из протухшей головы горбуши и граммов по 50 черствого хлеба. Гена Сныткин отчаянно пытался разыскать что-то съестное в рюкзаках девушек-лаборанток, которые по ошибке, вместо личных, забрали общественные рюкзаки с продуктами. Съестного там не было никакого, он поочередно вытаскивал бесчисленные бюстгальтеры и трусики, тупо их разглядывал и клал обратно. Андрей Павлович отчаянно пошутил: "Хоть этого у нас много". День подходит к концу. Снова пошел дождь, да еще со снегом. Костер уже погас. Хорошо, что успели высушить одежду. Хочется есть, в спальнике мерзнут ноги". Скорчившись в спальниках, мы обсуждали детали предстоящего маршрута. Предстояло примерно 5км идти на подъем к краю плато, затем 3-4км спускаться по крутому скалистому и осыпному склону в истоки Олы и далее около 60км идти вниз по реке без дорог, в лучшем случае звериными тропами до моста. Здесь Колымская трасса пересекает р.Олу, отсюда мы можем уехать на попутках. Останавливаться на ночлег не будем, так как у нас не будет палаток, спальников и теплой одежды. Мы подбадривали друг друга, но каждый понимал, что маршрут наш будет очень тяжелым.

 

Багульник стелющийся (Ledum decumbens). Фото П.П. Погораева

Рододендрон (Rhododendron parviflorum). Фото П.П. Погораева

 

Голубика мелкоплодная (Vaccinium uliginosum ssp. mycrophyllum). Фото П.П. Погораева

А переход оказался значительно тяжелее, чем мы себе представляли, ложась спать. Ночью выпал снег, да такой, что слой его доходил нам до колен. Утром разожгли костер, вскипятили воды и напились крепкого чаю без сахара, съели по маленькому кусочку хлеба. На дорогу у нас было по кусочку хлеба, два стакана рисовой крупы и пять пачек индийского чаю. Мы с тоской смотрели на пологий заснеженный склон, который уходил до горизонта. Вверх по этому склону в глубоком снегу мы шли не менее четырех часов. Снегопад продолжался. На самом краю перед спуском сделали привал, поздравили друг друга с первой победой. Но самым страшным оказался спуск по крутому каменистому заснеженному склону. Мы падали, поднимали друг друга, подбадривали, местами скользили несколько десятков метров на пятой точке, снова шли, осторожно ощупывая ногами камни под снегом. После трех часов спуска мы оказались на берегу малюсенького ручейка, сочащегося из-под огромной каменной россыпи у подножья склона. Это была р.Ола. Я вспомнил, как велика эта река у моста, и понял, как далеко нам придется тащиться. Это поняли и мои спутники.

 

Внизу снегопад превратился в спорый холодный дождь, от которого мы насквозь промокли уже через полтора часа ходу от истока реки. Мы уже не разговаривали, мы тупо глядели себе под ноги и шагали словно автоматы. Топор и чайник несли по очереди, и с каждым очередным разом топор становился все тяжелее. Геннадий Сныткин предложил бросить его, но Андрей Павлович молча взял у него топор и понес вне очереди. Через полчаса мне удалось уговорить отдать топор мне. Дальше чайник несли по очереди Юрцев и Хохряков, а я как самый молодой нес топор. После того похода я очень внимательно относился к весу снаряжения и всегда выбирал всегда самое легкое. Но с топором никогда не расставался. Топор в маршруте в тайге – это жизнь. В этом мы убедились, когда решили развести костер, отдохнуть и съесть все наши продукты.

Развести костер не удавалось, все вокруг промокло насквозь. Мы заспорили о том, каким способом следует разводить огонь. Так и не придя к единому мнению, стали разводить каждый своим способом. Один пытался собрать тонкие сухие сучья и ветки лиственницы и разжечь их, другой сдирал грубую кору с корявых каменных берез и с ее помощью хотел разжечь лиственничные сучки, третий тесал сухую лиственничную лесину, пытаясь дорубиться до не промокшей древесины, четвертый ничего не собирал и не разжигал, а молча сидел под лиственницей и убеждал нас, что все бесполезно и костер нам не разжечь. Вопреки пессимисту, мы костер развели, срубили несколько лиственниц, сварили кашу, чай, отогрелись и даже несколько обсушились.

Но после привала стало быстро темнеть. Ждать нам было нечего, и мы решили идти, двигаться - медленно, но двигаться, упорно продвигаясь к трассе. Дождь не кончался, а ночью он мог превратиться в снег. По нашим грубым прикидкам, мы прошли примерно половину пути. И мы шли после привала всю ночь, шли по шуму реки, которая была справа, то удаляясь от нас, то приближаясь. Когда она от нас удалялась, идти было легче, – мы шли по надпойменной террасе, а вот когда река текла совсем рядом, мы с трудом продирались через пойменную урему, переходили бесчисленные протоки, заполненные водой. Местами нам попадались звериные тропы, и тогда шагать становилось намного легче. После каждого часа пути мы делали привал на 10-15 минут. Поднимались, как только становилось холодно, от ходьбы разогревались, снова отдыхали, снова шли… Казалось, что нашему пути не будет конца.

Ночь закончилась, новый день был такой же дождливый. Мы двигались в полуобморочном состоянии, подчиненные одной мысли, - не останавливаться, идти, медленно, но идти, иначе можно незаметно умереть от переохлаждения. Есть уже никому не хотелось, были только слабость и отупление. Как прошел это день, я не помню. Помню только, что бросил топор, когда услышал шум машин на трассе. На трассу к мосту мы вышли уже затемно. Последние 5-6км шли по довольно накатанной грунтовой дороге, по которой вывозили заготовленный лес. Вышли на трассу и стали останавливать машины, но водители не обращали на нас внимания и, не снижая скорости, проносились мимо. Так мимо нас промчалось не менее 20 грузовиков. Совсем отчаявшись, мы вышли на проезжую часть шоссе, сели на наши рюкзаки и взялись за руки.

Грузовик остановился, водитель, ругаясь матом и размахивая монтировкой, бросился к нам, но, разглядев, в каком мы состоянии, взял двоих – Сныткина и Хохрякова - к себе в кабину. Андрей Павлович наотрез отказался уезжать первым. "Я, - сказал он, – заварил эту кашу и должен уехать последним". Юрцев не хотел оставлять меня и Хохрякова на дороге, боясь, что нам не остановить следующую машину. Водитель, видя наши препирательства, подождал, остановил следующий автомобиль, в который сели я и Юрцев, и мы поехали все четверо. Оказывается, неподалеку из лагеря (да, в 1970г. на Колыме еще были лагеря!) сбежало несколько заключенных, и водителям на трассе было строго настрого запрещено подбирать незнакомых пассажиров. Мы, наверное, очень сильно были похожи на сбежавших зеков. Никакой еды у водителей не оказалось, наша голодовка продолжалась, но уже часа через два-три мы были в большом поселке Палатка, в столовой для трассовиков. Помню, что была уже ночь. Мы стояли в очередь за едой, я тупо ставил на свой поднос всевозможные тарелки с котлетами, борщами, салатами, а наш водитель, стоявший в очереди за мной, снимал их и ставил обратно. Он понимал, что если я с голодухи все это съем, то отправлюсь к праотцам.   Осень в Колымском нагорье. Река Ола в верхнем течении. Фото П.В. Крестова

 

Смутно припоминаю, что, поев, мы улеглись на пол в углу столовой. Было тепло и спокойно. Кто-то дал нам сухую одежду, так как наша была мокрая насквозь, в рюкзаках тоже все промокло. Через несколько часов нас разбудили, пришел рейсовый автобус на Магадан. Мест в нем не было, но нас взяли. Мы легли на полу в проходе между креслами и продолжались спать. Проснулись уже в Магадане. От автовокзала до гостиницы, в которой оставался забронированным наш номер с нашими вещами, совсем рядом – только перейти дорогу. Уже рассвело, в Магадане была теплая солнечная погода, и склоны сопок вокруг переливались оттенками золота и пурпура.

В гостинице мы разглядывали себя в зеркало и удивлялись тому, что человек за полторы недели может так сильно измениться. Все тяготы последних дней внезапно превратились в историю. Выяснилось, что наше решение выходить было правильным – вертолет и не собирался к нам лететь, так как у вертолетчиков в журнале заказов не было соответствующей записи. Но мы прошли через серьезное испытание судьбы, голодные, со стертыми ногами вышли на трассу, вынесли весь гербарий. По тем материалам было написано несколько научных статей, описано несколько новых для науки видов растений, но самое главное - эта "Ольская дорога жизни" соединила наши судьбы на всю жизнь. Я с улыбкой вспоминаю, как Андрей Павлович и Борис Александрович, шутя, рассуждали спустя года два после этого похода, какая ива лучше - ива Хохрякова (Salix khokhrjakovii), или ива Юрцева (Salix jurtzevii). В качестве главного аргумента А.П. Хохряков тогда сказал: "А моя лучше пахнет". Действительно, ива Хохрякова обладает сильным приятным запахом.

 

После этого мне не пришлось больше работать вместе с Андреем Павловичем. После окончания аспирантуры я не смог приехать работать в Магадан, там не было жилья, даже комнату в общежитии институт не мог мне предоставить. А у меня к тому времени было уже двое детей. ИБПС в лице В.Л. Контримавичуса выдал мне "вольную", по которой я мог устроиться там, где захочу. И я в 1972г. устроился на кафедру ботаники Калининградского университета. Все вроде бы складывалось прекрасно: мне нравилось читать лекции, я изучал местную флору, но Чукотка и Ольское плато являлись мне во снах, горы и дикие ландшафты звали меня, и я уехал из Калининграда в Алтайский заповедник. Потом были Сыктывкарский университет, Полярный Урал, р.Вычегда, Сохондинский заповедник в Южном Забайкалье. Каждый раз, приезжая на новое место работы, я думал, что это последний переезд, что здесь я буду работать до конца своих дней. Но не тут-то было, проходило 4-5 лет, и душа моя жаждала новых путешествий. Изучив одну флору, я хотел изучить другую, познакомившись с растительностью Полярного Урала, я хотел изучить растительность Восточного Алтая, потом Даурии. И все же, в конце концов, я доехал в 1985г. до Магадана и поступил на работу руководителем лаборатории ботаники ИБПС, которой раньше руководил Андрей Павлович. В том году он переехал из Магадана в Москву. Я же к тому времени окончательно понял, что никакое другое место на Земле не может заменить мне Северо-Восток Азии, и написал Андрею Павловичу письмо. Он порекомендовал руководству института меня на свое место. Так я занял большой стол Андрея Павловича в гербарной комнате на втором этаже на углу улиц Карла Маркса и Дзержинского - тот стол, за которым познакомился с ним в конце августа 1970г.   Камнеломка Мерка (Saxyfraga merkii). Фото П.П. Погораева

 

В 1985г. А.П. Хохряков был уже всемирно известным ученым, опубликовавшим несколько монографий по классификации и эволюции жизненных форм растений, отдаленных флористических связях между Колымским нагорьем и Кавказом. Многие из идей, изложенных в этих монографиях, Андрей Павлович впервые испытал на нас на Ольском плато. Он написал и издал "Флору Магаданской области", в которой обобщил результаты флористического изучения Северо-Востока Азии по состоянию на 1985г. – сводку, которой сегодня пользуются все ботаники, хоть как-то связанные в своей работе с этим регионом. Гербарная коллекция, созданная под его руководством в ИБПС, и на сегодняшний день является самой полной коллекцией сосудистых растений, собранных в Магаданской области.

Странно. Мы очень редко обменивались с Андреем Павловичем письмами, хотя по большому счету были связаны с ним прочно-напрочно. Читая его монографии, я часто дискутировал с ним так же, как тогда на Ольском плато в заснеженной палатке. Своей теорией макроэволюции растений он научил меня не бояться огромных научных проблем, не чувствовать себя мелким научным сотрудником. Вот и сейчас я отчетливо вижу, как под проливным дождем в верховьях Олы пытаюсь взять у него тяжелый топор, чтобы нести его, а он не отдает, убеждая меня, что еще не устал.

 

Читать Дневник 1, Дневник 2, Дневник 3, Дневник 4